Страница 25 из 77
– Говори! – клацнула на «спик» и прижалась лбом к холодному стеклу. Проповеди передвижного начальника всегда доводили до головных болей. Отчего-то он выбрал меня в главные хулиганки, и все время придумывал поводы, чтоб отчитать. Возможно, он злился, что рыжая Клавдия отправила в тур меня, а не себя… Возможно, просто лицо мое ему не нравилось. Не знаю…
– Ты там как, освободилась уже? – насмехается Свинтус. – От очередных любовных связей я тебя не отвлекаю? Слушай, тут у нас про тебя в новостях передают. Ну, про тебя, как про певицу. Ушла, мол, с горизонта, покинула эстраду сиротинушкой. С чего это вдруг? Что, новый сбор группы планируете?
Сердце дернулось. Заколотило, громче поезда. Нехорошее предчувствие заставило все внутри похолодеть.
– Только не говори, что это журналисты сами про тебя вспомнили! Ясно же – проплаченный пиар. А зачем? Кто и зачем проплачивал?
– Не знаю я! Мне все равно! – кричу так, будто Свинтус может повлиять на развитие событий. – И знать не хочу! Не рассказывай мне больше, а?
– А у вас там что, телевизора вообще нет? – спрашивает Свинтус, – Что ж это за люкс-условия?
– Есть в ресторане. Только антенн, которые на полном ходу поезда программы принимают, пока не придумали. Мы видик смотрим… Мультики.
Дверь ресторана медленно приоткрывается. Дмитрий пытается пройти в штабной вагон, но встречает меня. Останавливается, презрительно косится на телефон, осуждающе качает головой, закуривает. Длинные плоские пальцы долго мнут сигарету. Очень долгое время мы неотрывно смотрим друг другу в глаза. Тела сами вспоминают сцену прошлого соприкосновения… По коже бегут мурашки.
– Ну ладно, пока, – говорю Свинтусу, осознав вдруг, что дальнейшее противление самой себе абсолютно бесполезно. – Мне тут надо закончить одно бессмысленное дело.
Дмитрий слышит прекрасно мой текст. Должен бы возрадоваться победе, возгордиться… Но нет. Не ирония пробегает по его лицу – радость. Настоящая, полудетская, открытая. Я ругаю себя за прямолинейную доступность, хмурюсь даже, злюсь…
– Тебя не учили, что подслушивать чужие разговоры нехорошо? – достаю сигарету.
– Учили, что, если не хочешь быть услышанным, говори тише, и не при посторонних. И тебя учили тому же… – щелкает зажигалкой. – Слушай, давно хотел спросить, ты что, действительно знаешь весь репертуар Эдит Пиаф?
Ага! Значит, задела-таки я его тогда, подловив…
– Нет. Просто на понт тебя взяла, – возвращаю должок.
Теперь уже оба смеемся. С облегчением, потому что обоим понятно – ни одной из сторон та наша встреча не забыта… Прошло четверо суток, из Краснограда мы добрались почти до Лисичанска, произошла масса событий и знакомств, в том числе и наших дружеских… Казалось бы, те чувства были мимолетны и неважны, но нет – оба помним, значит, обоим важно.
Свободной рукой – той самой, что навсегда теперь забинтованным обрубком в памяти, – Дмитрий осторожно касается моей щеки. Не гладит. Просто касается двумя пальцами , как бы проверяя, настоящая ли я, реальная ли, не исчезну ли от прикосновения. Прагматичная я уже пугаюсь: сейчас начнем целоваться, и пропалим мой костюм. Не уследим ведь за сигаретами! Дмитрий убирает волосы с моего лица. Прикрываю глаза… И вдруг отлетаю в дальний угол тамбура. Тьфу! Нашла где встать!
– Димка, больно? Ой, Марина, ты не ушиблась? – Ринка выглядит по-настоящему перепуганной.
– Нашла где стоять! – ругается Ринка, в точности повторяя мои мысли. Потом со всей силой и умениями массажистки растирает мне ушибленную поясницу. – Так и насмерть пришибиться можно…
– Ничего, – ощупываю ушибленное место. – Я что-то не сообразила, что здесь дверь. А ты, к Передвижному? – и сама чувствую, как фальшиво звучат мои интонации, но поделать ничего не могу. Как стандартная злодейка из дешевого мексиканского сериала, которая что-то задумала и коварно обманывает теперь главную героиню, я с приветливыми ужимочками строю Ринке глазки. – Рин, хочу тебя попросить, ты Передвижного спроси о том, что в буклетах. Ты же знаешь, он меня не терпит – а тебе ответит. Интересно же…
На самом деле о буклетах, как я только что поняла, Передвижной мог рассказывать бесконечно и кому угодно. Все, кто побывали с ним на этой просветительной беседе, уже знали об этом и предупреждали: «Если не хотите на час у него застрять, про буклеты с лозунгами и текстом о пользе искусства для масс молчите, он их, кажется, сам сочинял, и потому на них слегка подвинулся…» Накануне передвижной распорядился, чтоб каждый выделил полчаса и зашел в штабной вагон для получения инструкции. Все, конечно, удивились, но пошли. Судя по взгляду, Дмитрий успел уже переговорить с вернувшимися и прекрасно знал, к чему приведет вопрос о буклетах. Ринка, судя по заспанной физиономии, только умыться и успела, прежде чем нас искать кинуться. Значит, ни с кем еще не говорила и о запретной теме ничего не знает. Знаю, что потом буду отмазываться и утверждать, что сама не знала, к чему приведет вопрос. Знаю, что буду врать, мол искренне интересовалась содержанием буклетов….
Мне делается немного стыдно, но весело.
– Хорошо, сейчас закину в рот какой-нибудь хавчик, и пойду к Передвижному. Обязательно спрошу про буклеты, не волнуйся. Ох, нехорошо получается. Передвижной утром просил появиться, а уже день вроде…
Как ни смешно, в смысле соблюдения официальных правил Ринка оказалась девочкой весьма скрупулезной, страшно боящейся что-то нарушить.
«Я так боюсь всего этого официоза, всех этих бумажек и расписаний…"»-– рассказывала она, заполняя анкету участника тура, – «Так боюсь, что заполняю их до ужаса тщательно. Теперь уже почти никогда не ошибаюсь»
Меня бумажки и правила не пугали, а раздражали, поэтому я заполняла их не глядя и ошибалась всегда. Ринка страшно удивлялась такому моему отношению.
– Только дайте мне сначала кто-нибудь сигарету, я со вчера не курила!
Ринка склоняется над моей пачкой Честэра, а мы с Димкой синхронно закатываем глаза к потолку, демонстрируя друг другу, насколько несвоевременным считаем вдруг проснувшееся в Ринке желание с нами поболтать. К счастью, после первых двух затяжек Ринка морщится:
– Тьфу! На шару и уксус сладкий, а с бодуна и сигарета гадкой кажется… Никакого счастья в жизни! – Ринка выбрасывает сигарету и уходит. – Димка, – кидает она, уходя, – А ты, что ли, уже поел? Хороший мальчик, после гулянки, да в такую рань встать…
Дверь плавно закрывается.
– Димка! – передразниваю Рину я, делая ударение на последнем слоге, – Да ты пользуешься серьезным спросом! – замечаю.
– Не выдумывай! – неожиданно резко, он хватает меня за руку. – Хоть Димка, хоть Вася, хоть спросом, хоть без проса… Лишь бы дали спокойно пожить. Идем!
Кажется, у него не осталось больше сил на словесное фехтование и он начал говорить прямо. Как ненормальные, держась за руки, мы несемся через вагон. Бегущий внутри по хожу поезда – несется быстрее самого поезда. Мельком гляжу в окно и горжусь нашей скоростью. Последнее купе – мое.
– Не закрывай на защелку, мы потом не откроем…
– Потом? Не все ли равно, что будет потом? – защелка клацает, отрубая нам все пути к спокойной жизни.
Всегда и во всем человек стремится к комфорту. Исключение – секс. Все, что в остальной жизни принято считать неудобствами, в сексе называется романтикой. Отвлекаюсь на миг от ощущений, оцениваю происходящее со стороны. Обнаруживаю себя в весьма затруднительной для движений позиции. Лежу, согнувшись, как каучук, на жесткой холодной поверхности откидного столика. Впивающуюся в поясницу окантовку столешницы не замечаю, и больно царапаю ступни о дурацкие железяки на боковой обивке верхних полок. В треугольнике моих устремлённых ввысь ног ритмично раскачивается Дмитрий. В зеркале на двери отражаются размеренные скачки его веснущатой спины, вокруг – отражения из окна: проносящиеся мимо поезда пустые глазницы недостроенных зданий, заброшенные строительные фургончики, незарытые котлованы. Урбанистический пейзаж за окном, урбанистическое музыкальное сопровождение в виде тревожного стука колес, усилившееся вдруг качание поезда, урбанистический секс: Дмитрий огромным сваезабойником, что монотонно стучит на каждой стройке, вгоняет себя в меня. Мощными толчками, хорошо, сильно, еще…