Страница 16 из 77
Морщусь, делая вид, что от головной боли. На самом деле, конечно же, из стыда за омерзительное поведение Зинаиды.
Вообще, она мировая дама. С юморком, с элегантным прищуром, умением подбодрить и книгой Ницше под подушкой.
Это именно она порхала за кулисами перед первым концертом, подбадривая то одного, то другого артиста. Мне, находящейся в полуобморочном состоянии после утренней репетиции, она внушала с материнской улыбкой:
– Все отлично. Ты посмотри на себя. Да за одно то, что такая красавица на сцену вышла, зал уже должен быть администрации благодарен. А то, что языка не знаешь – ерунда. Фонограмма для того и существует, чтоб на чужих языках петь. Да глянь на эти рыла в зале! Они сами свой язык в подворотнях учили, и никакого акцента в твоих «Дьякую» не обнаружат. Да забудь ты про них! Представь, что дома перед любовником крутишься. – Зинаида была единственной из нашей труппы, кто подметил мою панику перед выходом на сцену. Как бы там ни было, но я привыкла работать с залом честно. Выкладываясь на все сто, отдавая наработанный на кровопролитных репетициях задор. А тут – ни задора, ни репетиций. Стыдно…
Кстати, это именно Зинаида по-настоящему поддержала меня после смерти Димки. Все тогда, быстро оправившись от первого шока, гроздьями висли на нас с Ринкой, выражая маразматические соболезнования. Что-то вроде «настоящая любовь, пусть даже «Амур де труа», должна быть трагичной… крепитесь» При этом все они тряслись от приятного волнения, вызванного приобщением к настоящему приключению, предлагали, кто водочки, кто валидолу и сплетничали за спиной. А Зинаида стукнула на очередном завтраке кулаком по столу и заорала на весь вагон-ресторан:
– Сучье племя! А ну рты закрыть! Устыдились бы в души девкам лезть. Тут отвлекать время, а вы все не наговоритесь. Никаких больше трауров. Со следующей части тура, с Мариной буду дуэтом выступать. Пугачеву с Ротару пародировать. Что? Не сумеешь? Кто тебя спрашивать будет. Запишите на нее номер!
И записали. И Зинаида за последние три дня раз сто репетировать меня заставляла. Чтоб я, значится, форму набирала. И чтоб уставала при этом так, что сил хватало только до своего купе доползти, да вырубиться. И чтоб мыслям всем моим черным попросту некогда было думаться. В общем, заботилась Зинаида, как могла.
А еще она взвалила на себя все похоронные хлопоты. А еще… Да просто, хорошая тетка оказалась. Озлобленная немного, но к своим душевная.
Вся жизнь Зинаиды разлетелась по кабакам, вся молодость – по чужим постелям. Не за деньгами гналась – за любовью публики. Все биографии великих кабацких певцов в пример приводила. И что? Великие великими остались. А она? Пахала, как лошадь, всю жизнь. Потом состарилась внезапно, так ничего и не добившись. В доме – ни детей, ни мужа. За душой – ни гроша. Впереди – унизительная старость. В общем, несчастный человек.
Я как-то упрекнуть ее вздумала за уничижительное отношение к официантам, рабочим сцены и вообще, к обслуживающему персоналу. Она осунулась вдруг вся и совсем по-старушечьи зашептала:
– Я, детка, человек бездонной души. Только из души у меня все выкачали, а взамен, до самого бездонья, тоски навалили. Ты меня не кори. Как чувствую, так держусь. Все эти шмофицианточки, как и менеджеры всякие, и торговки, для того в обслугу и шли, чтоб на наших капризах будущее себе заколачивать. А я – никогда не перед кем не склонялась, всю себя растратила, и имею теперь права на любые заскоки. Они каждый вечер кровь мою пьют, на концерте балдея. А я, значит, даже и слова резкого сказать не могу?!
Глянула я на нее и поняла – больной человек. Больной опухолью нереализованных амбиций. Меня любит – и на том спасибо. А остальное – не мне судить…
Но все это было много позднее. А сейчас я сидела с ней за одним столиком, мысленно величала «дамой-собачкой», жалела официантку, вяло жевала свои сырники и совершенно не могла понять, зачем встала в такую рань. Есть хотелось, но совсем не моглось, поэтому поход в ресторан можно было считать бессмысленным.
За соседним столиком, нервно отбрасывая назад черную копну кудрей, потягивает кофе притихший Валентин. В кабаре двойников он довольно правдоподобно и смешно изображает Леонтьева, во втором отделении концерта великолепным тенором исполняет вживую две пронзительные арии, в жизни играет роль брюзжащего и вечно всем недовольного стареющего красавца. Того, кто занимал вчера утром душ, он так и не рассекретил, поэтому претензий мне пока не предъявляет.
Рядом с ним ковыряет вилкой зуб Ерёма – наш конферансье. На позавчерашней пьянке он проявил себя большим озорником и гулякой, и умудрился «раскрутить» на опустошение прихваченных в дорогу спиртных запасов даже меня, хотя я ничего такого с собой не «прихватывала», и бальзам Чаклун в путь взяла исключительно с целью попробовать чудодейственные лечебные свойства. О том, что Чаклун пьют рюмками, я до позавчерашнего дня не догадывалась.
Под телевизором щёлкает пультом уже закончивший завтрак Малой. У двойников он работает в подтанцовке, а вообще представляет из себя потрясного баяниста и вот уже два вечера подряд заменяет нам весь дискотечный музон. Нас с Ринкой он недвано сразил отменной классикой, вперемешку с «теми самыми» партиями из «ВВ». Парнишке всего двадцать, поэтому, вволю наслушавшись, я всякий раз ретируюсь, предоставляя Ринке повод обрести навыки в области развращения малолетних. Судя по утреннему бодрствованию Малого, испытания отчего-то не складываются. И слава богу, потому что Ринка его только испортит. Парень сидит сейчас довольный, и улыбчивый, с интересом пялится в телевизор и выразительно «гыгыкает», когда в ящике творится что-то впечатляющее. Возле Малого красуются три пустые тарелки… Эх, молодо-зелено… Хорошо, когда организм и не думает возмущаться по поводу постоянной тряски, позволяя насыщать себя безгранично.
В общем, из положенных восьми исполнителей и шести танцоров к завтраку на третий день пути соизволили явиться только пятеро.
– А дети Эфиопии голодают! – шумно вздыхаю я по этому поводу. На меня косятся недоуменно, потом решают, что это неуместное высказывание померещилось им с утренней заторможенности и отворачиваются. Один передвижной начальник, вкушающий пищу вместе с артистами, продолжает смотреть.
– Что? – как можно приветливее интересуюсь я, автоматически пробежавшись пальцами по пуговицам рубашки. Все, вроде, застегнуты.
– Вы б вместо того, чтоб буянить вечерами, спать бы всех отправляли. Сбиваете дисциплину в поезде и сами же бардак осуждаете, – как обычно веско, прямо и несправедливо обвиняет он.
Да что он со мной так обращается! Я ему что, девочка для битья? Всем он во мне недоволен, все его не устраивает. Поругаться, что ли?
Пока я рассуждаю, Передвижной залпом высасывает из чашечки весь кофе и направляется к выходу.
– Не жалуют что-то артисты вас вниманием, – кидает он официантке походя, кажется, просто, чтоб позаигрывать.
– Как же? – суетится Валя, – Это сегодня лишь. А вот сценовики на завтраке все были. Всё поели и добавки просили. Вы не расстраивайтесь… – спешит за начальником Валя, то ли докладывая, то ли просто жалуясь на жизнь.
– А я? – вдруг отвлекается от телевизора Малой. – Валюша, я ведь тоже добавки попросил. Отчего ж ты меня не замечаешь?
И тут понимаем все, что Малой давится этими вкусными, но огромными порциями исключительно с целью лишний раз обратить на себя внимание официантки.
– Так вы ж не для питания, а из интереса! Сами ж говорили, – невинно хлопает ресницами Валя.
Малой краснеет до корней рыжей щетки на голове, а Валя откидывает косу за спину и с независимым видом возвращается за стойку.
Бедная девочка! Потом я узнала график работы кухни и искренне посочувствовала. В шесть утра Валя принималась помогать поварам готовить, чтобы в семь приступить к сервировке столов для сценовиков и танцоров, которые все как один приходили к восьми и требовали пищи. Убирая после них, Валя тут же сервировала столы капризным артистам, каждый из которых норовил или ущипнуть за ляжку, или выразить недовольство скоростью обслуживания. В лучшие дни, когда в поезде не устраивались никакие гуляния, Валя ложилась спать в час ночи, убрав столы за сценовиками, которые ужинали последними. В купе у Вали стопками валялись афиши и программки с автографами пассажиров, каждый из которых считал, что скромная официантка должна почитать за честь знакомство с такой звездой, как он. Мышцы ее лица болели от старательно разыгрываемой доброжелательной улыбки, а глаза горели от постоянного выражения восхищенного блеска, которое сам передвижной начальник посоветовал Вале с лица не снимать. В голове Вали постоянно производилась калькуляция. Девушка из села, она имела на родине шибко любимого жениха и зарабатывала сейчас себе на свадьбу, потому что абы какое пиршество устраивать было нельзя – соседи засмеют. Из музыки Валя любила «что-нибудь молодежное», а на наш концерт один раз в неделю ходила просто для того, чтобы как-нибудь использовать три часа выходного.