Страница 69 из 76
– Вероятно, очень прибыльной акции? – и отчего я сделалась такой жестокой? Человек кается, душу мне раскрывает вместе со всеми ее протухшими потрохами. А я, нет, чтоб посочувствовать, утешить, мол «ты не виноват», только масла в огонь подливаю… – Извини, я какой-то сволочной сделалась со всеми этими закидонами окружающего. Тренируюсь на кошках, ну, то есть, на тебе. Репетирую предстоящие перестрелки с врагами. – сама себе опротивев, лезу оправдываться. Прижимаюсь, в лицо заглядываю, ищу прощающего взгляда и ответного порыва… Желательно, совсем не делового характера.
– А вот и не метко! – это он, я так полагаю, и про язвительность мою и про последующее подлизывание. – Прибыли меня абсолютно тогда не интересовали. То есть я брал, конечно, свою долю, и прижал бы каждого, кто б осмелился ее у меня отобрать. Но не из корысти, а от принципа. Мне всегда был важен сам процесс. Это потрясающе здорово, взять обычного, ну, разве что немного выдающегося талантами человека, подкрепить обычным, ну, разве что, немного выдающимся заработками, спонсором и из этого ничего вдруг устроить настоящий ажиотаж, суматоху, нежданные прибыли и всеобщую одержимость. Люблю воплощать в жизнь красивые сложные проекты. Это громадный, ни с чем не сравнимый кайф!
– Прямо таки ни с чем? – изгибаюсь, многозначительно протискиваясь бедрами под его лежащую на постели руку… Не отреагирует – обижусь! И категорически не буду развивать дальнейшую инициативу… Работоголик хренов!
– Ну, разве что с одной вещью… – взгляд Артура затуманивается, то ли действительно от желания, то ли направленный железным логическим доводом: перед ним живая, жаждущая женщина, и не ответить на ее призыв означает в лучшем случае полный разрыв, а в худшем – дикий скандал. – Ну, то есть, не вещью, ну, то есть процессом, а точнее процессом, связанным с вполне конкретной особой, ну, то есть м-м-м-м…
Терпеть не могу всю эту болтологию. От других, конечно, приятно слышать было, а от Артура – доки технологий и всевозможных психологический премудростей – как-то не слушается. Постоянно подозреваю, что он специально это говорит, руководствуясь строгими расчетами и знанием женской психики. Нормальных мужчин нормальные женщины любят поначалу ушами, я же, как ни вызывающе это смотрится, сразу задействую другие органы.
Пса звали Гав, он был обожаем Людмилой и, конечно же, считался пуделем.
– По крайней мере, процентов на семьдесят, – сообщает Людмила не без иронии. – Ветеринар, к которому Гав водил меня сегодня, громко сокрушался, что у такой хозяйки и вдруг нечистокровная порода… Пришлось объяснить, что выбирают – мужей или друзей для корысти, а любимых и родных дает судьба. Ветеринар проникся…
Гав смиренно возлегает возле балкона, всем своим видом демонстрируя озабоченность. Прививки ему явно не понравились. Да и в кабинете он чувствует себя совершенно лишним.
– Потерпи, – подбадриваем его мы с Людмилой, – Сейчас дядя Миша приедет и увезет тебя домой. Он уже пять минут, как выехал. Правда, он ездит так осторожно, что добираться будет невесть сколько…
Мы с Людмилой сегодня большие бездельницы. План срывается, впору хвататься за головы, а мы – не в состоянии. То есть не настоящий план, разумеется, не а тот, что для отчетности. «Авось пронесет», – думаем, – «Авось Лиличка сегодня в тексты заглядывать не захочет…» Вообще-то мы намеренно пишем страшную нудотину, чтобы Лиличке ее вычитывать впредь не хотелось. Тоже, между прочим, искусство: написать так, чтоб формально придраться было не к чему, чтоб забраковать вещь не хотелось, но и изучать ее дальше тоже желание бы исчезло. Людмила в подобных делах большой ас, потому как училась в аспирантуре в советское время, да еще и работала в институте филологом. Но и у нее бывает апатия.
– Не могу! Надо расклинить мозги. Давай в шахматы?
Встречаю ее предложение радостью, потому как и самой требуется пауза. В своей работе я как раз дошла до описания первого дня работы у Лилички. Записи о настоящем времени веду постоянно, с того момента, как обрела серьезные подозрения о Лиличкиной нечестности, с того дня, как подслушала их с Геннадием разговор о сорванном Мариной эфире. Это хорошо, это существенно экономит время написания. А вот о начале работы, о тех временах, когда ничего еще не фиксировала, писать не так легко. Приходится вспоминать, выкапывать, отрывать вымысел моей испорченной страстью к сюжетам памяти от событий, происходивших в действительности…
В общем, отзываюсь на призыв поиграть с большим энтузиазмом.
Тем более, что играть с Людмилой – сплошное удовольствие. Равно как и работать, и общаться и даже просто сидеть в одном кабинете, в четыре руки выстукивая дробь на клавиатурах. Людмила – хорошая. Я – плохая. Я вру Артуру…. Беспрерывно вру и пытаюсь урвать себе еще хоть денечек нашей сомнительной идиллии.
– Перестань, – утешала меня Людмила совсем недавно, – Твои угрызения смешны. Они уместны только в том случае, если Артур сам говорит тебе всю правду! А я в этом сомневаюсь. Не тот человек, не те привычки….
– Ох, ну, конечно он говорит мне правду! – я бросилась оправдывать его, сама поражаясь своей горячности. – Конечно всю правду. У нас не те отношения, чтобы замалчивать… Слишком близкие. Любая фальшь сразу чувствуется…
– Но ты ведь замалчиваешь!
– На то я и профессиональная актриса. Хоть и бывшая, – увы, утешения не помогали, совесть моя оставалась безнадежно больной…
– Отдыхаете? – как обычно, без стука в кабинет, слегка покачиваясь, вплывает Лиличка. Выглядит она ужасно. То ли заболела, то ли дебоширила всю ночь… – Я с такими ребятами познакомилась! – шепчет мне украдкой, хотя прекрасно понимает, что Людмиле все слышно. – Сафо, ты обзавидуешься! Так что у меня теперь тоже – новые друзья. И большие интеллектуалы, между прочим! – странно, от нее совсем не пахнет спиртным. Ощущение, что она под воздействием какой-то наркоты. Неужели? Мудрая Лиличка, сильная Лиличка, обожающая себя Лиличка и вдруг пошла на такое саморазрушение…
– По-моему, она всерьез тебя ревнует и скучает без тебя, – скажет Людмила несколько позже. – Она ведь, по сути, очень одинока. Может, она и впрямь считала тебя близкой подругой…
– Близким подругам не врут, и не вынуждают их быть лгуньями. Близкими подругами не торгуют и не оттачивают на них свои навыки кукольника, управляющего марионетками… – на самом деле, я и сама уже переживаю за Лиличку, но отступать – права не имею, потому стану настраивать себя на жесткость и бескомпромиссность.
– Кто как, кто как, – покачает головой Людмила, а потом посоветует важное: – Не бросай ее сейчас. Это и жестоко и не выгодно. Нам ведь важно не вызвать подозрений, да?
Я пойму, что она права и тут же отправлюсь к Лиличке чинить перемирие. И даже повод довольно честный найду, и даже ничуть не покривлю душой, говоря:
– Лиль, ты извини, что вмешиваюсь, но мне совершенно не нравится, как ты выглядишь. Что это за друзья такие, от которых возвращаешься в таком состоянии?
Брови Лилички удивленно метнутся вверх, она завернет нечто язвительное о том, что меня это вообще вряд ли может касаться. Но потом сменит гнев на милость, загадочно заулыбается, пригласит меня вечером «посидеть, как в былые добрые времена». Я не откажусь, и видимость контакта снова наладится…
Но все это будет чуть позже, пока же мы с Людмилой сидим по обе стороны от шахматной доски, а Лиличка покачивается надо мной и громко шепчет свои претензии:
– Что-то не наблюдаю у вас напряженной работы. Положим, мне все равно, я сужу по выработке, – Лиличка кивает на ползущие из принтера Людмилины наработки.
Господи, это ж додуматься только, называть рукопись «выработкой»! И ведь знает же, что может задеть этим автора. Знает, и специально все это подстраивает. К счастью, к этой рукописи ни у меня, ни у Люды не имеется никакого благоговейного отношения.
– Я сужу по количеству продукции, – повторяется Лиличка, – И оно меня пока устраивает. Но что будет, если зайдет Геннадий? Как я объясню ему, почему вы средь рабочего дня вдруг затеяли игру. Подставляете меня, дамочки, подставляете…