Неразгаданная

Первое столкновение у Риты с отчимом произошло буквально через месяц после знакомства. Девочка действительно была очень разбалованным ребенком, и если бы не Валентин, она такой осталась бы на всю жизнь. Хотя иногда Рите казалось, что отчим получает удовольствие, когда запрещает девочке что-то, нечто садистское было в этом человеке всегда. Это было страшно. А главное, для вольнолюбивой Риты было очень унизительно бояться кого-то, а Валентин сделал так, что Рита очень боялась его, презирая за это саму себя и весь окружающий мир. Итак, первое столкновение:

– Доченька, помой, пожалуйста, посуду, я хочу чуть-чуть отдохнуть, устала на работе.

Мама теперь всегда разговаривала с Ритой столь официальным тоном.

– Мам, мне в театральный надо, я вернусь и помою.

– Ладно… – согласилась было мама, но тут…

– Слушай, когда мать тебе что-то говорит! – Валик говорил непривычно грубо.

– Слушаюсь и повинуюсь,– Рита уже натягивала свитер, удивленная резкостью отчима, она решила свести все на шутку.

– Я кому сказал, засранка такая, помой посуду! – Валентин кричал. Похоже, всё, накопленное в этот месяц наблюдений за разбалованной Ритой, раздражение прорвалось в нём наружу.

От его тона в глазах Риты появились слезы.

– Вы чего на меня орете? Я вам не дочка. С мамой я как-нибудь сама договорюсь.

В глазах Валентина сверкнуло бешенство. Он больно схватил девочку за руку и, едва сдерживая ярость, тихо проговорил.

– Мама просила тебя помыть посуду, так?

Рита тоже злая и тоже сквозь зубы ответила.

– Мне некогда, я сделаю это позже.

Они смотрели друг другу в глаза, и Валентин, впервые почувствовавший, что кто-то сопротивляется его власти в доме, принял решение, во что бы то ни стало укротить строптивую девчонку, во взгляде которой сейчас сквозило столько вызова.

– Послушай, самое главное для тебя должно быть здесь,– Валентин кивнул в сторону мамы,– а вовсе не в каком-то театральном кружке…

– Для меня важнее, чем посуда, мой театральный, и ничего вы со мной не поделаете…

– Так, значит с сегодняшнего дня никаких театральных,– Валентин говорил вполне серьезно. Рита никак не могла понять – он шутит или ругается.

– Пустите меня,– в конце концов проговорила она, не найдя поддержки во взгляде матери, которая молча наблюдала за происходящим. Валентин крепче сжал руку девочки, не позволяя ей вырваться,– пустите, мне больно, я опаздываю… Мама скажи ему, я же опаздываю,– девочка залилась слезами, сама понимая, что тем самым ставит себя в проигрыш. Хотя, кто знает, может, разжалобив маму, удастся выскользнуть от Валентина… Рита знала, что выглядит смешно, тем не менее громко, истерично ревела, вырываясь и приговаривая.

– Театральный мой! Театральный! Я опаздываю,– «театральный» – это действительно было святое и девочке в два счета удалось убедить себя, что не пойти туда сегодня – мировая трагедия.

– Отпусти ее, кажется это истерика,– мама испуганно смотрела на мужа.

– А раньше такое было?

– Раньше она никогда не пропускала «театральный».

– Притворяется, чтобы не мыть посуду..– Рита продолжала кричать.

– Да не вопи ты!– нервы матери не выдержали. Валентин почувствовал поддержку и, резко оттолкнув девочку, быстро выбежал из кухни, закрыв за собой дверь. Рита кинулась к выходу, но дверь была прижата с другой стороны.

– Выпусти, выпусти!– девочка надрывалась, колотила кулаками в дверь и была совершенно невменяема.

– Прежде всего, успокойся,– спокойно сказали из-за двери,.– Теперь послушай. В театральный, раз он тебе дороже собственной семьи, ты больше ходить не будешь, подозреваю, что твоя избалованность родом оттуда.

– Буду!!!– это были уже не шутки, все друзья, все интересные события для девочки были сосредоточены в детском театральном кружке.

– Второе, пока ты не вымоешь посуду, из кухни я тебя не выпущу.

Рита замолчала, и вдруг осознала, что мама не вступилась за нее. Видимо мама уже не любит ее… Посуду девочка мыть не собиралась, ей надо было хоть в чем-то доказать свою независимость. Из принципа, а не из-за лени девочка просидела на кухне восемь часов. Валентин и сам уже порядочно устал от всей этой ссоры, сидел все это время под дверью кухни и мысленно жалел, что затеял этот поединок характеров. На пятом часу, Рита, уже переставшая рыдать, довольно спокойно попросила дядю Валика выпустить ее хоть на секунду, мол шутки шутками, но ведь в туалет хочется. Валентин, успевший войти в азарт, предложил Рите хотя бы во имя этого вымыть посуду. Девочка молча сжала кулаки, в глазах ее горело бешенство, она принялась колотить по стеклу двери, все же не слишком сильно, просто чтоб напугать Валентина, разбить что-то по-настоящему девочка боялась. Валентин смеялся. Именно тогда Рита поняла, что самое страшное состояние на свете – это бессильная злоба. Когда ты хочешь все размесить в порошок, а сделать не можешь вообще ничего. Рита прекратила истерику и молча, крепко сжав губы, чтоб опять не расплакаться, пописала в раковину. На седьмом часу заключения девочка попыталась возобновить переговоры. Валентин придерживался своего мнения, гласящего, что из кухни выходят лишь выполнившие требования тюремщиков дети. На девятом часу заключения Рита вымыла посуду, вытерла ее и, тщательно проверив работу, расставила всё по местам. «Так глупо, из-за такой мелочи, но так больно и неописуемо унизительно…» – пульсировала у её мыслях. Девочка молча прошла в свою комнату, уткнулся носом в подушку и тихо-тихо заскулила – обида сильнее любой боли, унижение куда хуже любой физической расправы, сильнейший всегда побеждает и в этой жизни никому нет дела до того, справедливо это или нет – вот выводы, сделанные девочкой тогда. Мама пришла чуть позже. Она нежно погладила дочь по волосам, Рита резко дернулась и отстранилась.

– Не трогай меня.

– А кого же мне трогать. Он злой, ты злая.

– Отстань!!!

– Ну, ты хоть понимаешь, что тебя справедливо наказали?

– Нет. – Рите было тогда всего десять лет, она ещё не научилась жалеть близких, поэтому и не предполагала, что мать, возможно, чувствует себя сейчас ещё хуже…

– Ну, так пойми это, Валентин очень нас с тобой любит, он хочет вырастить из тебя настоящего человека. Он прав, я очень разбаловала тебя. И я, и театральный…

– Театральный-то тут причем… – девочка снова заплакала в голос.

– Ну, во-первых там все старше тебя, там у людей другие уже мысли. Во-вторых, вот скажи, кем ты хочешь стать в будущем?

– Ты же знаешь, актрисой!

– Вот то-то и оно. Надо бы в тебя начинать все с перспективой на будущее вкладывать, правильно Валик говорит. Актрисой – это плохо.

– Но мне это нравится.

– Актеры очень грязный народ, склочный и нищий. Ты такой стать не должна. Меня дочь актриса не устраивает.

– Что ж, значит я тебе больше не дочь.

Ирина крепко обняла девочку.

– Эй, но ведь я-то у тебя есть… Я важнее театрального, я тебя кормлю.

– Я что должна за это платить?

– Да, – мама, конечно, шутила, но выходило так, будто и не шутит, – Раз денег у тебя нет, значит ты должна платить послушанием.

Рита долго молчала и думала. Ни за что на свете она не хочет материально зависеть от кого-либо, в том числе и от родителей. Нельзя позволять людям делать что-либо для тебя, иначе они потом потребуют расплаты. А что касается Валентина… Так как Рита живет за его счет, она действительно должна внешне выглядеть послушной, но… «Но при этом никто не заставит меня мыслить так, как хотят родители. Все, что окружающие не могут видеть – мысли, чувства, мечты – это то, что принадлежит только мне, и в них я действительно свободна.» – вот новые выводы посетившие Ритину голову.

Следующие четыре года Рита изображала само послушание. В «театральный» она действительно больше не ходила. В школе вела себя очень прилежно. Дома слушалась и помогала маме по хозяйству. Но мать видела, что нечто коренным образом изменилось в девочке, дочь перестала откровенничать, мягко отклоняя всякие попытки матери наладить контакт. Рита стала редко улыбаться и все время о чем-то думала. Годами продолжался этот своеобразный бойкот.