Через Сибирь

Удивительно, но в Сибири люди одинаково гостеприимны и днём и ночью. Когда бы мы ни разбудили их, нас всегда ждал радушный приём. Нас приглашали войти в дом, а лошадей можно получить в любое время суток. Я так понял, что люди здесь едут днём и ночью, и постоянно вспоминал Норвегию, где найти лошадей ночью очень трудно. Сколько раз ночью, когда мне срочно надо было ехать дальше, видел я кислые физиономии смотрителей, которые с большой неохотой меняли мне лошадей. А ведь езда по ночам в Норвегии куда безопаснее путешествий по сибирским трактам, вокруг которых бродят разбойники.

Наша добрая славная хозяйка развлекала нас разговорами, не уставая потчевать разными яствами. Она не только рассказывала Востротину о своих делах, о работе мужа, о домашнем житье-бытье, о лошадях и ямщиках, но и сама подробно расспрашивала, как поживает он и его семья. Я, конечно, понимал лишь то, что мне иногда переводили. Но доброе и честное выражение её лица, как и традиционный и уютный уклад её дома, были понятны мне и без перевода. Всё выглядело именно так, как было в старые добрые времена у нас в Норвегии, когда слуги считали себя членами семьи и принимали близко к сердцу её радости и горести, часто в течение всей жизни и даже в разлуке. Мне кажется, такие отношения намного лучше современных, когда людей стараются превратить в бесчувственные машины, которые не испытывают ни малейшего отношения друг к другу, а общество во что бы то ни стало желает поделиться на низший класс угнетённых и высший класс угнетателей, который в итоге оказывается тоже кем-то угнетённым.

Но вот мы простились и снова помчались во тьму по разбитой дороге, стараясь по возможности спать или хотя бы дремать.

Среда, 24 сентября.

Наконец после нескольких почтовых станций над холмистой долиной занялся рассвет. Здесь уже была не такая плоская местность, как раньше, на севере, и заметно меньше лесов. Лес виднелся где-то на горизонте, а кругом простирались луга. В свете дня нам удалось осмотреться. К югу холмы становились всё выше и выше. Иногда по пути встречались распаханные поля. И нам ни разу не пришлось ехать лесом.

Иногда мы проезжали через деревни. Они далеко отстояли друг от друга. До полей и пастбищ от селений тоже было довольно далеко. Изредка нам попадались стада коров, иногда даже в несколько сот голов.

Так мы ехали вперёд по бескрайним степям, останавливаясь на одной за другой станциях, меняя лошадей и ямщиков, причём последние были очень похожи друг на друга.

Сибирские ямщики — совершенно особый народ. Для них дело чести — скакать во весь опор, буквально загоняя лошадей и так показывая, что они отлично знают своё дело. Лошадей они погоняют и бьют кнутом, а то вдруг затянут протяжную заунывную песню, в которой заключена вселенская грусть, а затем неожиданно сами прервут себя вскриком «ой, ой!». С лошадьми они разговаривают на разные лады, как будто видят в них своих ближайших родственников, и называют их разными ласкательными именами, а иногда не жалеют и крепкого словца. «Доченька» «братец», «берёзонька», «подруженька», «милёночек». И тут же неожиданно поминают их мать, уверяя, что она была такая-сякая.

Поджарые лошадки бегут изо всех сил по тяжёлым раскисшим дорогам, тянут за собой тарантас, который так и норовит где-нибудь завязнуть, а грязь брызгает и летит из-под колёс — и прямо на пассажиров. Как я уже говорил, коренник должен идти рысью, а пристяжные — галопом, но по приказу ямщика все они несутся с одинаково бешеной скоростью, а мы высоко подпрыгиваем в своём тарантасе.

Дороги говорят о том, что земли здесь с избытком, потому что ширины они просто невероятной — вдвое шире норвежских. Да это и не удивительно, потому что устройство их стоит сущие копейки. Дорогу слегка посыпают щебнем по всей ширине — и считают, что дело сделано. Если же дорогу совсем размывает, то тогда ездят по полям. Кроме того, вырубают и вычищают широкую полосу для телеграфной линии. В случае нужды по ней тоже можно ездить. Если сложить всё это, получится дорога фантастической ширины, которая, быть может, и не является дорогой в прямом смысле слова, но служит для проезда.

Ближе к вечеру мы встретили большое стадо коров — в несколько сот голов. Коров купил в Минусинском уезде купец из Енисейска, и их перегоняли на север. Насколько я понял, стадо гнали прямо по лугам, и коровы щипали траву где хотели, не спрашивая разрешения у хозяев пастбищ, да тем и в голову бы не пришло протестовать против этого. В этой великой стране есть место для всех и не имеет значения, одно стадо пасётся на пастбище или несколько.

Стадо гнали конные пастухи. Один из них был очень живописен, когда стал скручивать цигарку[89], сидя верхом, а вокруг паслись коровы. Скот выглядел здоровым и сильным — по-видимому, монгольского происхождения. Из этой страны его вывозится немало. Ещё в Сибирь его привозят из Китая, это крупные мясистые коровы, вот только молока дают мало, а потому идут на убой.

Четверг, 25 сентября.

Над холмами уже показались на юге синие горы, можно даже различить отдельные вершины и отроги. Это северная часть Саян вблизи Красноярска, или, правильнее сказать, это — Гремячинская Грива.

На многих почтовых станциях нас встречают старосты, оказывая тем самым особый почёт. Этих старост выбирают сами крестьяне. На предпоследней станции перед Красноярском нас встретил не только староста, но ещё и исправник, начальник телеграфа и ещё двое-трое почётных представителей общины. Начальник телеграфной станции передал нам просьбу красноярского градоначальника: по возможности приехать в город днём.

Было ещё утро, и мы не могли добраться до Красноярска раньше вечера. А чтобы приехать завтра днём, пришлось бы заночевать на последней станции. Причём провести на этой станции нужно было весь день, начиная с трёх пополудни. Но времени у нас было в обрез, ждать мы не могли, и в данном случае пришлось пойти против желания красноярцев устроить нам торжественную встречу. Мы должны были как можно быстрее добраться до города, то есть не позже сегодняшнего вечера.

Мы понеслись во всю прыть — или, вернее, во весь галоп, мимо обработанных полей и лугов, через сёла и деревни, нигде не сбавляя скорости. Нас трясло и мотало из стороны в сторону больше прежнего, особенно подкидывало, когда мы проезжали через населённый пункт. В одном селе дорога оказалась так разбита, что ямщик предпочёл объехать её по полю.

Последнюю, тринадцатую, станцию мы покинули в полпятого вечера. До Красноярска оставалось 35 верст. Чтобы приехать не слишком уж поздно, надо было спешить ещё больше. Ямщик нахлёстывал лошадей и подгонял их попеременно окриками и протяжной песней, больше всего напоминавшей мне вой подыхающего пса.

В полвосьмого вечера под моросящим дождём и в кромешной тьме мы подъехали к Красноярску. Город в сиянии электрических огней выглядел очень впечатляюще с вершины холма, на который мы въехали. А в поле впереди у въезда в город пылали костры и горели факелы. Подъехав поближе, мы в свете костров увидели колышущееся тёмное людское море и арку, украшенную русскими и норвежскими флагами. Тёмные фигуры двигались взад и вперёд у костров и размахивали факелами.

Если я скажу, что тарантас буквально врезался в толпу и застрял в ней под громкие крики «Ура!», то не погрешу против истины. Мы выбрались наружу. Нас встречали градоначальник, председатель Географического общества, представители губернатора, который был в отъезде, и ещё многие другие важные персоны. Произносились речи, раздавались крики «Ура!» и возгласы ликования, а дождь всё лил и лил, но не мог загасить ни ярко пылавших костров, ни факелов.

Мало сказать, что эта встреча была совершенно фантастическая. Нас ждали под дождём с трёх часов дня, и всё это время люди никуда не уходили. Досадно — но нашей вины тут не было.

Затем Востротина и меня усадили в один экипаж, а Лорис-Меликова в другой, оба запряжённые двойкой красивых чёрных лошадей, и повезли с холма в город через залитые электрическим светом улицы к красивому особняку Петра Ивановича Гадалова[90], где нас радушно приняли хозяин с супругой, дочерью и сыном. В этом особняке я остался жить в качестве почётного гостя на всё время пребывания в городе.

89

Цигарка — скрученная из бумаги трубочка с табаком (обычно с махоркой), употребляемая вместо папиросы; самокрутка.

90

Особняк принадлежал жене Гадалова, Вере Николаевне, был построен в стиле модерн известным красноярским архитектором В. А. Соколовским в начале XX века и является ныне памятником архитектуры. Сейчас там находится Красноярский художественный музей им. В. И. Сурикова. Здесь Вера Николаевна, происходившая из московской купеческой семьи, близкой к семейству известных меценатов Мамонтовых, устраивала художественные вечера, вела дела красноярского Дамского комитета, собирала средства в помощь воинам нижних чинов, раненным во время Русско-японской кампании и Первой мировой войны, и их семействам, проводила «дни белой ромашки» благотворительные базары в пользу больных туберкулёзом. В 1913 году она становится попечительницей Владимирского приюта и до середины 20-х годов изыскивает деньги на его содержание, ремонт, обучение воспитанниц ремеслу, не забывая о музыкальных и литературных вечерах.