Страница 27 из 107
– Нет-нет, Мария! – она привстала с подушки и крепко взяла узловатые и сильные руки няни в свои, – Всё у нас будет! И дом, и роскошные платья, и драгоценные украшения! Дай только время. Дай мне опомниться и отдохнуть – я должна всё вспомнить, и набраться сил. Мне так нужны время и силы! Мне нужно убежище. А потом… Потом я вновь вернусь сюда! Я… кое-что недоделала здесь!
Но я доделаю. Должна доделать!
О, да, я должна отомстить гнусному убийце и клеветнику!
Только тогда я смогу снова позволить себе быть женщиной, и жить так, как мне полагается, так, как я хочу!
– Ох, Пресвятая Дева! Вы опять за старое! Да неужто вы не видите, к чему вас привела ваша жажда мести и злость?! Уж лучше бы вы забыли о ней, а не обо всём остальном! Забыли бы, выбросили из головы, и жили себе где-нибудь спокойно!
Разговор принимал неприятный для Катарины оттенок. Сдаться? Отступить?
– Нет, Мария, – раздумчиво качая головой, повторила она, – Не будет мне покоя, пока я не сделаю того, что должна сделать. Да будь этот мерзавец хоть Папой – он заплатит! Пока я дышу и двигаюсь – не видать ему покоя! – она сама не заметила, как от нахлынувших вдруг чувств досады и острой несправедливости к этой, чужой, в-общем-то пока, судьбе, но всё равно, уже и где-то своей, врастающей в неё с каждым вздохом и секундой, стиснула руки Марии изо всех сил, и опомнилась лишь тогда, когда та от боли вскрикнула.
Вздрогнув, и отпустив руки няни, она отвернулась к стене, пытаясь успокоиться.
– Прости, няня. И прости, что втянула вас с Пьером в это безнадёжное и опасное дело. Но я не отступлюсь. Пусть через год, два, пять – но я вернусь сюда. Спасибо, что вы не отказались помочь мне добраться до убежища. Я знаю, что поездка будет нелёгкой, но вы только проводите меня до Нанси, а дальше я доберусь сама, а вы сможете вернуться к моей матери, домой. Мне кажется, что ей вы сейчас нужны даже больше, чем мне!
В первый момент Мария даже опешила. Затем на открытом выразительном лице сменилась целая гамма чувств – от изумления, до обиды и боли.
– Что вы такое говорите, сударыня! – горечь и слёзы отчётливо, несмотря на старания няни чувствовались в её тоне, – И как у вас язык поворачивается!. Чтобы мы – вас!.. На полдороге! Да как же вашей милости не совестно! Ведь я-то вас с пелёнок… Да и Пьер – его хоть палкой бей – слова не вытянешь, а за вас – вот вам крест! – точно убьёт кого угодно! Истинную правду вам говорю – жизнь за вас отдали бы и не задумались! Уж хозяйка-то наша знала, кого посылать с вами! А за неё – не переживайте! Ведь если кто и был настоящий мужчина в вашей семье – так это она!
Катарина, горько усмехнувшись, пробормотала:
– Я знаю…
Но её няня ещё не кончила высказывать распиравшие её чувства и мысли:
– Ну а вы-то – вы-то сами! Нет, теперь я точно вижу! С вами – уж послушайте старую няньку! – и вправду дело нечисто! Это как же надо потерять память и рассудок, чтобы брякнуть – да простит мне Богородица и ваша милость! – такую глупость! Чтобы мы с Пьером!.. Вас – и оставить в таком состоянии?! Нет уж, сударыня-гордячка, не дождётесь! Теперь мы с вами – по гроб жизни вместе: куда вы – туда и мы!
Слёзы сами текли из глаз Марии, и пусть слова её были не всегда связны, зато чувства, бушующие в душе пожилой и преданной беззаветно своей любимой и неблагодарной хозяйке, которую она выкормила собственной грудью, опекала и воспитывала, лечила и учила, за которую молилась каждый день, были так глубоки и искренни, что Катарина и вправду почувствовала себя редкостной дрянью.
Но она видела, чувствовала и понимала, как всю дорогу, от того, первого, трактира, и до этой самой спальни, Мария и Пьер приглядываются к ней, прислушиваются к её вопросам и иногда переглядываются. Видела растущее в них недоумение, а затем и какое-то недоверие. Во всяком случае, ей так показалось… А может, виновата усталость, и она к ним несправедлива…
Она всё ещё сильно боялась быть разоблачённой.
Ведь их любовь и преданность – это любовь и преданность к телу и душе бывшей хозяйки – подлинной Катарины-Изабеллы. Это с ней связаны их эмоции, их детские, чистые и светлые воспоминания!
А она? Она здесь, в этом теле – гостья.
Самозванка.
Как ей без стыда смотреть в эти честные заплаканные глаза?!
Но смотреть придётся. Да и то сказать – разве она сама, вначале инстинктивно, а затем и осознанно: разве не потянулась душой к этой милой женщине, и к Пьеру – вот уж про которого верна присказка – «как за каменной стеной»?!
Так что лучше сейчас довериться не рассудку – он в сердечных делах не помощник! – а простым и естественным чувствам, которые всколыхнула в ней сердито-обиженная отповедь няни!
– Спасибо, Мария! Прости… Я… очень… Я так рада, что вы – со мной! – уже не сдерживая слёз, подступивших к глазам, сказала она, кусая губы, и чувствуя и стыд, и облегчение, – Я неблагодарная свинья! Я действительно сильно изменилась – и брякнула глупость! Ты уж прости меня, гадкую и злую девчонку! Ну пожа-а-алуйста… – она неуверенно протянула к няне раскрытые руки.
Няня, тоже обиженно надувавшая губы, взглянув на неё сквозь заплаканные глаза, не выдержала – и приняла в свои объятия неразумное, большое, вредное, но всё же – дитё.
Приняла с радостным вздохом облегчения, пристроив голову, которая уже не помещалась на груди – на своём плече, сильно, но в то же время нежно гладя ладошкой эту непослушную и своевольную, но такую родную голову.
Рыданий они обе теперь не скрывали – благо, слышать их никто не мог, да и Пьер надёжно охранял их от посторонних вторжений.
Спустя несколько минут Катарина полностью оценила выражение «выплакаться всласть». Она оставила у няни на плече огромное мокрое пятно – да и та не отстала: рубашка Катарины промокла до пояса.
Шмыгнув носом, и кое-как утеревшись подолом своей рубахи, Катарина приподнялась с плеча няни, продолжая вытирать и свои, и её глаза, устало и нежно осматривая сухонькое и изборождённое морщинами лицо, с надеждой глядя в эти бесхитростные глаза:
– Я виновата. Я не должна была говорить такое. Ты права, няня. – она медленно покачала головой, – Но я… Я действительно мало что помню. Особенно – про детство…
Но вас я помню. Не лица, не какие-то события, нет. Просто – что-то такое… не знаю, как сказать – что-то смутное, в ощущениях. Мне, наверное, тогда было лет пять.
Или ещё меньше – помню, что-то очень хорошее, тёплое, радостное – и – вы. Вы, я, и что-то ещё… Да – весёлое и беззаботное! Вот это слово: беззаботное! Как прекрасные цветы на лугу… Образы… нечёткие, но ощущения я помню – мне, кажется, было очень хорошо, я смеюсь и кого-то обнимаю!.. Да, эти обрывки и чувства связаны с вами!
Она замолчала, тряхнув головой, и вытерла выступившие снова слёзы. Невнятные образы и светлые чувства из детства, нахлынувшие на неё странным, расплывчато-туманным потоком, отступили, рассеялись. Чувство раздвоенности пропало.
Что ЭТО было?!
Память тела? Память подсознания, хранящаяся в неизведанных глубинах спинного мозга?
Откуда на неё нахлынула эта лавина из детства, которого у неё никогда не было?! Живёт ли в ней всё ещё частица бывшей хозяйки?! И что с этим делать?!
А надо ли что-то делать? Кажется (она чувствовала), они прекрасно уживутся.
– Спасибо ещё раз, няня! Ну вот, мои мозги уже начали становиться на место…
Мне так нужны сейчас ваша помощь и поддержка. Конечно, – она фыркнула, – я никуда вас от себя не отпущу! И не мечтайте!
Ей так хотелось высказать, выразить все свои чувства, всю благодарность за любовь и заботу о ней этой женщины, которую она до этого момента не знала, а лишь смутно чувствовала, и которые та щедрым потоком изливала на неё – и тогда, и сейчас. Вот когда она по-настоящему поняла и прочувствовала, чего была лишена в детстве, и чего ей, оказывается, так не хватало!..
Любви и заботы!
Вот чего хочет, осознанно, или неосознанно, каждая девочка, девушка, женщина!
Да просто – каждый! Особенно, конечно – ребёнок… А её мать… Её настоящая мать…