Убийство на дуэли

Бакунин же мог в срочном порядке закончить несколько глав своих очередных трактатов и тем самым вернуть в дом мир, порядок и благоденствие. Кроме того, в крайнем случае у Бакунина имелись и другие рычаги влияния. Стоило ему завести разговор о возможной женитьбе Василия на горничной Насте, как Василий готов был пойти на любые уступки в обмен на прекращение таких разговоров. Василий хорошо знал, что рано или поздно он женится на горничной, но прилагал все усилия, чтобы отсрочить это событие, так как подозревал, что женитьба пошатнет его положение в доме, ему казалось, что в этом случае какая-то часть его ничем не ограниченной власти неизбежно перейдет к жене.

Что же касается императора всех французов, то есть Наполеона Бонапарта, упомянутого мною в связи со звоном дверного колокольчика, то дело в том, что именно так был устроен старинный дверной колокольчик в доме Бакунина. Он представлял литую бронзовую фигурку Наполеона в треуголке. Чтобы позвонить, нужно было снять треуголку и постучать ею по голове великого полководца, так надолго оставившего о себе память в России[10], — фигурка крепилась на пружинистой стальной пластинке, к которой привязывали шнурок колокольчика, отзывавшегося в доме веселым трезвоном после каждого удара по голове императора.

Глава третья

ПУЛЯ В ЛОБ

Дверной колокольчик звякнул и умолк — Бакунин впустил Полуярова в прихожую и через две минуты уже вводил его в кабинет. По лицу Бакунина я понял, что им удалось проскользнуть не попавшись на глаза Василию. Я поднялся навстречу гостю.

— Аркадий Павлович, голубчик, познакомься: князь Николай Николаевич Захаров — Полуяров Аркадий Павлович, глава сыскной полиции, можно сказать, соратник и в некотором роде покровитель, — представил Бакунин пристава.

Полуяров щелкнул каблуками и слегка наклонил голову, изображая официальное, но в то же время дружеское приветствие — титул князя произвел свое обычное действие. Я ответил вежливым поклоном.

— Антон Игнатьевич шутит, называя меня покровителем, — мягким баритоном сказал Полуяров, — на самом деле мой покровитель он, я ведь только числюсь руководителем сыскной полиции или, если можно так выразиться, руковожу ею повседневно, тяну воз рутинной работы. Но как только возникает серьезная ситуация, командует всеми нами Антон Игнатьевич, и я, и все мои подчиненные счастливы находиться под его началом, — Полуяров подобострастно улыбнулся Бакунину.

— Душа моя, ты преувеличиваешь, — ответил Бакунин, жестом приглашая нас садиться к столу, а сам расположился в своем кресле.

В каждом из четырех кабинетов Бакунина стояли четыре таких кресла. Собственно, это были не кресла, а полужесткие диванчики. Бакунин любил работать лежа — особенно когда он мыслил, философствовал или диктовал стенографистке, точнее стенографисту, а еще точнее Василию, который после нескольких романов Бакунина с молоденькими стенографистками, сорвавшими работу над очередными главами фундаментальных трудов барина, к удивлению всех домашних, овладел искусством стенографии и вот уже несколько лет стенографировал сам.

Конечно же, мне следовало бы подробнее рассказать о Василии, явлении не менее поразительном и уникальном, чем его барин, но я сделаю это несколько позже, тем более что непосредственного участия в расследованиях Василий почти никогда не принимал, если не брать во внимание некоторые его подсказки и советы чисто психологического свойства, которые обычно проистекали из его хорошего знания повседневной жизни, природного ума, наблюдательности и некой особой проницательности[11].

Полуяров был представительным мужчиной лет сорока пяти, а может и пятидесяти, выше среднего роста, хорошо сложен, хотя уже чуть-чуть начинал полнеть. Впрочем, мундир немного скрывал полноту. Лицо его отличалось правильными, классическими чертами. Мягкие каштановые волосы, серые внимательные глаза, открытый умный лоб, крупный римский нос, тонкие губы. Он не носил ни усов, ни бакенбардов, бреясь на европейский манер.

Жены таких мужей считают их идеалом мужской красоты, несмотря на отсутствие огненного взгляда и чего-то демонического. Главным в облике Полуярова были осторожность, основательность и какая-то домашность. В житейской табели о рангах такие офицеры стоят значительно выше «служак», но тем не менее никогда не поднимаются выше полковников, а если поднимаются, то только в виде исключения, чтобы подтвердить тем самым правило.

Спустя многие годы, перед второй немецкой войной, я встретил Полуярова в Париже. Он служил официантом в одном из ресторанов. Ему не удалось вывезти семью, жена его и две дочери умерли в Москве, куда они уехали из Петербурга к тетке, третья, старшая дочь осталась жива и впоследствии была актрисой — она играла в Малом театре, но особых успехов не достигла. Он каким-то образом достал несколько театральных программок — фамилия дочери не изменилась, а может, она использовала красивую девичью фамилию как театральный псевдоним. Денежное положение Бакунина к тому времени не позволяло оказать Полуярову существенную помощь, но участие и та небольшая сумма, которую я передал ему от Бакунина (сам Бакунин тогда уже жил в Лондоне), растрогали старика до слез.

А в тот день, когда мы впервые встретились в залитом ярким, холодным утренним солнцем кабинете Бакунина, никому из нас и в голову не могло прийти, что всем нам придется заканчивать жизнь на чужбине. Но я отвлекся. Вернемся же в тот осенний день.

Когда мы уселись за стол, Бакунин вопросительно-ожидающе посмотрел на Полуярова, Полуяров смущенно бросил взгляд на меня и, словно извиняясь, опять повернул голову к Бакунину. Бакунин все понял и ответил на незаданный вопрос пристава:

— Князь будет вести расследование вместе со мной. Видишь ли, он литератор, и ему нужно написать…

Полуяров испуганно поднял руки.

— Антон Игнатьевич! Я глубоко уважаю князя, поверь, я искренне говорю это, я с первого взгляда готов довериться. — Полуяров повернулся ко мне. — Прошу простить меня, ради всего святого, прошу вас, но это такое дело, честное слово, я ума не приложу, как быть… Но только не газеты. Ведь пока никто не знает… Конечно же, все узнают, но умоляю, не сегодня…

— Погоди, — перебил Бакунин, — ты не так понял. Князь не пишет в газеты. Князь хочет писать романы. В духе Конан Дойла.

Последнюю фразу Бакунин произнес подчеркнуто значительно и сделал паузу. Полуяров, казалось, весь превратился во внимание.

— А это, братец ты мой, совершенно другое дело, — наставительно продолжил Бакунин. — Здесь, братец ты мой, все в возвышенных образах. И потом — роман не пишется быстро. Князь явит нам свое творение, может быть, через годы, ну, может быть, через год или полгода — никак не раньше. Однако, — Бакунин снова сделал длительную паузу, поднял вверх указательный палец и, убедившись, что его слова произвели на пристава впечатление, продолжил: — Однако для создания художественной материи нужна материя реальная. В особенности если речь идет о романах в духе Конан Дойла. Поэтому князь должен вникнуть во все тонкости и детали нашего дела. И тут уж я — первейший слуга князя. И надеюсь, ты, Аркадий Павлович, не откажешь нам в содействии.

— С дорогой душой, с дорогой душой, — воскликнул Полуяров.

На лице его было написано желание отдать в первую очередь Бакунину, а вместе с ним и мне, все, что только потребуется, вплоть до последней рубахи.

— Однако же, господа, к делу, — вдруг строго сказал Бакунин.

Полуяров смутился. Признаться, и мне тоже стало как-то неловко. Вся сцена нашего знакомства показалась мне как будто неуместной в связи с тем, что произошло, то есть с тем сообщением, которое привез пристав.

10

Поход 1812 года, сражение при Бородине, описанное многими историками и графом Львом Толстым, Наполеон на Поклонной горе, пожар Москвы, гибель «великой» армии в снегах России, гений мудрого Кутузова, катастрофа переправы через Березину — слишком хорошо известны, чтобы отвлекать подробным их описанием терпеливого читателя. Однако напомнить о них тоже всегда стоит. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)

11

Сопоставляя многие факты, я не раз приходил к выводу, что по проницательности Василий вполне мог превосходить Бакунина, хотя и не имел такой практики сыскной работы, как его барин. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)