Особое задание

С этими словами немец повернулся, сделал какие-то движения рукой над палкой, положил один конец ее себе на плечо, другой направил в сторону кустов, повел как бы прицеливаясь.

— Пш-ш-ш, — громко зашипел он и сделал левой рукой резкое движение в сторону кустов, как бы показывая, что туда что-то полетело. — Ба-ах! — громко крикнул он, имитируя взрыв.

Партизаны, разинув рты, смотрели на этот спектакль.

— Танк капут! — уверенно заявил немец, ткнув в сторону кустов палкой. — Ду аух капут! — указал он на стоящего за его спиной Волкова.

— Забавный фриц, — покрутил головой Богданов и, приказав партизанам забрать с собой фаустпатроны, повел группу дальше в горы.

Всю эту историю очень подробно рассказал мне прибывший от Богданова связной Георгий Постников. В отряде все его почему-то называли «Жора из Одессы», хотя родом он был из-под Жданова. Едва ли кто из партизан знал его фамилию, но «Жору из Одессы» знали все.

Оказывается, Богданов решил пока отсидеться в лесу под Потштейном: возвращаться в отряд нужно было по безлесной местности, а раненный в ногу немец не мог быстро двигаться, и открытый участок группа за ночь не одолеет. Поэтому Богданов просит прислать с Жорой Колю Попова, знавшего немецкий, чтобы на месте допросить немца. Очевидно, пленный чем-то заинтересовал Богданова.

Пожалуй, лучше всего было мне самому отправиться вместе с Жорой и допросить пленного.

— Каким путем ты добирался сюда? — спросил я Жору, разворачивая карту.

— О, тут целая история вышла, товарищ майор.

— Ты короче, без историй.

— А если короче, так вот где-то тут, — обросший рыжими волосами толстый Жорин палец заскользил по карте. — Да, вот точно тут, возле села Нова Литице, я вышел из леса на дорогу. Автомат спрятал под пальто и решил идти по дороге, чтоб не терять время. Смотрю, напротив домика дорожного мастера возле дерева велосипед стоит — видать, мастер на обед приехал. Ну, я не стал его дожидаться, вскочил на велосипед и катанул под горку. Проехал напрямик через Малу Льготу, Раец и Скорженицу прямо в наш лес.

— Значит, украл велосипед у мастера.

— Но ведь это для пользы дела, а не для себя, товарищ майор. Я хотел как скорей, как лучше…

— Как скорей, как лучше, — невольно повторил я Жорины слова, не зная, стоит ли ругать за этот проступок парня, решившегося ради быстрейшего выполнения приказа катить на украденном велосипеде через села, где стоят немцы.

Через два часа Франтишек Ванясек на своей «антилопе» вез нас с Жорой по дороге к Потштейну. Когда подъезжали к селу Нова Литице, Жора кивнул в сторону одиноко стоящего у дороги домика.

— Вот тут я сегодня временно позаимствовал велосипед.

— Так вот завтра ночью и доставишь его сюда же.

— Разумеется, — уверенно подхватил Жора. — Куда он денется. У меня, как в сберкассе!

Проехав еще с километр, мы попрощались с Ванясеком и свернули в лес разыскивать группу Богданова. Уже вечерело, когда уверенно и неутомимо шагавший впереди Жора заявил, что до цели уже близко.

Группа расположилась на пологом каменистом склоне горы, поросшем высокими елями. Возле плоского камня, застланного пятнистой немецкой плащ-палаткой, сидели трое партизан и, размахивая трофейными картами, резались в подкидного дурака. Под соседней елкой, с головами укрывшись плащ-палатками, спали трое или четверо партизан. По торчавшим из-под края палатки немецким сапогам со сбитыми каблуками в одном из спящих можно было угадать Мишу Волкова.

Чуть дальше, под следующим деревом, сидели два немца. Потом я рассмотрел, что немец только один. Вторым был Cepгей Давыдов, успевший уже переодеться в немецкую шинель с ефрейторскими нашивками на рукаве и зимнюю тирольскую шапку — очевидно снятые с убитых утром на шоссе немцев.

Заметив нас, Богданов смешал карты, поднялся навстречу. Сжато и четко, как это он всегда делал, доложил обо всем, что видели под Вамбергом, об утренней диверсии на шоссе, передал взятые у немцев солдатские книжки.

Вместе с Богдановым подошли к пленному. Давыдов поднялся и отошел в сторону. Немец тоже попытался вскочить, неловко вытянув раненую ногу, но я приказал сидеть, и он, услыша немецкую речь, удивленно вскинул брови и снова прислонился спиной к стволу дерева.

На вид лет тридцати пяти. Худощавое продолговатое лицо с правильными чертами. По бокам рта две резкие складки. Сеть морщинок вокруг внимательных, настороженных, прищуренных глаз.

На вопросы отвечает четко, не раздумывая, не отводя глаз в сторону. Густав Фолькнар, слесарь-механик из Цвикау, в армии с 1940 года, был в Бельгии, во Франции, в Польше. В боях не участвовал. Он высококвалифицированный механик. Почти всю войну провел в ремонтных мастерских. До контузии работал на ремонтной летучке в 16-й танковой дивизии. Два месяца пролежал в госпитале. Сейчас ехал в город Табор. Слышал, что вблизи Табора есть какой-то учебный полигон. Спутников своих он не знал. Те везли авиационный мотор на аэродром в Высоке Мыто.

— Чем тебя удивил этот фриц? — спросил я Богданова, отходя с ним в сторону и закуривая.

— Ничем он меня не удивил. Но он знает, как пользоваться фаустпатроном. Показывал тут, но мы никто хорошо язык не знаем и ни черта не поняли. А дело очень серьезное.

— Каждый немец знает, как стрелять из фаустпатрона. Это у любого могли узнать.

— Но раньше у нас не было фаустпатронов, — вел свое Богданов. — Расскажет подробно устройство и пусть катится ко всем чертям отсюда, — неожиданно закончил он.

— То есть как «катится»? — не понял я. — Отпустить его, что ли предлагаешь?

— Так ведь жаль… Рабочий же…

— Ах вот как… — задохнулся я от обиды. — Тебе его жаль стало?.. А мне, выходит, не жаль?.. Ты предлагаешь отпустить, значит, в душе перед собой уже оправдался, и, выходит, ты добрый… А я не могу себе это позволить, и, выходит, я злой? Кого я должен просить, чтоб за меня это решил? Ну, скажи, что молчишь? Или каждый раз в Центр докладывать, пусть, мол, там думают? Так ведь за дураков сочтут… Иди лучше бери фаустпатрон, пойдем учиться.

Богданов молча направился к большому, обросшему мхом камню, возле которого лежали головастые, похожие на огромные булавы фаустпатроны, а я жадно курил новую сигарету, пытаясь прийти в равновесие. Вольно или невольно Богданов задел самую болезненную для души и самую тяжкую сторону работы партизан в тылу врага. Здесь почти каждый взятый в плен немец давал какую-то информацию. Значит, без пленных не обойтись. И чем их больше, тем лучше.

Но у партизан нет лагеря для военнопленных. Значит, после каждого допроса надо давать приказ о расстреле. Как не настраивай себя на то, что идет небывалая по своей ожесточенности война, что перед тобой жестокий и беспощадный враг, у которого только что выбито из рук оружие, — ничего не помогает. Одно дело видеть врага в бою и совсем другое — допрашивать его, слышать его голос, видеть весь его человеческий облик… И все равно найти какой-то другой выход, отдать другой приказ не имеешь права. Как это невыносимо!

Подошел Богданов с фаустпатроном в руках. Мы много слышали об этом, еще довольно новом в то время, грозном средстве борьбы с танками, но видеть его вблизи приходилось впервые. Длинная, до метра, тонкостенная металлическая трубка, на конце которой, как набалдашник, укреплена тяжелая противотанковая граната. На трубке, ближе к гранате, укреплен складной проволочный целик и какая-то рукоятка— очевидно, спусковой механизм. Как привести это оружие в действие и как попасть гранатой в цель, — трудно было представить.

Пленный стал охотно давать пояснения.

— «Панцерфауст», — так он назвал фаустпатрон, — реактивная противотанковая граната с кумулятивным зарядом. Прицельная стрельба до пятидесяти метров. Взрывается при ударе. Пробивает броню танка не силой удара, а силой взрывных газов, увеличенной и направленной кумулятивным углублением в заряде. Чтобы изготовиться к выстрелу, нужно раскрутить и выдернуть вот эту контровую проволоку, передвинуть предохранитель, поднять целик, прицелиться и нажать спуск. Надо иметь ввиду, что при выстреле из трубки выбивается длинный язык пламени, и если сзади стреляющего будет кто-либо стоять или близко окажется какое-то другое препятствие, будет сожжен и стреляющий и тот, кто за ним стоит.