Сезоны

Мама все узнала. Плакала: «В колонию отдам! Не нужен мне такой!» Я ревел. Не отдала.

Восемь с половиной лет. Дома у Юрки Буслаева есть махорка. Мы крутим цигарки, залезаем на чердак и курим, не взатяжку, но до тошноты. Разговариваем о том времени, когда везде будут папиросы.

Девять лет. В институте микробиологии Пастера, что и по сей день стоит на углу улицы Шевченко и бульвара, плохо хранили коробки с ампулами противостолбнячной сыворотки. Если метко их бросать с крыши дома, они разрываются под ногами у прохожих. Прохожие пугаются.

Корни романтизма

Амур. Утес. Бесконечная и свободная даль левого берега. Мутная теплая вода летом. Розовые торосы зимой. Старый рыбак Кириллыч Оловянников с лодкой и переметами. Катание на льдинах по весне. Еще ржавые обрывы от парка к Амуру, где лихо играть в пятнашки. Начиная с третьего класса, рыбалка с ночевкой и без. Мама прозвала меня «карасятником».

Рим стоит на семи холмах, Хабаровск — на трех.

Привезли в Хабаровск трофейные фильмы. Сложили в каменном сарае на берегу. Мы нашли лаз. По вечерам наша улица Шевченко — первая от Амура — плавала в белом дыму. Красиво!

На крючок перемета попался утопленник.

В анатомическом музее мединститута скелет Красноглазова (2 м 45 см!). Был он грузчиком, говорили. И однажды поймал бревно, сорвавшееся со штабеля.

Вокруг ливень слепой, а в нашем дворе его нет.

Купил в магазине «Учебные пособия» коробочку камней «магнитный железняк». Удивился, что ничего не притягивает. А на картинке в учебнике «Неживая природа» магнитный железняк весь был обвешан железными иголками. Мама дала компас отца. Стрелка бегала за купленным черным камушком, а за простым — нет.

Дом двухэтажный, старый, построенный каким-то акционерным обществом. Печати общества на крыше, на оцинкованных листах, сохранились. Дом кирпичный. Стоял на улице Шевченко слева, если вверх к Комсомольской площади идти. К окну на втором этаже, к нашему окну, протягивалась лапа корявой лиственницы. Выше — поликлиника, ниже — яма с затхлой зеленой водой, где ходят наши модели под парусами, еще ниже склады, крытые оцинкованным железом, в самом низу речной вокзал, за ним — нижний базар, дальше вонючая речка Плюснинка.

Между домом и Амуром бараки и речной порт. В четвертом классе купил лодку за двадцать рублей — маленький гробик, который выдерживал лишь двух пацанов. Двадцать ведь рублей! Поставил перемет, три дня рыбу ловил. Снял одного верхоглядика, касаток больших с десяток и пару плетей. И все это рядом с берегом. Старый нанаец спрашивал, видя нас в этой лодке в шторм: «Рыбку кормить бутем?» Но не успели: на пятый день лодку отобрал речной милиционер в черной форме и с шашкой на боку. Удирал от него на «гробике», но не сумел.

Учение

Читать научился в детском саду. Считать тоже. Учебу в первом и во втором — помню смутно. Учительницу звали Александра Павловна. Похвальную грамоту получил только в первом классе.

Первая книга

«Война и мир» Толстого. Поразила толщиной. Читал очень долго. Но, по-моему, осилил несколько страниц после письма на французском. Потрясла «Тимур и его команда». Читала мама. Сразу же решил стать Тимуром, и Женей, и Квакиным. Квакиным — потому что сильно хотелось яблок.

Брэма смотрел каждый день. Особенно зверей и рыб.

Экзамены

Первый был в четвертом классе. Волновался страшно: три пятерки, одна четверка за изложение. С тех пор ненавижу излагать чужое. Все другие экзамены, а их в жизни было около семи десятков, воспринимал равнодушно.

В пятом — мама водила меня в музыкальную школу на экзамен. Сказали, что слух у меня очень хороший. Но не учился — денег не было.

Победа

До нее были сводки Совинформбюро. Были разговоры в детском саду о том, что «Мы фашистских гадов победим, а Гитлеру и Герингу под зад пинка дадим». Были рисунки для наших героев-красноармейцев. Были песни на утренниках: «Вставай, страна огромная», «Мы не дрогнем в бою за столицу свою», «Есть на севере хороший городок», «Ой туманы мои, растуманы». Были страшные геройские фильмы: «Человек № 217», «Секретарь райкома», «Зигмунд Колосовский». Были нестрашные веселые фильмы: «Приключения бравого солдата Швейка», «Антоша Рыбкин» и «В шесть часов вечера после войны».

«У меня папу убили, мой папа герой», — говорила девочка Лена Рюмина из средней группы. Я завидовал ей: мой папа давным-давно ушел куда-то в тайгу и не мог быть героем. Убили кого-то у Полины Ивановны — нашей воспитательницы. Она закричала и выронила из рук тарелку со щами и обварила мне левую руку ниже локтя. Многое еще что было. А потом наступила победа.

Много солнца, радости. Иду по улице Карла Маркса. Прямо по самой середине. Все идут. Люди шумят, кричат, смеются, плачут. Чего плакать? Тепло. Войны нет. Иду, важно смотрю по сторонам.

— Эй, шкет, подержи-ка! — парень с желтой фиксой в кепке-восьмиуголке протягивает мне край длинного лозунга. Я еще больше заважничал. Наверняка все смотрят на меня. Парень полез по водосточной трубе — в зубах другой конец. Теперь все на него смотрят. Долез до второго этажа, привязал к трубе свой край полотнища. Спустился. Взял у меня мой конец и полез на другую водосточную трубу.

Лозунг полощет ветром. Читаю:

«Наше дело правое — мы победили!»

Заметил, что последняя буква новая, а предпоследняя была «М». Ну конечно же я знал, что так и будет. Все знали!

А за войной с Японией не уследил — очень уж быстро кончилась.

Нелегальщина

«Декамерон». Ничего не понимал, но что-то смешило и смутно волновало. В конце 45-го японские открытки с голыми. Смотреть было стыдно, но смотрел. Еще «Сократические сочинения» Ксенофонта Афинского. Читал только потому, что мама сказала: «Это тебе еще рано». Скучнейшая книга! Однако уловил, что глаза навыкате, большой рот, картошкой нос и громадные, как у слона, уши — не так уж и плохо.

1946 год

Зима. Стоим в очереди за жмыхом. Мы — днем, мама — ночью. Нашей Зорьке, которую мама купила козленком два года назад за девять тысяч, нечего есть. Нам тоже нечего есть. Мы с Андреем очень любим жмых.

Социализм и коммунизм

Этими понятиями интересовался давно, когда еще в школу не ходил.

Мама сказала: «Социализм — это когда «кто не работает, тот не ест». Мне было понятно, но не совсем: никто ведь из нас, мальчишек и девчонок, не работал. Но мама объяснила, что мы еще маленькие и за нас работает она, и она нас кормит и одевает, а когда мы вырастем, а она состарится, как бабушка Агаша, то тогда будем работать мы и кормить ее. То, что мама работала в школе за троих (тогда учились в три смены), это правильно: одну смену за себя, вторую — за Андрея, а третью — за меня. Жаль только, что у мамы поэтому совсем не было свободного времени.

Андрей сказал: «Коммунизм — это «от каждого по способности, каждому по потребности». Андрей все знал; он учился уже в четвертом классе и был круглым отличником.

Что такое «способности», я тоже знал, потому что учительницы, каких я помню, говорили моей маме, что я мальчик очень способный, но рассеянный, неусидчивый и невнимательный. Что и Андрей объяснил довольно просто: «Ты, например, хочешь заводную машину? Ну вот…»

И тогда я понял, что в коммунизме мне при моих способностях будет очень хорошо.

Ходят слухи

Витька Жуков, мой сосед по дому, стащил у меня старую волейбольную покрышку. Я его поймал. Он божился и «давал зуб», что обязательно притащит ее мне. Соврал. Попутал — во второй раз: «Смотри. Ноги выдерну, спички вставлю». Опять надул. В третий раз подкараулил его и сразу же дал по шее.