Досчитать до ста

Владимир Венгловский

Досчитать до ста

– Что такое жизнь? – спросил Абсолют.

– Жизнь – это жизнь, – ответил Бродяга. Абсолют некоторое время помолчал. В возникшей тишине холодный ветер шелестел по каменным плитам колючими песчинками.

– Интересные вы существа, люди. Может быть, я еще поговорю с тобой. В следующий раз.

Монах Ич из храма Ожидающих неподвижно сидел в зале Часов. Его худые ноги переплетались в позе преклонения перед великим Временем. Руки обнимали внутреннюю вселенную. По гладко выбритому черепу монаха от левой части лба к правой части затылка, словно разделяя голову пополам, пролегала татуировка в виде штриха – знак запретного числа.

Ич ждал. Сквозь полуприкрытые веки он наблюдал за кучей круглых отполированных камней, покоившихся в центре зала.

Вдруг в вышине раздался едва слышимый щелчок. Затем что-то покатилось по длинному незаметному желобу под потолком и – хлоп! – подняв облачко пыли, на пол свалился очередной камень. Монах встал, поклонился, подошел к испещренной надписями стене и выцарапал на рыхлом камне новое число, продолжив длинный ряд:

«99».

До Очищения оставался еще один цикл.

– Как тебя зовут? – спросил Жаб.

– Не знаю. Нигде не нашел своего имени, – ответил я.

– Тогда я буду звать тебя Бродягой, – вздохнул Жаб.

Он достал из заплечной сумки черствую лепешку, разломил пополам и протянул мне половинку. Голод? Я давно перестал его чувствовать под палящим солнцем равнины. Осталась только жажда и глоток воды во фляге. И дневные переходы от источника к источнику, так как после захода солнца идти нельзя. Темными ночами надо сидеть около костра и следить за тем, чтобы не погасло спасительное пламя.

– Далеко ты забрался, – Жаб отлепил от ноги перекати-поле и бросил вниз.

Ветер легко подхватил коричневый шарик, и тот полетел, шебурша засохшими семенами.

– Далеко, – согласился я.

Твердая лепешка раскусывалась с трудом. Я настороженно поглядывал на Жаба – не предложит ли еще. Но Жаб только сидел на самом краю утеса, весело болтал ногами и самозабвенно жевал, затолкав сухарь за зеленую щеку.

– А куда ты направляешься? – наконец спросил он.

– Туда, – кивнул я в сторону Недостижимых гор.

Красная стрелка прибора на моей руке призывно мигала.

Жаб удивленно присвистнул.

– Да… – сказал он. – Далековато. А зачем?

Я пожал плечами.

– Отлично! Тогда пойдем вместе, – сказал Жаб и едва не спрыгнул с утеса. Я успел схватить его за складку кожи на толстой шее.

– Спасибо… – продолжил Жаб, отряхиваясь. – Видишь ли… У меня был один соплеменник. Как это по-вашему?.. Мудрец, вот. Так он говорил: «Главное – знать, куда плывет весной рыба».

Недостижимые горы скрывались на горизонте за туманной дымкой. По разогретой солнцем земле молниями пробегали извилистые трещины. Чахлые кустики робко тянули к небу сухие ветки, вспоминая прошедший сезон весенних дождей.

– Надо успеть до вашего Очищения, – произнес Жаб. – Хочешь еще лепешку?

– Спасибо, не надо. А ты… Ты знаешь, когда очистишься?

– Нет, – сказал Жаб. – Очищение не происходит у моего народа.

– Значит, неизвестно, когда ты вновь родишься? – удивился я.

– Я даже не знаю, когда я умру, – негромко сказал Жаб и начал спускаться с утеса. – Хотя это произойдет очень скоро.

– Почему?

Жаб остановился и оглянулся.

– Мы живем недолго, – сказал он, – но очень интересно. А ты вытри руки.

– К вам, зеленокожим, нельзя прикасаться?

– Ага! – ухмыльнулся Жаб. – Говорят, что мы ядовитые.

Я принялся лихорадочно тереть ладони.

Жаб засмеялся – скрипуче, глухо заперхал и пошел дальше, оставляя в нагретом песке большие трехпалые следы.

Мы познакомились сегодня утром…

…– Черт! – нога угодила во что-то липкое, и я едва не упал.

Всю землю впереди покрывала огромная ловчая сеть. Сквозь крошечные белые цветы блестели нити паутины.

Я рванулся сильнее.

– Не советую, – сказал паутинный кокон, лежащий неподалеку, – только больше запутаешься.

Сквозь прореху в коконе проглядывал большой желтый любопытный глаз.

– Лучше приготовься драться – он сейчас выползет.

В метрах двадцати от меня из норы появились длинные лапы и ощупали паутину.

– Вот черт, – повторил я.

Паутинники – хищники равнины. Одни из многих. Но у них есть еще другое имя, данное зеленым народцем.

Смерть.

Рука сама потянулась к висящему за спиной мечу. На солнце сверкнуло длинное лезвие.

– Да ты у нас прямо оса с жалом, – произнес кокон. – Ну-ну.

Я взмахнул мечом. Растаяли в воздухе опутавшие ноги лоскутки паутины. Еще взмах – острое лезвие рассекло кокон. От края до края.

– Эй! Поосторожнее! – из паутины появилась ухмыляющаяся физиономия существа из зеленого народца. – Можешь называть меня Жабом, незнакомец.

Паутинник выполз из норы. Огромное розовое тело, покрытое тонкими волосками, вздрагивало под яркими солнечными лучами. Безглазая морда хищника сопела в нашу сторону. С торчащих клыков капала мутная жидкость и впитывалась в песок.

Слюна? Яд?

– Он что – слепой? – прошептал я.

Передняя лапа паутинника дернулась.

– Ага, – радостно сообщил Жаб, – но добычу находит очень даже легко… И быстро. Я очень ловкий – он меня совсем чуть-чуть укусил… Но нога все равно не сгибается.

Паутинник, перебирая лапами, побежал в нашу сторону.

Топ-топ-топ.

– Беги, – тихо сказал Жаб.

Я присел.

– Залезай. Быстрее!

Зеленокожий вскочил и уцепился за мою куртку. Я побежал. Позади слышался топот – зверь преследовал нас, как разливающаяся вода в весенних реках – равномерно и неукротимо.

– Т-ты извини, что с-сразу не предупредил. Не заметил т-тебя. На-на-на ле-ле-во, – проговорил Жаб. – Ви-видишь кусты? Беги к ним!

«Кусты?»

Но сейчас было не время рассуждать – я устремился в указанном направлении. Паутинник пыхтел позади. Зеленокожий становился все тяжелее.

Впереди поднимались непроходимые колючие заросли. Из толстых шаров на концах скрюченных ветвей торчали длинные шипы.

«Все! – промелькнула мысль. – Надо драться».

– Падай! – заверещал Жаб мне на ухо. Я упал, как подкошенный. Зеленокожий кубарем скатился на землю.

«Хлоп! Хлоп! Хлоп!» – раздалось со стороны кустов.

В воздухе просвистели десятки игл. Позади меня захрипел паутинник. Заскреб лапами по песку.

И – тишина.

Обернуться я не решался.

Жаб лежал на земле и благодарно таращился на меня.

– Готов! – сообщил он. – Метко бьют. Но ты не поднимайся, может, они еще не все запузырили.

– Что-что?

– Газовые пузыри лопаются и выстреливают семена с ядовитыми иглами. Бом-м-м! – хлопнул ладонями с перепонками между пальцев Жаб, подняв тучку песка. – И паутинник парализован. Потом из него новые кусты вырастут – на живом-то удобрении. Ты лежи, а я проверю, не осталось ли еще зарядов.

Неожиданно Жаб подскочил с воинственным криком метра на два вверх и рухнул обратно на землю. Над нами взвизгнули несколько игл.

– Ну, – сказал Жаб. – Отстрелялись. Можно вставать.

Вначале я перевернулся на спину и посмотрел на неподвижного паутинника. Кончики лап еще подергивались. Острые клыки вспахали землю. Похромавший мимо Жаб пнул розовое тело хищника, а затем остановился и задумался. Потом аккуратно выдернул несколько игл и спрятал в сумку.

Когда мы отошли на достаточное расстояние, Жаб зашлепал к паутине.

– Ты куда? – спросил я, но зеленокожий не ответил.

Вскоре он вернулся, трепетно неся выкопанный с землей белый цветок.

– Цветы? – удивился я. – Из-за них ты попался в паутину?

– Много ты понимаешь! – буркнул Жаб, пряча растение в сумку. – Видишь утес? Надо осмотреться.

– Что такое жизнь? – спросил Абсолют.