Страница 12 из 24
Ховейда верил в необходимость твердой и единоличной власти в стране, и ее он видел в лице шаха. Дома на столике у него стояла фотография – Ховейда в юности, лейтенант, получает какую-то похвальную грамоту от молодого шаха.
Его патриотизм имел глубокие корни. Он рассказывал о своей небогатой семье (мать содержала небольшой пансион), о том, как трудно далось ему образование, как хозяйничали в стране англичане, попирая национальное достоинство иранцев. Его унизительно поразило, когда он, вернувшись из Франции после получения образования, увидел в иранском порту надписи: «Для англичан» и «Для иранцев»; рассказывал о тех временах, когда на вечеринки, устраиваемые пресс-атташе или вторым секретарем английского посольства в Тегеране, считали за честь попасть иранские премьеры и министры.
Он во многом оправдывал шаха, говорил, что без шаха в Иране все рухнет. Пытался даже оправдывать и некоторые антисоветские высказывания шаха, уверяя, что, если шах это делает, например, во время пребывания в США, то ведь он вынужден говорить языком, который импонирует американцам. «Do as Romans do! Нам же надо играть с США», – говорил он. Конечно, поддержки в этом с нашей стороны он не находил.
Шах также использовал Ховейду, для того чтобы произвести зондаж, поставить перед нами в неофициальном порядке некоторые вопросы.
В одной из встреч Ховейда пытался утверждать, что советское радиовещание на персидском языке якобы передает недружественные материалы об Иране. Разумеется, мы оспорили это голословное утверждение. Тогда Ховейда начал присылать нам копии сообщений о радиоперехвате советских радиостанций Москвы, Баку и Ташкента, которые докладывались шаху, в них он подчеркивал фломастером те места, на которые обращал внимание шах.
Разумеется, в этих передачах не было ничего недружественного, задевающего иранский народ. Да, там говорилось с приведением известных фактов о стремлении западных держав вмешиваться во внутренние дела Ирана, о проникновении иностранного капитала в Иран, стремящегося подчинить экономику страны своим целям и интересам. Наоборот, в этих материалах говорилось о нашем уважении к независимости Ирана. Об этом я сказал Ховейде при одной из встреч, а заодно и передал ему две толстые папки с образцами того, какую гнусную клевету о Советском Союзе публикует иранская печать со ссылками на западную прессу. Сказал Ховейде, что это по меньшей мере странно и никак не вяжется с официально занимаемой шахом и иранским правительством позицией дружественного отношения к нашей стране.
Ховейда пытался утверждать, что дело, дескать, в «свободе печати» в Иране, которую он, однако, назвал «грязной»; не обращайте внимания, говорил он, все это делают маленькие, мелкие люди.
Я отпарировал, сказав, что если говорить о «маленьких, мелких людях», то надо иметь в виду, что они никогда не делают того, что не понравилось бы «большим людям». Ховейда рассмеялся и больше к этой теме не возвращался.
К концу 1977 года внутреннее положение в стране осложнилось, широковещательные пятилетние планы шаха не выполнялись, нарастало недовольство в различных слоях, что, конечно, оборачивалось в первую очередь против правительства, которое так долго и бессменно возглавлял Ховейда. Недовольными Ховейдой были крупные промышленники и торговцы. Некоторые из них, даже зная о благоприятном отношении Ховейды к развитию отношений с Советским Союзом, в разговорах с советским послом срывали злость на Ховейде, называя его «паяцем». Как у всякого талантливого человека, у него было много завистников. Шах поступился Ховейдой, снял его с поста премьер-министра, назначив премьером Амузгара – генерального секретаря партии «Растахиз». Ховейда получил, однако, почетный пост министра двора.
Ховейда, конечно, был задет, но внешне виду не показывал. Он с юмором рассказывал, как, вступив на эту должность, он получил свое первое жалованье, которое в несколько раз превышало жалованье премьер-министра. Ховейда сообщил шаху, что он не может принять такого жалованья, оно слишком велико для него, ему не на что тратить так много денег. Шах был недоволен: не нарушайте традиций, сказал он.
Но государственные дела, как это скоро почувствовалось, все больше проходили мимо Ховейды, да и шах, видимо, все менее прислушивался к нему. Ховейда, наверно, много раздумывал о судьбе страны, во всяком случае, насколько помнится, еще в декабре 1977 года он сказал мне, что «дела шаха, кажется, движутся к закату, скоро он уйдет». Это было весьма примечательное замечание, которое говорило не столько о личном разочаровании Ховейды в шахе, сколько о назревающих в стране событиях. Это, конечно, еще более подтолкнуло нас внимательно следить за развивающейся обстановкой.
Перед отъездом в отпуск в июне 1978 года, когда уже начались открытые выступления против режима, Ховейда пригласил меня пообедать вдвоем. Настроение у него было необычное – пессимистическое, мрачное.
Он еще думал дальними категориями. Нынешний режим изменится, это ясно, но когда? Что будет через 3–4 года? В каком направлении будут изменения? Кто будет вести страну? И сам пытался анализировать, но заходил в тупик.
Буржуазия, говорил он, развращена, полностью коррумпирована, ей нет дела до будущего страны, – она загребает прибыли, политических идей у нее нет. Рабочий класс хотя и растет, но численно мал и политически неорганизован. Крестьянство проявляет крайнюю пассивность и к будущему страны, и к политике вообще. Меры шаха, направленные на либерализацию политической жизни, весьма ограничены и ни к чему не приведут. На чьи же плечи ляжет ответственность за страну? Неужели на нас, говорил он, «на мелкобуржуазную интеллигенцию», которая подвержена сильным колебаниям и не может иметь четкого и нужного для страны политического курса? Однако шах боится и этой интеллигенции, он видит у нее лишь стремление создавать оппозиционные «центры силы». Остается одна надежда – армия, «тут все в порядке», это опора. Но что может сделать армия и куда она поведет дело, если возьмет власть в свои руки?
Ответов на свои вопросы Ховейда явно не находил.
По возвращении из Москвы в сентябре 1978 года я позвонил Ховейде о встрече, хотелось побеседовать после долгого перерыва.
Ховейда сообщил неожиданность: сегодня утром он подал в отставку с поста министра двора! Видимо, я невольно допустил паузу в разговоре, потому что Ховейда рассмеялся:
– Вы что, боитесь теперь со мной встретиться?
– Конечно, нет, – ответил я, – а встретиться-то с вами можно?
– Конечно, можно.
– Что же вы собираетесь теперь делать?
– Буду читать, думать, философствовать. Приезжайте завтра, только уж не в резиденцию, а в дом матери. Я теперь там будут жить.
Приехал по сообщенному адресу. У ворот полицейские (охрана или арест?). Провели через лужайку в дом, видел, что Ховейда в садике сидит и беседует с какими-то людьми. Через несколько минут появился и он сам.
Был он несколько наигранно веселый, оживленный, только, пожалуй, бледность лица и набухшие мешки под глазами выдавали его состояние.
– Я живу сейчас здесь, у матери. На частную квартиру, о которой мечтал, решил не перебираться по соображениям безопасности. Шах оставил мне прямой телефон к нему, позаботился об охране…
Невольно подумалось: шах взял его под полный контроль.
Ховейда рассказал, что он сам решил уйти с поста министра двора. Уже год, как разногласия между ним и шахом стали весьма открытыми. Он понял, что шах не хочет прислушиваться к его советам, – тогда зачем же ему нужен пост первого советника шаха? Разногласия углублялись как по вопросам внутренней, так и внешней политики. Недавние расстрелы демонстраций лишь подтолкнули Ховейду к решению об отставке – он не хочет быть ответственным за эти убийства.
Волнения в стране, продолжал Ховейда, имеют глубокие причины, они лежат в социально-экономическом развитии страны. Он, Ховейда, настойчиво предлагал шаху образовать новое правительство не назначением единолично шахом, а путем переговоров с оппозицией. Это было бы временное правительство на срок, необходимый для проведения и обеспечения новых свободных выборов в парламент. При таком решении и оппозиция несла бы ответственность за положение в стране, а не только шах. Нужно предоставить полную свободу действий всем политическим партиям, включая коммунистов. Без этого страна уже не может жить. Не следует бояться коммунистов, они наберут не более 4 % голосов, успокаивал он шаха.