Птица без ног

Владимир Венгловский

Птица без ног

– Предлагаю выпить за Джона Помероя и майора Брока, – сказал мой друг Тадеуш.

Осторожно, чтобы не расплескать вино, он опустил зажатый в металлической руке бокал на стол и выудил из кармана летной куртки две пули – разрывную и зажигательную. Звякнув, они легли на белую скатерть возле багровых винных пятен. Рядом стояла маленькая деревянная клетка, в которой сидел желтый кенар – мой друг никогда не расставался со своим любимцем. Даже в узкой кабине биплана держал клетку у себя на коленях. Тэд улыбнулся и с вызовом осмотрел наполненный людьми зал. Он всегда был готов к драке, Тадеуш Гилевич, смахнувший уже шесть врагов и погибший в прошлом году над пыльными дорогами Линса. Врачи вернули Тэда к жизни, если так можно назвать его нынешнее существование.

– За людей, подаривших нам победу в виде этих двух маленьких смертоносных сестричек, – произнес он, вновь поднимая бокал.

У меня перед глазами возник сегодняшний рассвет с горящим цеппелином и вынырнувший из клубов дыма «Кэмел» с нарисованным на киле оскаленным черепом. Услышать торжествующий крик Тадеуша в шуме «собачьей схватки» было невозможно, но я чувствовал его победу. Она колола иголочками в пальцах. Вместе с ревом мотора рвалась на свободу, всё выше и выше за белые облака, туда, куда не поднимется ни один аэроплан. Я кричал вместе с другом, ловя в прицел преследующий его «Альбатрос» с черным крестом на боку.

Фриц, ты опоздал! Go fly a kite! Пальцы нажимают гашетку до упора. Сестрички идут одна за другой, вспарывая воздух. Точки и тире чередуются, как в телеграфе. От крыла «Альбатроса» отлетают клочья. Вражеский биплан ныряет, уходит зигзагами, прижимается к земле, но участь пилота предрешена. Ему не спастись. Через минуту я догоню его биплан и всажу последнюю короткую очередь. Говорят, что мой старый мертвый враг Иммельман однажды сбил летуна, израсходовав всего пятнадцать патронов. Пули пробьют топливный бак, загорится масло, и «Альбатрос» рухнет на землю в двухстах метрах до линии фронта. Засчитанная победа и чья-то жизнь.

– Это не по правилам! – Из-за соседнего столика поднялся командир второго звена майор Баркер, с которым мы соревнуемся по числу сбитых аэропланов, хвастаем, распушив воображаемые хвосты, как петухи на поединке. Пижонские усики, холеное лицо потомственного аристократа, такой хорошо смотрится везде – и на званом обеде, и в крохотной кабине аэроплана. – Это нарушение Гаагских конвенций! Как вы не понимаете, что так нельзя воевать? Мы же летуны, в конце концов, а не убийцы!

– Рыцари неба? – ухмыльнулся я, поворачивая голову к майору. – Честь, доблесть и аэропланы? Вы, сэр Джон, не были в небесах, когда по земле ползут клубы хлора? Маленькие фигурки там, внизу, суетятся и падают, но их проблемы выглядят такими надуманными и неестественными. Мы выше этого. У нас благородные дуэли и гордость своими победами. Знаете, сколько бомб для Лондона нес сегодняшний цеппелин?

Я плеснул вино в бокал и отхлебнул, чувствуя, как кадык пытается прорвать кожу.

– Вы не были в городе, когда вокруг рвутся бомбы и спасение выглядит чудом? Кажется, что попал в ад. Ты лежишь, оглохший, опрокинутый ударной волной, вжавшийся в землю, и понимаешь, что – всё, не успел, не сделал. Не закрыл собой.

– Рой, перестань! – Тэд схватил меня за предплечье.

Что я должен перестать? Бокал дрожит в руке, отбивая дробь на столе. Стол вздрагивает, и красные пятна прыгают перед глазами, словно выплеснувшаяся кровь Аманды.

– Остановись!

Вокруг падают камни, стучат как пули по мостовой. Я боюсь открыть глаза, чтобы не увидеть неподвижную Аманду. В голове звучит последний разговор. «Я ухожу от тебя. У нас нет будущего». Мы не успели расстаться. Нет, не у нас, Аманда, – будущего нет у меня.

– Мне плевать на все ваши конвенции, – сказал я, отстранив руку Тадеуша.

Захотелось встать и выйти наружу, подальше от сослуживцев, но я подавил это желание. Не стоит доставлять удовольствие Баркеру. Тем более что приступ ярости скоро пройдет. Завтра мы снова поднимемся в небо – я, Тэд, старина Баркер и многие другие. Те, кто доживут, и те, кто не доживут до конца мясорубки, которую мы называем Великой войной. Небо делает всех равными. Оно примиряет и дарит свою глубину.

Камни от взрыва из прошлого улеглись. Я больше не чувствовал под ладонью липкую кровь.

Вечер. Маленький ресторанчик в провинциальном городке. Фронт далеко – до него миль двадцать. Лишь изредка доносится эхо канонады, но оно кажется нереальным, словно это вдалеке грохочет гроза. А здесь играет музыка. Смеется, сев на колени к Баркеру, девушка с ярко накрашенными губами. Подол ее платья расчетливо поднят, чтобы присутствующие могли оценить красоту ног.

Я поднялся и вышел на свежий воздух.

Наша война близко – аэропланы ждут летунов. Я подошел к своему «Кэмелу» и провел ладонью по его гладкому боку. Притронулся к холоду пулемета, сдвинул на четверть оборота пропеллер. Пальцы скользнули по нарисованной на фюзеляже красной птице. Когда-то мне понравилась эмблема французской эскадрильи «Аисты», и я, вооружившись краской и кистью, попытался изобразить нечто подобное. Но моя птица получилась смешной – маленькой, взъерошенной, с растопыренными крыльями. Она задиристо рвалась в бой. У птицы было еще одно отличие от французских аистов – не хватало ног. Закончить рисунок помешал германский разведчик, появившийся в небе. При взлете я опрокинул банку с краской.

Беса в кабине не было. Он появляется только в небе – черное пятно на границе зрения. Здесь, на земле, мне казалось, что это лишь проблемы с глазами от перепада давления. А наши разговоры с Бесом я предпочитаю забывать, иначе следует логичный вывод о проблемах с головой. Возможно, мы все больны на этой войне.

«Зачем тебе небо, пилот? – тихий шепот Беса. Он слышен, даже когда мотор работает на пределе. – Что ты ищешь здесь?»

Он продолжит спрашивать, даже если я отвечу. Не знаю, хочет ли он меня слышать.

«Может быть, ты забыл внизу себя?»

«Возможно, Бес, – иногда отвечаю я. – А может, мне просто нравится убивать. Чувствовать свое превосходство, когда мы грыземся в небе как собаки».

«Врешь, – тихо смеется Бес. – Ты просто бежишь от прошлого».

Его не заставить замолчать. Слова так и будут звучать в голове, пока не вернешься на землю.

Я достал из кобуры револьвер и сел на ящик из-под патронов. Солнце уже наполовину зашло, окрасив крыши домов в кровавый цвет. Возле ящика рос первый весенний одуванчик. Я вытащил из револьвера пять патронов, оставив только один, прокрутил барабан и поднес оружие к груди, представляя, как самураи из далекой страны легко решали свои проблемы. Избавиться от войны. Избавиться от Беса и воспоминаний. Больше не чувствовать на ладони липкую кровь.

Подошел Тадеуш с двумя бокалами вина, клетка с канарейкой болталась на ремне через плечо. Сел рядом, поставил клетку возле себя и молча протянул мне бокал.

– Не стоит умирать, уж поверь бывшему мертвецу, – сказал он.

В его груди за металлической броней щелкали какие-то механизмы и проскакивали искры, запуская сердце. «Словно часы», – смеялся неунывающий Тадеуш.

Моему другу повезло – когда его вытащили из горящих обломков аэроплана, военному врачу-инженеру Кулишеру, прибывшему из столицы, потребовались подопытные кролики для своих экспериментов. Или не повезло – это с какой стороны посмотреть.

– Можно? – спросил Тэд, забирая револьвер у меня из рук. – Именной? Говорят, что в начале войны ты застрелил из него немецкого летуна? – поинтересовался он.

– Врут люди, – сказал я, вспоминая захлебнувшийся крик бедняги Фрица.

Когда на аэропланах стали устанавливать пулеметы, в ручном оружии пропал смысл. Но револьвер я всё равно беру с собой в небо – ведь не знаешь, когда может понадобиться пуля. Говорят, что личное оружие – это душа воина. Может, да, а может, и нет. Но револьвер пережил вместе со мной не один аэроплан.