Страница 170 из 183
— Э! Гарик, а не попробовать ли? — спросил себя воодушевлённый новой мыслью вор. Он, обмирая от волнения, потёр камень пальцем и сказал громче, чем следовало: «Афине!» И едва не вскрикнул от радости — точно как тогда на лбу выступила испарина, собственное тело показалось легче воздуха, проступили ярче во мгле огоньки дальние и почудилось женское пение.
Он вывалился из машины, бросился к берегу, потом одумался — пороть горячку не стоило. Вернулся, забрал чемодан и уверенным шагом направился к берегу, наискосок, чтобы никто из окон трактира не увидел случаем, как переберётся через реку яко посуху новый князь.
— Ясно теперь, — чувствуя небывалый душевный подъём, бормотал он, — Вот что значит жизненный опыт. Сейчас перебежим на ту сторону.
Женское пение слышалось громче, летело над водой, и мерещилось Гарику, что за спиной его раскрываются крылья. На пляже в отдалении пылал костёр, верно, селяне на купальскую ночь безобразили, пользуясь старого князя разрешением. С реки полз туман, враз одежда стала влажной, на воде огонёк померещился, потом ещё и ещё, но ничему этому владелец перстня не придал никакого значения, нетерпеливо и сильно потер камень, крикнул: «Афине!» — и, ощутив потребность не перебежать даже, а перепрыгнуть в один прыжок, не чуя ног под собой, рванулся к правому берегу.
Под башмаками захлюпало, увязли ноги, Гарик с разбегу сделал несколько шагов, потерял равновесие и опомниться не успел — плюхнулся в воду. Поза унизительная: на четвереньках, одна рука (та, что с чемоданом) задрана.
— Так и не так твою светлость через колено с вывертом! — заорал он, обозлившись на Волкова. Мало того, что колдовство не сработало, ещё и вымок до нитки. Ругаясь, — шутки такие к Неназываемому в задницу! — он кое-как поднялся, по-прежнему удерживая драгоценный чемодан над поверхностью, и увидел, как плывёт сквозь слоистый туман огонёк, плывёт и легонько покачивается. «Дурищи сельские венки со свечками сегодня пускают, — сообразил сатир. — Потому как замуж хочется. Поймать его? Всё равно ведь штаны вымокли». Он шагнул, с трудом вытащив увязший в иле башмак, шагнул ещё раз, уже легче и подхватил с воды венок. Свеча затрепетала, едва не погасла, но разгорелась снова, и в пляшущем её свете Гарик разглядел: не простой венок. Крест металлический, травою оплетенный, в центре — кольцо, в него-то свеча и воткнута. «Бросить его, пока не застукали с крестом в руках! Вот свечу только вытащить…»
— Ты чего, пёс, поминаешь всуе имя светлости? — Спросили позади женским голосом насмешливо. «Попал», — подумал Гарик и повернулся, переступая вязнущими ногами. Венок выбрасывать смысла не было, всё равно уже заметили. Сатир суетливо припоминал: «Когда я успел помянуть светлости? Истинно нашло исступление. Сбежать уже не получится. Да и незачем. Обыкновенные сельские дуры». В отсветах дальнего костра белые силуэты, лиц не разобрать. Видно на головах венки, не по сельскому обычаю распущены волосы: хвостами змеиными у шеи, на плечах лежат и к груди спускаются. Рубашки у всех лёгкие, ногами босыми девушки — холодно им на песке-то мокром, — переступают, будто приплясывают.
— Чей венок поймал ты, пёс, ну-ка сказывай! Чью судьбу схватили руки подлые? — спросила та, что была ближе и не побоялась ступить в воду поперёк указу княжьему. За спиной её хихикали и шушукались собравшиеся парочками и троечками белорубашечные нимфы.
«Селянка бесстыжая. Языком верхних разговаривает. Совсем страх потеряли гойские бабы», — думал Гарик волоча ноги к берегу. В ботинках хлюпало, мокрые штанины липли к ногам, сатир злился: «Руки мои, может, подлые, да не тебе попрекать, сучка сельская. Верхним говором я и сам могу, перстень княжеский на руке моей. Слушай, глупая, мою отповедь».
— Чей венок поймал, ту казнить велю. Ибо в нём есть крест еретический, — стараясь, чтоб не дрожал голос, проговорил Гарик, подходя к дерзкой и протягивая ей венок. Ничего не скажешь, прозвучало внушительно. Иолант сверкнул в пламени свечи, бросил золотые искры на склонённое лицо девушки. Сердце стукнуло в сатировой груди и, показалось ему, исчезло куда-то. «Быть того не может! Чтобы она, ночью, здесь… Погиб», — подумал он.
Девушка смотрела на перстень, не отрываясь. В пляске пламенных желтоватых отсветов лицо её делалось то гневным, то растерянным, губы шептали: «Пришёл…Дианы сын… Единственный…».
— Охрана! — пискнул за её спиной девичий голос. — На княжну покушение!
Гарик затравленно огляделся: почудилось — позади светлых силуэтов зашевелился мрак. Возникли чёрные, бесшумно ступая по песчаной отмели, придвинулись. «Волкодавы», — обречённо отметил про себя Матвей, но с места не тронулся. Венок у него отобрали, рука его была в руке девушки, та при свете свечи разглядывала камень и тонкие золотые завитки оправы.
Любопытное, нисколько не испуганное личико высунулось из-за её плеча: рыжеволосая желтоглазая ведьма. Она прошептала ещё раз: «Охрана… Ох!» — потянула руку и венок цапнула: «Кирка! Это же мой венок! Принесло ж его к этому борову. Отдай же! Не слышишь? Это мой…»
«Так и есть, — сказал себе Гарик. — Попал я, как кур в ощип. Княжна Кира. Вот не знал, что верхние так развлекаются».
— Венок твой? — недобро щурясь, ответила Кира и отдала подруге оплетённый травою крест со свечой. — Венок твой, да не твой это суженый. Что сказали тебе, ведьма, ты слышала? Казнь грозит за крест еретический.
— Ты чего, Кирка? — пробормотала, отшатываясь, Ольга. — Вместе ведь делали… Ты сама…
— Охрана! — крикнула, поворачиваясь, княжна Кира. Ногти её больно впились в руку Гарика. Замершее сердце его забилось сильно, толчками, в горле.
— Охрана, хватайте отступницу! — приказала княжна и указала на подругу. Мокрый песок полетел из-под ног комьями, метнулся свечной огонёк в сторону, затрепетал, погас. И свеча пропала, и венок с крестом. Затоптали.
Отлегло от сердца у Гарика: неминуемая казнь почему-то махнула мимо — нашли замещение. Сердце колотилось ещё, но спокойнее, особенно обрадовало милое княжны обращение:
— Не ждала тебя так рано, — неожиданно нежно проговорила Кира, глядя прямо в глаза. Всё поплыло в голове Гарика. Лицо милое выступило из тьмы, прочее кануло. Глаза её, тёмные омуты.
— Было сказано мне Тиресием, с юга ты придёшь, не задержишься. Ожидать тебя было велено в доме лунном, а ныне лишь новолуние.
— Так оттуда я… и пришёл, княжна, — заговорил, стараясь попасть в ритм верхней речи сатир. Опомнился, мысли его зашныряли, как мыши в кладовой. Пытаясь овладеть ситуацией, он продолжил:
— С юга я пришёл, с моря дальнего.
«За что?! Предательница!» — визжал позади голос Ольги, слышалась возня вскрики и тяжёлое дыхание.
— К морю и сама собиралась я, — выводя на берег промокшего сатира, говорила Кира. — И дракон готов, утром думала… Не приди ты вночь — разминулись бы. И ждала б тебя лето целое, и скучала бы в Чайном Домике.
— В Южном Дворце? — брякнул, забыв о необходимости попадать в ритм, ошарашенный сатир. — Ждала бы меня? Да я двое суток как из Чайного Домика.
— Лунный дом… — прикидывала вслух Кира, таща за собой вымокшего сатира к костру. — Дом Дианы… Южный Дворец… Всё сходится!
«Что сходится? Куда она меня волочит? Не зажарила бы. И эти следом увязались», — думал, оглядываясь на свиту княжны, Гарик. Нимфы хоть и следовали за госпожой, но на почтительном расстоянии. Позади них волкодавы волокли обессилевшую от сопротивления рыжую ведьму.
Костёр трещал, стрелял искрами в небо, дышал жаром, сатир тревожился, заглядывал Кире в глаза, где жили два костра.
— Во дворец нам с тобой нужно затемно, — заявила она. Видно было — решилась. Знать бы, на что? «В умные головы и мысли приходят одинаковые, — думал сатир. — Сам же тоже собирался быть там затемно. Зачем я ей во дворце понадобился? Ну, заживо не зажарит, и то хорошо».
— Тайком до света поженимся, а после объяснимся с матушкой, — продолжала негромко, как бы сама с собой, говорить княжна.
«Поженимся!» — тяжело грохнуло в голове Гарика. От костряных искр в глазах Киры полыхнули, взметнулись пеплом последние опасения. Сатир окончательно потерял голову.