Страница 162 из 183
— Говорил же, догоню, дурища, — сказал ломающимся молодым баском волкодав, вошёл и прикрыл за собой дверь. Волков всё ещё не понимая, что происходит, с места не двигался, поэтому и не был замечен мытарем. «Нескладный какой, сверху низкорослым кажется», — подумалось Волкову.
Мария ничего не ответила, лишь к стене прижалась плотнее, заслоняясь рукой.
— Тебе чего, на сене больше нравится? — усмехнулся волкодав и стал подходить, расставив в стороны руки, но тоже не разглядел чурбак: «Ах ты, с-сука…» Это его только раззадорило. Бросился, схватил Марию за руки, стал заводить за спину, бормоча с придыханием: «Куда ты, сука, денешься».
— Не… Хочу… — задыхалась Мария, кричала: — Нет!
Потом заплакала в голос, дёрнула головой, и…
— Ох ты! — охнул в нос волкодав и отскочил. — Бодаться, да? Коза драная, ну…
И он с размаху ударил Марию кулаком в лицо.
Волков не заметил, как оказался внизу, должно быть, скатился по лестнице. Контроль над собой потерял, когда увидел, как дёрнулась от удара голова девушки. Происходящее смялось в безобразный ком: звук удара, кровь на белой коже подбородка и на разорванной рубашке алое пятно, планки лестницы, спина взбесившегося не человека, а волкодава. Который не только не отпрянул в ужасе, заметив, что наделал, но кинулся вновь и снова схватил жертву за руки. «Бесноватый зверь», — мелькнуло у Волкова, он поймал злобного щенка за шкирку, потащил, и, развернувшись, швырнул в поленницу. На секунду увидел прямо перед собой трясущийся от немого плача, кроваво окрашенный подбородок Марии, и почувствовал, как всё смерзается внутри от дикого желания убивать. Предупреждение о самозапуске «Афины» оставил без внимания, надпись: «Внимание! Опасность!» тоже проигнорировал, развернувшись, нашёл противника: оказалось, тот успел выбраться из разваленной поленницы и теперь в руке его, почему-то отставленной в сторону, был пистолет. Ствол его выписывал кренделя.
— Не подходи, нечистый, — предупредил неуверенно белоглазый и дёрнул пистолетом, нацеленным в божий свет.
— Нечистый, говоришь, — процедил сквозь зубы Волков (успел-таки до некоторой степени овладеть собой) и двинулся вперёд, ещё не совсем чётко представляя, что будет делать с насильником. Позади тоненько всхлипнула Мария, от этого звука Саша снова потерял голову и обнаружил вдруг, что выкручивает волкодаву руку, ту, в которой пистолет. Грохнул выстрел, в нос ударило кислой гарью, рука волкодава, показавшаяся удивительно податливой, завернулась, выронив оружие, а сам он обмяк и повалился под ноги. «Я его в стену головой приложил», — сообразил Саша, наклонился. Жив волкодав, шевелится: «Надо бы связать его чем-нибудь». На глаза попали ремешки, словно специально на стену повешенные, осталось только воспользоваться. Опыта в таком деле — руки ему скрутить, — не было у Волкова, — ноги тоже надо бы, — но кое-как справился, потом подобрал выпавший пистолет, осмотрел — нет, у фрилэндеров не такие были, — и сунул в карман. Затем поднял голову — куда он пальнул? — в доске разглядел отверстие, — ну, слава небу, обошлось на этот раз, — после этого выпрямился и глянул на девушку.
Та беззвучно плакала, вздрагивая плечами, слёзы и кровь по лицу размазывала.
— Всё, Маришка, — проговорил Волков, — больше он не тронет.
Девушка глянула сквозь пальцы на лежащего у ног насильника, но зрелище это нисколько её не успокоило.
— Ох, ма… атушка, — заикаясь простонала она, — ои-ох, что же бу-и-удет?! Что со мно…ох-ой сделают?
И тут уж дала себе волю, заревела в голос.
«Что будет? — соображал, капитан. — А и правда, господин эмиссар. Что будет с ней? Ведь слышали же вы, как у них здесь поступают с теми, кто не дал свершиться княжьим установлениям. Опять вы, господин эмиссар, влезли со своей помощью. Ну нет, хватит. С этой девчонкой я не дам никому больше ничего сделать, пусть катится миссия моя в тартарары вместе с князем их и властью княжеской. Показалось или действительно кузнец неравнодушен к ней?»
— О-о-о! — ревела Мария.
— Маша, — позвал её Волков, — А Осип как же…
— Ох-о-осип! — повторила девушка и бросилась наружу.
Саша растерялся на миг, — девчонку отпускать в таком состоянии не следовало, — но быстро нашёлся. Взял волкодава за шиворот и потащил из сарая волоком, как мешок. Несостоявшийся насильник всё ещё не очухался и претензий поэтому не предъявил.
Когда Волков открыл дверь сарая, понял, что опасался за судьбу девушки не зря, злоключения для неё не закончились.
— Ты что же содеяла! — театрально взвыл с высокого крыльца батюшка Анастасий, — Ты что ж, проклятая, не дала… Кх-м! Не дала свершиться установлениям?! И где господин сборщик податей?!
Саша подтащил волкодава к лестнице, вывалил в росистую траву и ответил за девушку:
— Вот, получай своего господина.
Разгибаясь, заметил за спиной старосты физиономию Джокера. Тот делал страшные глаза, подмигивал и совершал руками энергичные, но очень короткие движения, истолковать которые можно было единственным образом: «Скройся с глаз, уйди!»
«Дудки, любезный, — решил Александр. — На этот раз я не буду играть по твоим правилам».
И уходить не стал, чем причинил батюшке Анастасию нешуточное неудобство: попробуй-ка, сделай вид, что не замечаешь человека, если тот в десяти шагах и не прячется. Худо ли, хорошо ли, но староста с этим справился и снова напустился на работницу:
— Так что ж с тобой теперь делать, преступница? Поддался я на посулы твоей матери, в дом взял, принял тебя как родную дочь, и что же заместо благодарности?!
Говорить батюшке Анастасию приходилось громко, иначе за лаем дворового пса и всех остальных собак селения голос его просто не был бы слышен. Притом же и выглядел староста очень внушительно — живот колесом, рука левая бубликом, а правая выставлена была вперёд и перстом вниз указывала, прямо на несчастную грешницу. Бедной Марии деваться некуда: на крыльцо не поднимешься, там староста, а из будки, натянув цепь, рвётся оголтелая псина. В сарай схорониться? Так в стороне той чужой человек со своей страшной ношей, о которой и вспоминать-то не хочется. Дом обежать? Там Аксинья страшноглазая, и все они слушают и смотрят, смотрят! На позор выставили, а вчера ведь только жила себе девица у матушки беспечально, лепила из глины болванчиков… Ох, плохо было Марье, и от стыда деваться некуда. Бежать без оглядки! Калитка…
Но правду говорят, коль худо тебе, не думай, что хуже не будет. В калитку, в которой одной и виделось Маше спасение, чья-то голова сунулась, глаза вытаращила, за ней ещё: «Что тут за гвалт, праведные?» И повалил во дворик народ густо, сторонясь собаки, шеи вытягивая; ох, горе Марии! В одной рубашке рваной, пред толпой. А толки-то!
— Чего это она? Гуляща?
— Ты гляди, гляди, уходила мытаря!
— Да что вы говорите точно сослепу, уважаемый, в кровище она. Или не видите?
— Сами вы… уважаемый. То евоная кровь, вишь вон как валяется?
— Повязали охальника, вот и валяется.
— Поостерегись, женщина, какой же охальник, одёжа-то волкодавская.
— А кто ж его повязал, если он волкодав?
— Вишь, рядом с ей стоит, который в кузнецовой одёжке. Он хахаль её. Я признал, то ж гончарова дочь. Говорила моя старуха, что Машка-то с кузнецом снюхалась.
— Так то ж она с нашим, а этот…
— А по мне, отцы, так всё одно позор, что наш кузнец, что пришлый.
— Вот говорил я сразу, что гуляща!
Мария дрогнула, будто снова ударили, оглядела лица — пятна белые, всё плывёт в глазах, и казалось, куда уж хуже-то, ан нет. Продралась сквозь толпу матушка.
— А ну, пусти!
— А, Лизавета! — обрадовался староста. — Ты гляди, что беспутница твоя содеяла!
— Ма-ша?! — слогами выговорила мать страшным голосом.
От этого оборвалось что-то в душе Машеньки: «Всё равно теперь мне», — подумала и огляделась невидяще. Нет ни в ком жалости, один лишь чужак, что видал позорное самое, тянет руку.
Толпа, ропща, надвинулась. Передние и рады были назад пролезть, да слишком уж напирали задние.