Ожидание

Мераб Элиозишвили

Ожидание

Рассказы

Последние годы ознаменовались широким приходом в грузинскую литературу одаренной молодежи, воспитанной на лучших традициях многонационального советского искусства.

Мераб Элиозишвили — один из представителей этого молодого поколения грузинских писателей. Его первые произведения были опубликованы в грузинском журнале «Цискари» в 1958 году, вскоре после окончания молодым писателем Тбилисского университета. Затем выступления на страницах других журналов и, наконец, первая книга Элиозишвили — «Ожидание». В рассказах и очерках, составивших этот сборник, наметились и творческий «почерк» писателя, и круг его интересов, и его отношение к явлениям жизни.

В 1963 году Мераб Элиозишвили участвовал в съемках художественного фильма «Белый караван». Он не только автор сценария, но и исполнитель одной из главных ролей. Фильм этот вышел на всесоюзный экран.

Предлагаемый читателям сборник — первая книжка М. Элиозишвили на русском языке. В нее вошли рассказы и очерк, наиболее характерные для его творческого становления.

Ожидание

Станция маленькая, а железнодорожных путей здесь столько же, сколько на самом большом вокзале. У станции есть начальник, у начальника — заместитель. Все как полагается: багажное отделение, кассы, довольно-таки большие мастерские — «депо». Днем станция тихая, спокойная, с вечера и до рассвета — шумная, неугомонная. С лязгом и грохотом движутся почтовые и скорые поезда, нефтеналивные и груженные железным ломом ржавые караваны. На перроне выставлена Доска почета железнодорожников. На Доске — головы, головы смеются или серьезно глядят из своих круглых рамок.

Время от времени по перрону проезжает тележка с посылками или дежурный по станции показывается в дверях. «Дз-з-ынь!» — надтреснуто звенит колокол, снятый с церкви Святого Лазаря. Заслышав колокол, Иполитэ обычно усмехается. «На колокольне-то вовсю голосил, а теперь бренчишь, как железо о кирпич… Ушло время колоколов… Ушло…»

— Насэлчик, насэлчик! — кричит Иполитэ.

Белый передник, путейская фуражка с кокардой, синие брюки с голубым вылинявшим кантом… Что колокол, у самого Иполитэ голос был когда-то звонкий-звонкий, но с тех пор отгремели две революции. В первую революцию шагнул он со своим самодельным дробовиком. Двор Иполитэ был смежным со двором казармы. Сквозь щелку в заборе смотрел он, как муштруют солдат.

— Сотня, ло-ж-ись!

— Сотня, с коле-на! — слышалась с казарменного двора сиплая команда проспиртованного водкой сотника.

— Сотня, ложись!

— Сотня, с колена! — звонким голосом повторял Иполитэ…

Теперь у Иполитэ голос надорван.

— Насэлчик! Насэлчик! — кричит он.

В семнадцатом году Иполитэ лежал на железнодорожной насыпи, целился из винтовки с разбитым прикладом…

Иполитэ маленького роста: стоит он — кажется, будто на корточки присел, идет — тоже словно на корточках…

Иполитэ и в гражданскую войну не был ранен.

— Тебе, друг, не то что везет, тебя рост выручает, — шутили красноармейцы. — Тебя если во всем черном на свежий снег усадить, и то ни одна пуля не возьмет. Любой стрелок со ста шагов девяносто девять раз промажет.

Иполитэ еще смешней становилось от этих шуток. Представлялось ему, как, выряженный во все черное, сидит он посреди бескрайнего снежного поля, а враги трясутся, не от холода — от злости…

— Насэлчик! Насэлчик! — кричит Иполитэ своим сорванным голосом. На груди у него висит номер «81», хотя других носильщиков на станции нет. После гражданской тридцать лет работал Иполитэ на этой станции стрелочником. Переводил с одного пути на другой скорые и пассажирские поезда, нефтеналивные и груженные железным ломом длинные ржавые караваны. Проходят здесь дороги на Москву, на Киев, на Астрахань, на Баку.

В сорок первом Иполитэ не взяли на войну: ему было уже за пятьдесят. Зато ушел на фронт его единственный сын Андро, главный инженер депо. Андро тоже был мал ростом, совсем как отец, именно на это Иполитэ и надеялся. Только не сбылась его надежда: в сорок третьем Иполитэ получил с фронта похоронную…

Невестка вышла замуж. Внуку пока и восемнадцати нет, но, пожалуй, двух Иполитэ можно уже из него вырубить. Вырос он крикуном и бездельником, чуть где руками надо пошевелить — у него сразу спину ломит, а сам здоровенный, что конь. Околачивается то возле одного, то возле другого ларька. Подружился с шоферами, научился у них водить машину и возомнил себя мужчиной. Но едва подойдет срок получать Иполитэ пенсию, как лоботряс от радости на месте устоять не может. Потом дня два-три ходит пьяный и орет. Оглушил он маленький город своим криком.

Не сумел Иполитэ воспитать внука. Жена то и дело хворала, невестка все боялась, а вдруг переведутся мужчины, так и стреляла глазами за каждой кепкой. Внук, словно его еще материнским молоком отравили, вечно разевал рот, только в еде и помогал семье. Сам Иполитэ дневал и ночевал на станции…

Уходили батальоны на север, а оттуда шли караваны ржавых платформ с разбитыми танками…

И в войну был Иполитэ кормильцем семьи, и после войны…

— Насэлчик! Насэлчик!..

А как старался начальник станции образумить лоботряса, сколько раз устраивал его в ремесленное училище. Благодарен Иполитэ начальнику. Но опять ничего не вышло, не пошел бездельник учиться, предпочел стены у ларька подпирать.

Если б не старуха, не смотрел бы Иполитэ в сторону своего дома, — куда лучше ему тут, на станции. Недаром так и прошла жизнь среди железного лязга поездов. Да не может оставить он свою старуху одну. Кто же тогда за ней присмотрит?

…Насэлчик! Насэлчик!

Недавно в профсоюзе железнодорожников Иполитэ достал для жены путевку.

Семьдесят рублей стоила путевка, вдвое больше уйдет на дорогу. Иполитэ прикинул и добавил еще рублей пятьдесят лишних — «мало ли что», подумал он. Выходило всего двести шестьдесят рублей. Ровно столько же оставалось в доме.

Лоботряс явился пьяный!

— Нужно четыреста рублей. Попал в аварию, крыло у машины должен сменить.

— У какой машины? — еле выговорил Иполитэ.

— Не твое дело!.. Что, крыло выравняется, если ты узнаешь?

Еще что-то хотел сказать Иполитэ, но лоботряс пнул его в бок. Искры брызнули у Иполитэ из глаз.

Он вспомнил железнодорожную насыпь, винтовку с разбитым прикладом… Потом кое-как согласился лоботряс на триста рублей, забрал их и ушел.

Одолжил Иполитэ пятьдесят рублей у соседей и проводил свою старуху отдыхать.

— Насэлчик! Насэлчик! — сипло тянет Иполитэ.

— Эх, дядя, не под силу тебе, а то дал бы я спине передохнуть, — говорит, скаля зубы, молодой крестьянин. И, отдуваясь, опускает на перрон мешок с яблоками и картошкой.

Иполитэ смотрит на мешок, набитый как спелый гранат, потом на крестьянина. «За каждой щекой по одной горе уместится», — думает Иполитэ.

— Из каких ты краев? — спрашивает он у крестьянина. Несмотря на осеннюю изморось от голиафова тела крестьянина валит пар. «Как из ущелья туман», — размышляет Иполитэ.

— Из Атени я, — отвечает крестьянин…

— Эх, Атени, Атени! — вздыхает Иполитэ и боком обходит мешок.

— Насэлчик! Насэлчик! — хрипло выкрикивает Иполитэ, разглядывая пассажиров.

Многие здороваются с ним. Как же иначе, ведь он, Иполитэ, прожил всю свою жизнь в этом маленьком городке, на этой крохотной станции. Ведь он, Иполитэ, может показать тут каждое местечко, где валяется какой-нибудь заржавленный болт или старое вагонное колесо. А кто, кроме него, знает наизусть расписание поездов. Правда, в последнее время бывает, что и ошибается Иполитэ — видно слишком уж часто меняют расписание, запомнить трудновато.