Пугачев

— Как етому статца, — говорили одни, — чтоб царь мог жениться на казачке!

— И в такое время, — поддерживали другие, — когда надлежало ему стараться утвердиться на царство!

В самом Яицком городке увеличивалось число сомневающихся. Многие заняли выжидательную позицию, другие уходили в степь, подальше от городка и Пугачева с его сомнительной женитьбой. «Народ тут весь так как-то руки опустил, и роптали: для чего он, не окончив своего дела, то есть не получа престола, женился?» Но молчали, боясь наказания — и Пугачев и Каргин держали людей в большой строгости, шутить не любили, особенно в таких «государственных» делах…

В ночь на 19 февраля Пугачев приказал делать взрыв под колокольней. Но накануне Симонов узнал о готовящемся штурме. Донес ему об этом перебежчик — казацкий «малолеток» Иван Неулыбин. Полковник приказал вынести порох из-под колокольни. Часть его успели оттуда убрать, и в это время раздался грохот взрыва. Но опять он не достиг желаемой цели. Правда, колокольня упала, точнее — осела «с удивительною тихостию», по словам очевидца. Она сползла в ретраншемент, и три солдата, спавшие на самом верху колокольни, оказались с постелями на земле и даже не проснулись. Точно так же оказалась невредимой внизу и пушка с лафетом. Но взрыв развалил палатку под колокольней, осадил шесть верхних этажей. Около 45 человек из осажденных погибло.

Сразу после взрыва началась орудийная и ружейная перестрелка. На штурм Пугачев не решился. Крики и шум в его лагере продолжались до утра, потом затихли. Как и в случае с Оренбургом, он возложил надежды на осаду Яицкого городка, его падение в результате голода.

Получив известие о приближении карателей к Оренбургу, Пугачев покинул Яицкий городок. Взял с собой 500 человек. На прощание наставлял войскового атамана Каргина:

— Смотри же, старик, послужи мне верою и правдою! Я теперь еду в армию под Оренбург и возвращусь оттуда скоро. А государыню здесь оставляю. Вы почитайте ее так, как меня, и будьте ей послушны.

Поместил молодую жену Пугачев в доме бывшего войскового старшины Андрея Бородина — лучшем в городе. Там же находился ее «придворный штат», «ближние люди» — Кузнецов, отец «императрицы», Толкачев и Пьянов. Называли ее «Ваше императорское величество». Ее охранял постоянный караул из яицких казаков. Во «дворце» Пугачев оставил немалое имущество — 2 тысячи денег серебром, 9 фунтов серебра толщиной в большой палец и длиной в пол-аршина и более, золотая и серебряная посуда, жемчуг, драгоценности (перстни, кольца, серьги), семь больших сундуков с тканями, одеждами, мужскими и женскими, посудой, всякой мелочью. Обедали с Устиньей только «фрелины», иногда жена Толкачева. «Ближние» же из мужчин, в том числе и отец, «не осмеливались», жили в отдельном помещении того же «дворца».

Уезжая, Пугачев приказал Устинье, «чтоб ни в какие дела не входить», а ему писала бы письма. Поскольку она, как и сам «император», грамоту не знала, оставил ей форму писем, которые полагалось подписывать: «Царица и государыня Устинья». Такие письма Емельян получал в Берде, в ответ тоже посылал письма:

«Всеавгустейшей, державнейшей великой государыне императрице Устинье Петровне, любезнейшей супруге моей радоватися желаю на несчетный леты. О здешнем состоянии, ни о чем другом сведению Вашему донести не нахожу: по сие течение со всею армией все благополучно. Напротиву того я от Вас всегда известного получения ежедневно слышать и видеть писанием желаю…» и т. д., в конце: «Впрочем, донеся Вам, любезная моя императрица, остаюся я, великий государь».

С письмами Пугачев направлял к Устинье разное имущество со списками и «за собственными моими печатями», как он особо подчеркивал, — действительно, в Яицком городке серебряных дел мастера (дворцовые крестьяне Рыбной слободы Токранов, Рыжий, Владимиров и какой-то армянин, живший в городке) вырезали ему печати.

Устинья почти не выходила из «дворца», жила тихо и скромно. Каждый день утром Каргин, один или вместе со старшинами, приходил к ней для доклада о состоянии постов. По праздникам являлись на поклон, целовали ручку «императрицы». Она принимали их всегда ласково, говорила обычно:

— Не дайте меня в обиду, ведь от государя на ваши руки я отдана.

Когда у нее испрашивали какие-либо приказания, отвечала отказом:

— Мне до ваших дел никакой нужды нет! Что хотите, то и делайте!

Новые войсковые власти, выполняя приказ Пугачева, держали в блокаде гарнизон, исправно меняли посты и караулы, но какие-либо активные действия не предпринимали. Перфильев вел переговоры с представителем Симонова. Тот для этой цели выслал капитана Крылова, отца будущего великого баснописца. Оба отстаивали свои позиции.

— Долго ли вам, — убеждал Перфильев капитана, — противиться батюшке нашему государю Петру Федоровичу? Пора вам образумиться и принести покорность.

— Перестань ты, Перфильев, злодействовать и быть участником в злых делах разбойника, которому вы служите! Помянул бы ты бога и присягу свою в верной ее императорскому величеству службе и старался бы исполнить то высочайшее повеление, с коим ты отправлен из Санкт-Петербурга от всемилостивейшей государыни.

— Меня нечего увещевать и учить! А послушай-ка ты моего совета. Я знаю, с чем я послан от государыни. Да мне там сказали, что будто бы батюшка наш — донской казак Пугачев. Но вместо того это — неправда. Приехав к нему, я нашел, что он — подлинный государь. Так не могу злодейства предпринять против законного нашего государя. Да что и вы стоите; ведь ежели не сдадитесь, так после вам худо будет. А лучше признайте свою вину и принесите покорность: батюшка вас простит и пожалует. Ты здесь — капитан, а у него, может быть, и генералом будешь. Пожалуй, не сомневайся, право, он — подлинный государь! Да чего больше говорить! У него в Берде служит коллежский асессор из Симбирска, так ему лучше нашего можно знать: кому он служит — государю или нет? Итак, сами рассудите: когда государь с государыней несогласны, так нам нечего в их дела вступаться! Они как хотят между собою, а нам лучше сторону держать государя, потому что мы еще прежде присягали ему верно служить!

Не убедив друг друга, капитан и казацкий депутат разошлись в разные стороны. Осада продолжалась. Обе стороны надеялись на благополучный для себя исход.

Между тем под Оренбургом шли дни за днями, тоже в условиях продолжающейся осады. В начале января Рейнсдорп узнал, что «Пугачев с некоторою частию из толпы своей отлучился к Яицкому городку». Перебежчики из повстанческого лагеря, разведка боем, проведенная 9 января, убедили как будто, что у пугачевцев очень мало боеприпасов — снарядов, ядер, пороха.

Рано утром 13 января три колонны во главе с Валленштерном, Корфом и Наумовым вышли из города. Три командира имели более 2 тысяч человек и 27 орудий. Они должны были, по мысли губернатора и его советников, разбить восставших, «не выпущая злодейскую толпу из гнезда своего» — Бердской слободы, «а особливо сильною канонадою приведя их в конфузию», чтобы предотвратить их контратаку. На случай контрнападения в городе приготовились к его отражению все оставшиеся в нем люди, более или менее боеспособные.

Но план оренбургских начальников не осуществился. Правда, Наумов продвинулся далеко вперед. Но два других командира, Валленштерн и Корф, не поддержали его, более того — начали отступление к городу. Они заметили большие силы повстанцев, которые собирались на пути их наступления, и полагали, что те хотят их окружить. Отступление привело к «расстройке и замешательству» среди солдат, панике в их рядах. Этим и воспользовались восставшие, которыми в отсутствие Пугачева командовали Шигаев и Лысов. По отступающим открыли беглый огонь 30 орудий, «а пешие и конные с великой отважностью с копьями набегали». Гарнизонное войско «без всякого порядка», не слушая командиров, бежало под прикрытие городских стен. «Такой на всех напал страх, — по словам очевидца, — что не думали и спастись; и гнали их наподобие овец, кололи да в полон свой злодейский забирали, так что которые сбросили ружья, те и живы остались. И всего тогда считалось пропалых около четырехсот человек». Действительно, в ходе боя было убито или пленено 281 человек, в том числе 7 офицеров, ранено — 123 человека. В руки восставших перешли 13 орудий, то есть половина из тех, которые гарнизонная команда вывела из Оренбурга.