Страница 10 из 15
Внезапно ваша приступочка вместе с опорой для спины поднимается вверх и постепенно принимает горизонтальное положение, это забавно и похоже на тренировку космонавтов. Лежите, смотрите в потолок. Повернуться на левый бок, чуть больше на живот, не дышать. Дышать.
На спину, руки за голову, на правый бок, чуть-чуть еще, стоп, стоп. Не дышать. Дышать.
Держаться за поручни. Платформа вновь возвращается на исходную позицию, вы возвращаетесь с Луны и Марса, на подошвах лунный грунт, в глазах отсветы марсианских красных закатов.
Одевайтесь. Подождите в коридоре. Вы стоите на балконе, юная медсестра торопливо курит тонкую сигарету и говорит по телефону: ну, мам, ну хватит, ну, мам. Проявленные снимки выносят из подсобного помещения.
Выходит наиболее полная женщина, вы замечаете, что на кармане ее халата крестиком вышита рыбка. Женщина поводит рукой, и рыбка двигает продолговатым телом. Зайдите в кабинет, приглашает вас полная женщина. Доктор распорядилась.
Вы сидите на деревянном стуле, выкрашенном в белый. На ножках потеки краски, выпуклые капли. Стул напоминает ученический, когда в классе мыли пол, то ставили их на парты.
Раздевайтесь, командует наименее полная женщина. Снова раздевайтесь. Вы раздеваетесь снова. Вам становится страшно. Что-то ведь не так, если снова? Было бы все нормально, не потребовался бы повторный просмотр. Становитесь на приступочку. Сердце колотится прямо в подвижную платформу за спиной. Не дышать. Дышать. Повернитесь влево, еще, еще, стоп! Не дышать. Дышать.
Одевайтесь. Одеваетесь. Время идет очень медленно. Женщины разной степени полноты вносят еще снимки. В стеклянной комнате снимки во множестве висят на специальном стенде с подсветкой. Приходит, вызванный телефонным звонком, дополнительный доктор. Рассматривает фотографии. Не дышать.
Пройдите сюда, высовывает голову наименее полная женщина. Вы встаете, оказываетесь напротив специального стенда. Даете зарок сделать разные вещи, если. Конкретизируете. И еще вот это. И никогда больше. И всегда.
Ну что я могу сказать, говорит основной доктор, неплохой желудок, в общем. Дышать.
Забрать скрученные в рулончик рентгенограммы, протокол, пообещать соблюдать диету и не злоупотреблять алкоголем. Знать, что сегодня точно злоупотребите немного, чтобы компенсировать страх, полностью поглотивший вас на белом деревянном стуле, похожем на ученический.
О зароках не вспоминать долго. До какого-нибудь подобного случая.
Подмечено, что человек делает чертову уйму лишних движений. К примеру, он набирает в строке поисковика «гастроскопия» и два дня кряду прыгает по ссылкам, изучая тревожные отзывы пациентов, номера медсанчастей и номенклатуру оборудования: «фиброэндоскопы фирмы „Olimpus“ и видеогастроскоп совместного производства России и Германии», при этом прекрасно зная, что ранним утром пойдет в городскую клиническую больницу номер один и будет ловить за белый рукав заканчивающего дежурство врача-эндоскописта.
При этом человек имеет в себе героический настрой и на попутчиков в маршрутном такси смотрит с выражением «идущие на смерть, Цезарь, приветствуют тебя». И вот приемный покой Пироговки, длинный коридор, около кабинета хирурга очередь из покалеченных за выходные алкоголиков, на каталке ноет старушка, бодрые санитарки моют пол, их голоса разносятся.
Как нелепо и несправедливо устроен этот мир, размышляет человек, вот почему, к примеру, я не могу нанять кого-то постороннего и поручить ему сделать за меня гастроскопию чертова желудка? Я бы, размышляет человек, за ценой не постоял, я бы весь аванс от заказчицы отдал, да!
Человек идет, специально не обращая внимания на коричневого дядьку, который методично сплевывает в целлофановый пакет, и на грозную лифтершу с ее мещанским «куда без бахил», человек боится растерять мужество и независимо выйти на улицу, несолоно хлебавши.
Стучится в нужный кабинет, половина восьмого, самое время. В нужном кабинете находится один доктор, он охотно соглашается взглянуть на дополнительный желудок изнутри, и вот уже человек карабкается на высокий узкий стол, размещается на левом боку и в последнем пароксизме храбрости сжимает зубами специальную штуку для незакрывания рта. Типа воронки.
Человек помнит, что нужно отвлечься на что-то, и глубоко, размеренно дышит носом. Ничего особо мучительного не происходит, некоторые вообще глотают шпаги, и ничего. Не говоря уж о Линде, глубокой глотке. Незначительная лампочка на гибком шланге, лампочка достигает желудка, и в желудке становится холодно.
Хотите взглянуть на экран, любезно предлагает доктор, вращая черной рукоятью прибора. Человек кашляет и не хочет. Он доверяет профессионализму врача. Ну что он сможет разглядеть на глупом экране? Все-таки косит глазом и видит какие-то неприятно розовые стены, они подвижны, мягки и глянцевито поблескивают в искусственном освещении.
Через короткое время шланг вынимается, можно сидеть на высоком столе, болтать ногами и вытирать слезы счастья махровым личным полотенцем. Все закончено, и очень быстро, и ничего страшного, размышляет человек, и с какой это радости я отдал бы неизвестно кому целый аванс от заказчицы.
Андрей Диченко
Прочь из этого мира
© Андрей Диченко, 2014
Держа в руках пожеванное направление на обследование, я интуитивно пытался догадаться, в какое из зданий мне нужно зайти.
Весь больничный комплекс был подобен временной пропасти, обнесенной полуразрушенным бетонным забором. Я не знаю, какую точно площадь занимал этот хаотически слепленный разброд неказистых зданий, но время в проходах между ними точно замирало. Может быть, в темных сырых углах, заполненных плесенью, пустыми бутылками и битым кирпичом, умелец из иного мира запросто остановил бы время. Но таковых здесь явно не водилось. А кто был? Врачи, медсестры, рабочие и, конечно же, больные туберкулезом. Пожилые и лишенные сил, они передвигались от крыльца к крыльцу по заговоренному алгоритму и нутром своим ощущали новоприбывшего. Когда таковых не было, то взгляды их утыкались в землю. Казалось, они знали каждую трещину в тротуарной плитке, которая покрывала узкие тропинки.
За бетонным забором простиралось огромное рапсовое поле. Холмистое и безграничное, оно напоминало пейзаж далекой планеты. Поле шумело. Наверное, потому, что за холмами проложили трассу, и моторы сотен автомобилей создавали иллюзию потусторонней жизни, которая неслась прочь из этих мест. Желтое поле было подобно ватерлинии между жизнью и смертью.
И если там, где машины и жилые дома, были какие-то мечты, планы и разочарования, то в нашем загородном «инкубаторе» не было никаких иллюзий насчет будущего. Одна лишь голая экзистенция и мнимая мысль о том, что серьезные врачи и обаятельные медсестры знают, что со всеми нами будет.
В маленьком кабинете симпатичная девушка в белом халате вручила мне пустую карточку. Осмотрев меня, она с грустью сказала, что я слишком молод, чтобы попадать в эти стены, и, быть может, когда-нибудь из моей личной ленты истории этот фрагмент будет вырезан или, что еще лучше, просто не начат и стерт. Ну а пока ближайшие семь дней я буду тут, среди лиц, запомнить которые крайне сложно, но распознать среди толпы проще некуда.
«Пустота в глазах. Она манит, зовет заполнить или отворачивает на всю жизнь. Ты сразу видишь их, пустотных странников. В автобусах, на улицах и объектах религиозного назначения. А здесь их высокая концентрация».
В палате было четыре кровати и тумбочки. Один стол, нерабочий телевизор «Горизонт» (в лучшие времена он показывал Брежнева) и балкон.
Лечили здесь троих, включая меня.
Одного, на вид вполне здорового, звали Ваней. Он работал таксистом, а в прошлом был спортсменом и вроде бы даже готовился выступать на Олимпиаде в далеком заграничном городе. В глазах его читалась безысходность, а плавные движения выдавали полную апатию и нежелание что-либо менять. Большую часть времени Ваня молча читал книги, которые хранил в своей тумбочке. Его библиотека насчитывала порядка десяти томов низкопробных детективов в мягких обложках. Впрочем, Ваня никогда не вдавался в подробности сюжетных перипетий, а просто открывал книгу и на первой попавшейся странице начинал читать. На вопрос, зачем он это делает, Ваня отвечал, что давно прочитал эти книги и таким образом он за мгновение врывается в досконально изученный примитивный мир бульварной литературы.