Страница 47 из 67
Санди раскачивалась на трапеции, осваивала новый клоунский трюк. Всегда... вперед... Она летала над манежем и тенью летала на стенах и дверях классов.
- Ноги через кач, - командовал преподаватель. - Колени туго, сильный мах, теперь закидочку и спад с трапеции!
Санди видела Ладю на балконе и улыбалась ему. Ладя боялся за нее, хотя и понимал, что работает она на страховочном поясе. Санди подлетела к нему теперь почти совсем близко и улыбалась, но руки ее были напряжены.
- Еще закидочку!
Санди легко закинула ноги вверх и вышла на трапецию на прямые руки. "Откуда столько силы в ее руках? - подумал Ладя. - Раскачивается, как на детских качелях!"
Санди спрыгнула с трапеции, сняла страховочный пояс и побежала по лестнице к Ладе на галерею.
- Здравствуй, униформа.
- Ты молодец, - сказал Ладька. - А где Арчибальд?
- Сдала в химчистку. Покажи студик.
Ладька полез в карман куртки за студенческим билетом.
Совсем недавно Санди и Ладя вместе были в консерватории на торжественном открытии нового учебного года. Собрались все вновь поступившие и все преподаватели и профессора. С речью к присутствующим обратился ректор консерватории профессор Свешников. Высокий, в черном костюме, в больших очках, гладко причесанные седые волосы. Он сказал о призвании музыканта. И еще он сказал, что в Калининграде на стене разбитого костела времен Бетховена сохранились солнечные часы. Они идут много десятилетий, шли всю Отечественную войну. Над часами написано изречение: "Des Menschen enge ist die Zeit", и перевел: "Людям не хватает времени".
- Надо, чтобы вам, - сказал Свешников, - хватило времени стать музыкантами. Чтобы трудное в своей работе вы сумели бы сделать привычным, привычное - легким, а легкое - прекрасным!
Санди раскрыла студенческий билет.
- "Дважды ордена Ленина Государственная консерватория, студент первого курса", - прочитала Санди, потом сказала: - Звучит!
- А влюбился он в девчонку-скомороха, - сказал Ладька и сам как-то растерялся. Он давно готовился сказать Санди, что он ее любит, но не так и не здесь. И не шутливо, а серьезно сказать.
Санди стояла перед ним в тренировочном костюме с белыми пятнами магнезии, с забинтованными ладонями, как у тех, кто занимается на перекладине, и даже она, Санди, растерялась от его слов, сказанных таким неожиданным способом.
- Ты не обиделась? - с испугом спросил Ладя.
С соседнего квадратного манежа все еще раздавались голоса:
- Освети пушкой лицо ведущего! Выходите на свой фрагмент.
- Ты не обиделась? - опять спросил Ладя.
- Мержанова! - позвал преподаватель. - Занятия не окончились.
Санди повернулась и быстро сбежала по ступенькам на манеж и снова начала занятия на трапеции, снова она начала подлетать к Ладе совсем близко. Она улыбалась ему, как и прежде, и, как и прежде, были напряжены ее руки, а щеки были белыми от магнезии.
После занятий Ладя ждал, пока она принимала душ и переодевалась. Мучительно повторял заготовленные для Санди слова. Они настоящие и необходимые, но он вдруг почувствовал, что не сумеет сейчас их сказать, именно вот такие. А ему захочется сказать ей хотя бы о том, что в консерватории висит объявление, что все вновь принятые отправляются на день на работу на овощную базу, и называется это "Овощной день консерватории". Вот с чего начинается его консерваторская музыкальная карьера!
Санди, конечно, засмеется, потому что действительно смешно, а он ей скажет:
"Как приятно, что вы смеетесь!"
А она скажет:
"Ты сердишься?"
А он ей скажет:
"Да нет же, право, что вы! Мне нравится, когда вы смеетесь".
Ему все нравится, что делает Санди. Как хорошо, что она есть, что она существует. И Арчибальд. Они должны быть все трое вместе. Он сочинит песню и сыграет ее на скрипке. Он умеет играть на скрипке. Жить они будут долго, до ста лет. Никогда не будут разлучаться. Не будут обижать друг друга. И они... Опять все так, опять слова. Не надо больше никаких слов вообще, без них как-нибудь. В консерватории студенты-теоретики на тему "любовь" составили из многих популярных романсов один общий сводный романс для сдачи зачета по вокальной литературе, по принципу "универсам" универсальный магазин, "универсар" - универсальный романс.
Да, не надо больше слов, окончательно решил Ладя. Не то получится с ним нечто такое, как в этом "универсаре". Лучше он просто скажет ей: "Сандик!" Он никогда еще так ее не называл. И она сразу все поймет. Санди. Сандик!
ГЛАВА ВТОРАЯ
В Бобринцах, под окном школы, как всегда, сидели старики, и среди них Яким Опанасович. Они слушали, как Ганка занималась со своими учениками, и обсуждали попутно всякие события в масштабе земной кули*.
_______________
* Земного шара (укр.).
Яким Опанасович курил сигару, гавану. Ладька прислал по почте. Курил ее уже несколько дней с перерывами.
Местные собаки были потрясены распространяемым сигарой запахом. Они его сразу учуивали, где бы Яким Опанасович сигару ни закурил, стояли поодаль и строили недовольные рожи.
- Демонстрируют бескультурье, - говорил о собаках Яким Опанасович.
Ганка закончила занятия с учениками, отпустила их домой. Теперь она часто оставалась в пустом классе одна. Ей не было грустно, но было и невесело. Она не понимала, как ей было на самом деле, и Ганку это смущало, беспокоило, потому что она всегда все знала о себе до конца.
Вдоль окна вились дымки самосада. Среди дымков выделялся могучий дым сигары. Каждый раз Яким Опанасович заводит беседу о колодце, о цементных кольцах, которые заказал для колодца; их уже отливают где-то на комбинате, о том, что копать колодец надо в плаще-серяке, чтобы было так, как говорят: "Мыло серо, да моет бело", и тогда будет обеспечена светлая чистая вода, стихийная жидкость из далеких глубин, недр земли. Болтливый старик все придумывает и говорит это громко, чтобы слышала Ганка, чтобы она знала, что он не сомневается - Ладька скоро приедет в Бобринцы на какие-нибудь каникулы или в фольклорную экспедицию, записывать народные песни. Ладька еще вернется сюда, к своим друзьям. Но Ганка сомневалась, что Ладя вернется. Яким Опанасович - это такой же Дон-Кихот, как и старая мельница.
А Яким Опанасович говорил о том, о чем он точно знал, будто по радио слышал; говорил громко, чтобы все могли принять участие в разговоре и не сомневались бы в скорой встрече с Ладькой и его скрипкой. Воодушевлялся, размахивал сигарой.
Ганка ненавидела его в этот момент - пустой старик. Неминучая традиция каждого села. Не работают толком и дома не сидят, лепятся к чужой жизни и судачат, как бабы.
Поодаль стояли собаки.
- Имеете ли вы понятие о темных очках? Чтоб на соньце дивиться? спрашивал у собак Яким Опанасович.
Собаки отмалчивались и продолжали строить рожи, демонстрировать бескультурье.
- Сигарой кубинской вы, значит, брезгуете. Вам бы сметаной да смальцем закусывать, по селу дурнями скакать. И Дiла нема. Вот яка з вами полемiка.
Ганка опять улыбнулась, слушая разговор деда с собаками. Самое удивительное, вдруг подумала, что Яким Опанасович может оказаться правым и Ладя приедет. Он ведь такой, его не угадаешь. Но с кем он приедет? И будет ли Ганке от этого хорошо? Он может приехать не к ней, а к Якиму Опанасовичу или просто в Бобринцы. Пусть его приезжает! Она вдруг начинала ненавидеть Ладьку так же, как только что перед этим ненавидела Якима Опанасовича. Пусть приезжает, и будет все ясным до конца. Иначе она перестанет себя уважать! А чего ей нужно знать до конца? Чего она не знает? Все знает, только притворяется, демонстрирует свою глупость.
Вот что, в последний раз она осталась в классе и сидит одна. Завтра с Якимом Опанасовичем начнет копать колодец до самых недр земли. И никаких больше рассуждений о личной жизни.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Рита почувствовала себя плохо. Началось это, как всегда, с того, что закружилась голова и сердце совсем неудобно повернулось. Рита приучила себя не пугаться, надо глубоко и спокойно вздохнуть и прикрыть глаза, чтобы перестала кружиться голова. Постараться сесть или, если негде сесть, к чему-нибудь прислониться и постоять так, с прикрытыми глазами. Спокойно и глубоко дышать, стараться так дышать.