Страница 34 из 66
К девушкам, с которыми работал Геннадий, подошел капитан Глушков:
— Как, девчата, кто над кем взял верх: трос над вами или вы над тросом?
Сразу раздалось несколько голосов:
— Мы над тросом!
— Товарищ Глушков, мы уже кончаем!
Посмотрев на разбросанные по бревнам кольца черного гибкого троса, капитан заметил:
— Торопиться надо с умом. А так не годится: вы у меня его весь спутаете.
Геннадий только сейчас вспомнил о наказе Агафонова следить за тросом, и ему стало неловко.
«Растяпа! — обругал он себя. — Эх и растяпа!»
А Глушков нагнулся и спокойно, не суетясь, показал, как надо складывать трос. От проницательного взгляда капитана, казалось, ничто не ускользало, он словно заранее знал, где может произойти какая-либо заминка, и уже спешил туда.
Геннадий бросился разбирать трос, Женя и Зина стали ему помогать.
Немного погодя здесь все так наладилось, что в Глушкове уже не было никакой нужды, и он так же незаметно исчез, как и появился.
А когда вытащили весь трос, подбежал Агафонов, разгоряченный, в одной тельняшке, плотно облегавшей широкую грудь:
— Как, богатырши, жизнь?
Зина вытерла уголком косынки кончики губ и уперлась руками в бока.
— Что ж ты, сердешный, раньше-то не приходил? — съязвила она. — А мы-то по тебе скучали!
Девушки так и покатились со смеху. Но Агафонов не смутился:
— И я к вам рвался, красавицы! Да подружки ваши с того плота не пускали.
Он осмотрел трос и остался доволен работой девушек.
Геннадий и Женя стояли в стороне.
— А я с Юркой вчера поссорилась, — сказала небрежно Женя, не глядя на Геннадия. — Из-за тебя.
— Из-за меня? — Геннадий был так поражен, что не нашелся больше ничего сказать.
Женя туго стянула на шее концы шерстяного платка.
— Я с ним никогда-никогда не помирюсь! — Она вдруг сорвалась с места и со всех ног бросилась куда-то в темноту.
— Женя, Женя! — звал Геннадий.
Но она так и не откликнулась.
В это время с парохода прибежал радист Кнопочкин. Потеряв с ноги чувяк, он наколол на сучок ступню и теперь прыгал, как большая подшибленная птица, тряся всклокоченной головой.
— Сергей Васильич, радиограмма с Гидростроя! — кричал он, ковыляя к левому краю плота, где было больше всего народу.
Тут что-то не ладилось с заделкой троса, и работой руководил сам капитан.
— Давай сюда, — отрывисто сказал Глушков и, не дожидаясь, когда радист подойдет, направился к нему навстречу.
— С Куйбышевской ГЭС! — говорил Кнопочкин, передавая капитану радиограмму.
Кто-то засветил карманный фонарик, направляя яркий луч на тонкий листок бланка.
— «Поздравляем коллектив парохода «Сокол» выдающимся начинанием, — читал Глушков. — Желаем успешного завершения рейса большегрузным плотом — рейса труда и мира».
На одну из бабок проворно вскочила Люба Тимченко.
— Предлагаю послать ответную радиограмму, — сказала девушка, придерживая руками растрепанные ветром волосы. — Сообщим строителям о нашем обязательстве… Нужный великой стройке лес доставим досрочно и без потерь! Доставим на сутки раньше срока!
— Послать, послать! — со всех сторон раздались голоса.
— А Любу раскачать — и в воду! — озорно крикнул кочегар Илья.
Девушка завизжала, спрыгнула с бабки и спряталась за спину капитана.
— Ой и выдумщик этот Илюшка! — смеялась она, повязывая съехавший с головы платочек.
Наконец все работы закончились, и команда поспешила на судно. Геннадий неторопливо зашагал к «Соколу». Вдруг кто-то схватил его за плечо.
«Не Юрка ли?» — подумал Геннадий. Но нет, то был не он, а Кнопочкин.
— Упарился? — спросил радист, припадая на правую ногу.
— Выдумал! — Геннадий показал Кнопочкину ладони — черные, маслянистые.
— Ну и чирок-свистунок! А почему рукавицы не взял? Мог ведь руки ободрать.
— Какие еще рукавицы!
Но вот и они, шагая по бревнам, добрались до «Сокола», стоявшего у крайнего челена.
Пароход сверкал огнями. Даже огромное неподвижное колесо с красными плицами было освещено электрической лампочкой. С колеса в воду с шумом падали увесистые капли. На одной из плиц сидел масленщик и гаечным ключом крепил болты. Когда он что-то говорил механику Александру Антонычу, смотревшему в колесный кожух из пролета в узенькую дверцу, слова сливались в сплошной гул, точно масленщик находился в пустой бочке.
— Наши чумазые тоже не сидят сложа руки, — одобрительно заметил Кнопочкин и посмотрел на Волгу. — А ветерок, заметь-ка, стихает.
Подойдя к самому краю челена, Геннадий подпрыгнул и ухватился руками за борт парохода. Потом он подтянулся и уже был на палубе.
— Из тебя, старик, неплохой матрос выйдет! — крикнул с верхней палубы Давыдов.
Широко расставив ноги и спрятав в карманы брюк руки, он слегка раскачивался, что-то негромко насвистывая. Второй штурман был в хорошем настроении. Капитан оставил его на «Соколе» ответственным дежурным. Это было ему по душе: он не любил грязной работы.
Геннадий сделал вид, будто не расслышал, что сказал Давыдов. Остановившись у красного уголка, он стал наблюдать за приближавшимся к плоту буксирным пароходом «Ульяновец». С капитанского мостика вспомогательного судна кто-то прокричал в рупор:
— Все готово, Сергей Васильич?
— Все, Петр Петрович! — ответил Глушков, только что поднявшийся на верхнюю палубу.
Другой вспомогательный пароход, «Уралец», юркий малыш, весь окутанный дымом, огибал плот, намереваясь подойти к корме. Когда «Ульяновец» возьмет на гак одну из половин плота, «Уралец» будет помогать ему.
— Какой плот брать? — снова спросили с «Ульяновца».
Глушков приложил к губам рупор и крикнул:
— Луговую! Луговую половину берите! И трогайтесь, а мы за вами… через полчасика.
— Капитан-наставник Шаров, — сказал Кнопочкин, кивая на капитанский мостик «Ульяновца». — Про него волгари знаешь как говорят? «Наш Петр Петрович из семи печей хлеб едал!» Только тем и занимается, что показывает, как надо проводить под мостом плоты. Его так и зовут — наставник.
Когда «Ульяновец» подошел к «Соколу» ближе, Геннадий с живым любопытством поглядел на стоявшего на мостике пожилого полного человека в черной шинели, едва сходившейся на животе. Одутловатое женское лицо Шарова радушно улыбалось.
— Чуть не забыл, Сергей Васильич! Тебе письмецо есть… Из дому, должно быть, — сказал Шаров и помахал над головой конвертом. — Пришвартуемся к плоту, пришли кого-нибудь.
Геннадий был разочарован. Ничего, совсем ничего героического не было в облике знаменитого капитана-наставника! И не скажи Кнопочкин Геннадию, кто такой Шаров, он, пожалуй, и не обратил бы на него никакого внимания.
Геннадия окликнул сверху Глушков и попросил сбегать на «Ульяновец» за письмом.
Спустившись на плот, Геннадий увидел стоявших в стороне, спиной к нему, девушку и парня. Ватная куртка, надетая парнем внакидку, съехала с одного плеча, и Геннадий заметил полосатую тельняшку. Вдруг парень негромко запел:
Летим мы по вольному свету,
Нас ветру догнать нелегко…
Геннадий в смущении бросился в сторону.
… Глушков поблагодарил Геннадия и, глянув на адрес, сунул конверт в карман: сейчас некогда было читать! По улыбке, легкой, чуть тронувшей губы капитана, Геннадий догадался, что письмо это от семьи. Геннадий взошел на капитанский мостик и посмотрел на плот. Теперь обе его половины уж ничто не соединяло.
Загудел «Ульяновец», тонко, фальцетом, давая знать, что он трогается в путь. И тотчас в горах троекратно отозвалось гулкое эхо. Медленно, тяжело заворочались колеса, и судно стало отходить от плота. Вот натянулся и трос, соединяющий «Ульяновца» с луговой половиной плота — той, что была ближе к левому берегу.
Одно мгновение Геннадию казалось, что судно, всем корпусом сотрясавшееся от напряжения, остановилось: ему не под силу сдвинуть с места плот.