XV легион

Рим был далеко. Из Рима не долетали в паннонские дебри рукоплескания его арен, шум философских дискуссий, музыка и женские голоса пиров. На дунайской границе теперь было не до музыки, не до метафизических тонкостей александрийской школы. Пограничные города – Карнунт, Бригецио, Виндобона, Аквы Паннонские – жили в постоянном страхе за свою участь. За Дунаем волновались варварские орды, готовые каждую минуту переправиться через реку. Такого положения не было со времен маркоманской войны. Сеятели тревожных слухов увеличивали панику. Многие покидали насиженные места и бежали в Саварию, потому что никого не прельщала участь несчастной Аррабоны.

Казалось невероятным, что такая цветущая провинция, поставлявшая в легионы лучших солдат в империи, обильная скотом и хлебом, может попасть в руки варваров. Неужели будут разрушены храмы и термы, портики и триумфальные арки, поставленные в честь императоров откупщиками и благодарными муниципиями, зарастут бурьяном форумы?

Были здесь, кроме кузниц и гончарных мастерских, академии и школы. Иногда появлялись бродячие софисты, приходили письма из Рима и книги из Александрии. Только в глухих гарнизонах, в медвежьих углах, в пограничных укреплениях, где несли тяжелую двадцатилетнюю службу легионы, не было ни книг, ни риторов. Единственными образцами письменности в этих местах были копии императорских эдиктов и сенатских постановлений, фискальные и центурионные списки. И за воротами уже начинался варварский мир или в лучшем случае римский торговый поселок, лавчонки, кабачки, шлюхи, звериные шкуры. Здесь люди говорили на площадном языке, мало похожем на латынь речей Цицерона. Но за этими стенами Рим мог спокойно управлять вселенной.

Грациан Викторий, член общинного совета в Карнунте, вместе с другими имел намерение покинуть город. Но легат XIV легиона Лициний Салерн вывесил на городском форуме сообщение, в котором убеждал жителей, что Карнунту не угрожает никакая опасность, и требовал, чтобы муниципальные власти оставались на своих местах.

Узнав, что Грациан Викторий остается в городе, решил остаться с ним и Транквил, грамматик, сосед Виктория, содержавший школу, а также занимавшийся писанием завещаний и составлением эпитафий и даже любовных стишков для местных, тугих на ухо центурионов и торговцев кожами. В случае надобности он мог и переписать каллиграфическим почерком книгу, если находился заказчик на такую работу. Впрочем, в городе было мало людей, интересующихся книгами; карнунцы ничего не читали кроме апулеевского «Золотого осла», умирали редко и еще реже влюблялись, так что Транквилу приходилось плохо. К счастью, частенько находилась письменная работа у Виктория. Дочь его Грациана Секунда запросто прибегала в скромный дом грамматика к смешливой подруге – дочь Транквила была ее ровесница – показать ей новую игрушку, поделиться имбирным пряником, и так продолжалось и тогда, когда обе стали прелестными девушками. Грациана – белокурая, голубоглазая, хрупкая, и Транквилла – пухлая хохотушка, вместе росли, поверяли друг другу первые девичьи тайны, обсуждали первые наряды. Викторий без большого удовольствия смотрел на эту дружбу. Грациана могла бы найти подруг и познатнее, но, в конце концов, махнул рукой. Да и нельзя было не улыбнуться при виде краснощекой и беззаботной Транквиллы.

Весь город был в крайнем волнении. На маленьком форуме, где стоял храм Юпитера и Рима, собирались кучками граждане и обсуждали события. Повозки, нагруженные имуществом, грохотали по булыжной мостовой, направляясь на юг. Но ходили слухи, что саварийская дорога уже отрезана, и никто не был уверен, что свободна и аквийская.

Транквилла прибежала к подруге и всплеснула руками:

– Грациана! Что с нами будет!..

Но не выдержала трагического тона и зашептала:

– Хочешь попробовать? Я принесла пирожное из сушеных вишен.

На всякий случай Викторий готовился к отъезду. На дворе рабы под присмотром старого домоуправителя Юста укладывали на повозки драгоценные вазы и материи, и эта суета странно волновала девушек.

А между тем события развивались. Первая стычка с варварами произошла на рассвете. Римская турма наткнулась на неприятельских всадников и загнала их в овраг. Троих убили, а четвертого – это был белокурый юноша – оглушили ударом меча по голове, связали и привезли в лагерь. На пленнике была холщовая рубаха, такие же штаны, перевязанные внизу ремнями обуви, и кожаный панцирь в роговых бляхах. Волосы были заплетены в две косички.

Лагерь был уже на ногах. Легионарии складывали палатку претория, чтобы уложить ее на повозку. Цессий Лонг, окруженный трибунами, отдавал распоряжения о порядке в походном движении. Третья когорта, головная, строилась на дороге. Хмурые, не выспавшиеся солдаты мрачно стояли, опираясь на копья. Ординарий – первый центурион когорты, на коне, поднял руку. Затрубила труба, призывая к молчанию.

– Внимание! Вздвойте ряды! – скомандовал ординарий.

Солдаты двойной шеренги дружно перестроились в четыре ряда.

– Все разом направо! Следуйте за знаком. Вперед!.. Раздался глухой грохот солдатских шагов.

– Равняйтесь по рядам! – усердствовал центурион. Цессий Лонг смотрел, как когорта прошла мимо, спускаясь на равнину. Остальные когорты тоже готовились к выступлению. Погонщики впрягали коней в метательные машины – карробаллисты. В это время прискакали германские всадники и бросили к ногам легата связанного пленника.

– Наконец-то удалось схватить хоть одного варвара, – сказал Цессий Лонг. – Аций, спроси его, какого он племени!

Пленник стоял на коленях, опустив голову. Белокурые косички повисли нежными локонами. Аций подошел, толкнул его ногой в грубом солдатском башмаке и спросил по-свевски:

– На каком языке ты говоришь? Как называется твой народ?

Пленник ничего не ответил, даже не поднял головы.

– Эй ты, собака! – повторил Аций.

Аций спрашивал его на многих германских наречиях, но ничего не мог добиться. Наконец один из центурионов обратился к юноше по-сарматски. Пленник поднял лицо, все в крови, и что-то глухо ответил.

– Что он говорит? – полюбопытствовал Цессий Лонг.

– Он говорит, – с улыбкой перевел центурион, – что он сын вождя и что за него дадут выкуп в триста волов.

– Это не плохо, конечно, получить триста волов, – улыбнулся легат, и его улыбка, как в зеркале, отразилась на лицах трибунов.

– Если он сын вождя, развяжите ему руки, – приказал легат.

Два легионера бросились исполнять приказание. Трибуны с недоумением ждали, что будет дальше.

– Центурион, допроси его, – продолжал Цессий Лонг. Центурион, говоривший по-сарматски, задал несколько вопросов на неуловимом варварском языке.

– Спроси, центурион, много ли их? Куда они идут? Как осмелились они перейти Дунай?

Пленник отвечал односложно, уставившись в землю.

– Он говорит, – переводил центурион, – что пришел с сарматами, но что принадлежит он к другому племени. Реку перешли они в надежде на легкую добычу. Так им говорили вожди.

– Спроси его, – продолжал легат, – много ли их? Да чтобы он торопился, а то я велю послать за кузнецами и поглажу его раскаленным железом! Слышал ли он о Риме?

– Он слышал, легат. Говорит, что это большой город, где все дома построены из камня.

– А что у него висит на шее? – заинтересовался Цессий Лонг.

Пока центурион тормошил пленника, ворот холщовой рубахи разорвался, и все увидели, что на шее у юноши висит на ремешке плоская статуэтка из дерева, изображающая божка с выпученными глазами и золотыми усами и бородой.

– Бог грома, – пояснил центурион, – бог его племени.

Он протянул руку, чтобы сорвать амулет и показать легату, но пленник уцепился за свое сокровище и не желал отдавать.

– Варварский громовержец, – усмехнулся легат.

– Отдай, собака! – замахнулся кулаком центурион. Трибуны тоже находили, что пора кончать эту комедию.

Тратить время на разговоры с вонючим варваром!

– Оставьте его, – неожиданно произнес легат, – может быть, его бог, в самом деле, управляет громом. Отведите пленника к кузнецам. Пусть его прикуют к повозке. Его можно будет послать к Агриппе или, в крайнем случае, продать за хорошую цену.