Страница 14 из 22
За реабилитацию «Слова…» серьезно взялся исследователь Калайдович. Но единственное, чего он смог добиться от Мусина-Пушкина, – это утверждения, что рукопись записана «на гладкой (лощеной) бумаге», письмо было чистое, а «по письму и бумаге надо положить на конец XIV или начало XV века». Однако Карамзин, который собственными глазами видел «хронограф», на основании своих впечатлений утверждал: речь может идти разве что о конце XV века. Этого же мнения придерживался Малиновский, который работал с древним текстом. Существовали также версии относительно еще более позднего происхождения рукописи, согласно которым ее следовало датировать вообще XVII веком.
Среди вероятных авторов «Слово о полку Игореве» ученые называли галицкого «премудрого книжника» Тимофея, певца Митусу, тысяцкого Рагуила, певца Ходина, летописца Петра Бориславича, великого киевского князя Святослава Всеволодовича и даже самого князя Игоря. Однако точно установить имя человека, создавшего этот текст, не удалось до сих пор. Ряд интересных предположений по этому поводу сделал Д. С. Лихачев в статье «Размышления об авторе “Слово о полку Игореве”». Исследователь убежден, что автор текста принимал участие в походе и изложил его историю в летописи. Неизвестный писатель передал мысли князя и, одновременно, как профессиональный певец, создал «Слово…» и сам записал его текст.
Академик Д. С. Лихачев, который потратил много времени и усилий на изучение этого памятника древней литературы, показал, что в «Слове…» соединены два старинных фольклорных жанра – «слава» и «плач»: прославление князей и оплакивание грустных событий. Песни-«славы», связанные с языческой культурой, создал вещий Боян. Традиции этой поэзии продолжали жить в XII веке. Скорее всего, дружинными певцами, которые сопровождали князей в походах, создавались как «славы», так и «поносные» песни. Первые исполнялись в честь победителя половцев Святослава, а вторые – проклинали Игоря.
Несмотря на все недоразумения, оригинальность находки Мусина-Пушкина все же доказали. Главное слово в этом вопросе сказал Калайдович, который уже в 1818 году нашел приписку, сделанную в «Апостоле» 1307 года. Неизвестный копиист процитировал в ней фразу из «Солова…» («при сихъ князѣхъ сѣяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князѣхъ которы и вѣци скоротиша ся человѣкомъ»). Создавалось впечатление, будто эти слова были давно знакомы ему и почему-то имели в то время большое значение. Исследователя поддержал профессор московского университета Тимковский. Он сопоставил тексты «Задонщины», где речь шла о великой битве на Дону с татарами в 1380 году, и «Слова…». Профессор считал, что «Задонщина», созданная в XIV веке, является не чем иным, как самой обычной переработкой более древнего текста – находки Мусина-Пушкина. Кроме того, Тимковский указывал на стилистическое сходство в «Слове Адама ко Лазарю», «Задонщине и «Слове…». К делу подключился и Карамзин, который доказал родство стиля сгоревшей рукописи с Галицкой летописью. После этого версия фальсифицирования «хронографа» как неправдоподобная больше не рассматривалась.
Но время шло, славянская филология продолжала развиваться, возникла возможность более углубленно, детально изучить творение древнего мастера. И тогда историки и филологи стали находить все больше дефектов напечатанного текста «Слова…», а также высказывать сомнения относительно его традиции. Стало очевидным, что и форма поэмы, которая дошла до нового поколения специалистов, не могла отвечать оригинальной форме «Слова…», написанного в XII веке.
Теперь сторонники старинного произведения столкнулись с новой проблемой. Как можно было определить, что в печатной копии принадлежит самому автору рукописи, что писцам сборника, а за что надо «благодарить» Мусина-Пушкина, Малиновского и всех тех, кто помогал обрабатывать сборник № 323. Поскольку разбиралось написанное с большим трудом, следовательно, ошибки были неизбежными!
Первый серьезный анализ поэмы был проведен в 1836 – 1837 годах Максимовичем. Среди других исследований заслуживает внимания большая монография Дубенского, напечатанная в 1844 году. Но дефекты копии «Слова…» чем дальше становились все более заметными. Следующие авторы во что бы то ни стало пытались внести ясность в понимание текста и ради этой благой цели перешли от мелких поправок к отдельным словам, а впоследствии – к более значительным исправлениям. Достаточно обоснованные теории реконструкции «Слова…» как произведения XII века были, конечно, интересны. Но только находка копии рукописи, сделанной для Екатерины II, дала основание для оценки редакционной работы Малиновского. Теперь можно было рассуждать относительно вида текста в «хронографе» № 323. Но тяжелая работа, которая много лет велась в этом направлении, до сих пор не дала более-менее значительных результатов.
«Слово о полку Игореве»
Итак, «Слово…» ныне известно в едином старом списке, сделанном еще во времена Мусина-Пушкина. По описанию, фолиант, названный «хронографом № 323», состоял из нескольких сотен страниц и был написан на бумаге несколькими авторами или копиистами. Кроме «Слова…», в него входили собственно летописная часть, «Сказание о Индии богатой», «Повесть о мудром Акире», «Деяние прежних времен…» и переработка поэмы о Диогене (одна из версий «Девгениевого деяния»). То есть все произведения представляли собой образцы светской, историко-героической и романтической литературы. К сожалению, никому не пришло в голову сделать копии с других текстов, так что от них остался только перечень и несколько выписок, сделанных Карамзиным из «Акира» и «Девгениевого деяния» – они понадобились писателю для внесения примечаний к своей «Истории».
К 800-летнему юбилею «Слова…» была переиздана интересная монография академика Д. С. Лихачева «“Слово о полку Игореве” и культура его времени» (Л., 1985), в которой раскрываются глубокие связи художественной и идейной системы произведения с культурой древнего государства, с исторической действительностью. А годом позже под редакцией Лихачева вышел сборник научных статей «Исследования “Слова о полку Игореве”».
Тексты «хронографа» принадлежали к разряду очень редких, например, после потери рукописи второй текст «Девгениевого деяния» нашли только в 1850-х годах. А вот копия «Слова…» так и осталась уникальной. Да и вообще, сборник, состоящий только из светских произведений, в древности явно был большой диковинкой. То, что рассказ о походе князя Игоря Святославича оказался в такой «компании», наводило на размышления. Не имел ли этот текст книжного происхождения (писался автором для чтения)? Вот только что же лежало в основе «Слова…»? Была ли это оригинальная авторская запись? А может, составитель сборника сделал обработку устного текста? Может также случиться, что исследователи имеют дело с записанным песенным рассказом.
Похоже, что копия, используемая для издания 1800 года, ведет свое начало от черновой рукописи (брульйона), написанной автором или посторонним лицом с его слов. На это указывают многочисленные приписки, заметки для памяти, поправки. Складывается впечатление, будто писатель колебался, не зная, куда их вставить. Возможно, древний автор не был уверен, какие части первоначального текста будут нужны, а какие станут лишними при дальнейшем редактировании. Удивляет также еще один момент. Четко ритмизованный текст местами прерывается прозаическими частями. Почему? Зачем они нужны? Может, подобные вставки появились, когда различные варианты старой песни пытался собрать воедино посторонний человек? Тогда получается, что древний копиист просто не смог или не успел привести к единой ритмической системе некоторые места? Это может объяснить существование прозаических «рубцов» на фоне повествования – они, наверное, обозначают места, где «состыковывались» разные варианты. Хотя нельзя отбрасывать версию, согласно которой прозаические отступы и приписки являются лишь последствиями изменения текста-основы позднейшими книжниками. Правда, некоторые исследователи считают, что якобы данный текст выполнялся речитативом, вроде старинных былин. В этом случае ритм повествования местами мог умышленно снижаться, и тогда оно переходило в прозаические декламации.