Страница 83 из 84
Но как уйти, как оставить хрупкое сокровище с нездешними глазами? Кто станет охранять его, беречь, лелеять? И хотела бы Смилина жить вечно ради Горлинки, и ныло её сердце, но сил день ото дня становилось всё меньше. Оружейница работала до последнего, держась за спасительную огненную пуповину, которая питала её силой земных недр, но всё чаще темнело в глазах, а руки опускались, отяжелевшие, скованные зовом сосен-сестёр.
Не было работы – не было и жизни для Смилины.
Настал день, когда она не смогла поднять свой молот. Застучало, затрепыхалось сердце, захлёбываясь кровью, улетучился из груди воздух, и сникла оружейница на наковальню. Повисли плетьми её трудолюбивые руки, покрытые мерцающим панцирем огрубевшей кожи. Но домой она не пошла – просто сидела в кузне, впитывая её жар, её звуки, а ученицам и мастерицам помогала советом, подсказкой.
– Ничего, ничего. Устала сегодня что-то, – говорила она в ответ на их обеспокоенные взгляды, улыбаясь одними лишь глазами.
Лишь старшей дочери оружейница сказала правду, когда они вечером вместе покидали Кузнечную гору.
– Всё, моя родная. Отработала я своё. Принимай кузню во владение и распоряжение. А меня моя сосна в Тихой Роще уж заждалась. Пора мне к ней идти, покуда ноги ещё сами меня носят.
Стиснула Владуша родительницу в объятиях. Смилина положила ей на голову отяжелевшую, слабеющую руку:
– Что поделать, дитятко… Матушка моя Вяченега уж там, сестрица Драгоила тоже, теперь и мой черёд пришёл. Всех нас своя сосна поджидает.
Дома её, как всегда, ждала тёплая вода для умывания и чистое полотенце. Дочь зашла вместе со Смилиной – поддержать, помочь, подать, что нужно. Оружейница попросила:
– Собирай всё семейство наше завтра на обед. Уж сама все хлопоты на себя возьми: у меня силы на исходе.
– Сделаю, матушка, – сказала Владуша.
Тихая печаль прозвучала в её приглушённом голосе, но держалась она правильно – как и следовало. В который раз согрелось сердце Смилины: значит, верно воспитала дочь.
Горлинка витала в своём далёком мире. Не поблёкла её краса, не заиндевело белое золото её кос, но не откликалась она на зов. Может, так оно и лучше… Мысль о прощании тоскливым эхом отдалась в усталом сердце Смилины.
Сон уже не шёл к ней, хотя усталость была велика. Всю ночь оружейница прощалась с любимой яблонькой, которая нынче расцвела пуще прошлых лет. Сидя под её душистой кроной на чурбаке, Смилина задумчиво взирала на звёзды, и чудилось ей, будто с небосвода подмигивала ей ласково и маняще светлая путеводная искорка – душа Свободы.
За обедом собралась вся родня, и Смилина в последний раз всматривалась в дорогие лица. Смородинка прильнула к её плечу со слезами, и оружейница шепнула:
– Не плачь, дитя моё. У тебя есть силы продолжать свой путь без меня.
А к другому плечу прижалась Вешенка – её лебединая песня, её последнее, самое красивое творение.
– Обещай, родная, взять матушку Горлинку к себе в дом. – Оружейница приподняла лицо младшей дочери, всмотрелась в полные слёз незабудковые очи. – Она – гостья из иного мира, душа у неё нездешняя, и тяжко ей будет без меня. Обещай, что вы с Дунавой станете беречь и лелеять её, как это делала я.
– Мы обещаем, матушка Смилина, – прошептала Вешенка, обращая зовущий взор на супругу.
Дунава приблизилась, опустилась на колени и облобызала руки оружейницы.
– Исполним волю твою, не сомневайся, матушка, – сказала она.
– Что ж ты, сестрёнка, всех собрала, а меня не позвала? – раздалось вдруг.
На пороге трапезной стояла Изяслава – с блеском первого инея на висках и пронзительной светло-голубой печалью во взоре. Неизменная чернота её наряда не оттенялась даже вышивкой и была как никогда глубока и бархатна.
– Мне и не нужно было тебя звать, государыня. Твоё сердце само тебя позвало. – Хоть и наливалось тело тяжестью, но Смилина всё же поднялась навстречу княгине.
Пожатие-поцелуй, нерушимое единство взглядов – и названные сёстры обнялись. Следом за княгиней подошла проститься Надежда с дочерьми. А Изяславу волновала судьба Северной Звезды:
– Сестрёнка, а что Горлинка? Я могу взять на себя заботу о ней?
– Благодарю тебя, государыня. О ней позаботятся Вешенка с Дунавой, – улыбнулась Смилина с потеплевшим сердцем.
– Ты права, с родными ей будет лучше, – со вздохом согласилась Изяслава.
Поддерживая Смилину под руку, она помогла ей дойти до светёлки, где Горлинка сидела у окна, по-прежнему погружённая в своё иномирное счастье. Хотелось бы Смилине услышать напоследок её дивный голос, согреться теплом её любящего взора, но так было лучше. Боялась оружейница от нежной жалости к супруге потерять тихорощенское спокойствие, которое уже простёрло над нею свои крылья. Опасалась она, что стоит упасть хоть одной слезе из любимых глаз – и она не сможет уйти, так и умрёт у ног Горлинки, не слившись с сосной.
– Благодарю тебя за всё, весна моя, – шепнула Смилина, целуя супругу в лоб. – Мои сны в Тихой Роще будут о тебе.
К месту последнего упокоения её провожали двое – старшая дочь Владуша и Изяслава, как наиболее выдержанные, а со всеми прочими Смилина простилась дома. В Тихой Роще её уже ждали и встречали девы Лалады; они отвели её в подготовительный домик для отходящих на покой – уютный, деревянный, с золотистой соломенной крышей. Там пахло мёдом и сосновой живицей, по стенам висели веники сохнущих душистых трав, а свет из оконца падал на купель, полную воды из Восточного Ключа. На лавочке белела свёрнутая чистая рубашка.
– Позволь твоё оружие, – сказали девы. – Надобно оплести его льном.
Древесная ткань не принимала «голую» сталь, потому для меча требовался растительный чехол. Изяслава отдала жрицам меч, с которым оружейница шла в бой за Белые горы, и те принялись ловкими пальцами опутывать его льняными стеблями.
Купель живительно обняла Смилину, и угасшие было силы обновились, а кубок воды из подземной реки с тихорощенским мёдом влил в неё светлый покой. К сосне она шла в приготовленной для неё сорочке, босая – по тёплой земле этого благословенного места, напитанного силой Лалады. За нею шествовали Изяслава с Владушей.
На полянке сладко пахло земляникой, и Смилина улыбнулась. Знала сосна, чем её встретить, чем порадовать. Оружейница не удержалась – сорвала и бросила в рот несколько ягодок. С лёгкой душой она прижалась спиной к тёплому, как человеческая кожа, стволу и обратила полный нежности взор на двух дорогих ей женщин-кошек. Меч в льняном чехле поставили рядом с ней, также прислонив к сосне.
Стоять было нетрудно: сосна будто притягивала её к себе. Из ствола вскоре показались зелёные нити, которые оплели Смилину поддерживающим коконом, оставив открытым только лицо. А из воздуха перед нею появлялись золотые бабочки, на своих крыльях принесшие ей хрустальный звон голоса Северной Звезды.
Спи, моя ладушка, тихой зарёй.
Светлая речка журчит под горой…
Губы оружейницы тронула улыбка, а веки неумолимо смыкала тёплая сосновая сила. Последнее слово сорвалось с её деревенеющих уст:
– Люблю…
*
Услышав голос матушки Горлинки, Вешенка помчалась в светёлку. Та стояла у распахнутого окна, раскрывая объятия солнечному весеннему пространству сада, а песня струилась с её уст легко, с молодой силой и чистой нежностью. Облако бабочек окутывало её золотым мерцающим трепетом. Крылатые существа утекали струёй в окно и исчезали в воздухе. Когда последнее слово отзвенело, бабочки возвратились к певице-кудеснице, принеся из тихорощенской тишины шелестящий вздох:
– Люблю…
Этот вздох окутал Горлинку, заставив её в упоении обхватить себя руками и устремиться всем своим прямым станом вперёд.
– Матушка, – сорвалось с уст потрясённой до сладких, горячих слёз Вешенки.
Горлинка обернулась с улыбкой, обняв дочь теплом взгляда.
– Будь счастлива, дитя моё. Моя любовь всегда будет с тобой. А мне пора домой…