Час Пик

Хорошо еще, если так.

Пусть, пусть в Кремле тебя считают немного ненормальным. живущем в собственной иллюзорной реальности, смоделированной, спроектированной тобой же самим, но кто сказал, что модель всегда хуже своего воплощения?

Лучше, потому что, как правило, он рассчитывает в идеале, а исполнение бывает более чем посредственным.

Аналитик пружинисто поднялся со своего места, прошелся по кабинету. Подошел к окну, долго смотрел, как по стеклу беспорядочными траекториями сбегают дождевые капли, сливаются, с противным жестяным звуком скатываются на наружный цинковый подоконник…

По улицам, пригибая головы от порывистого ветра, шли первые прохожие. Им бы его заботы…

А в голове Аналитика почему–то все время вертелся подзаголовок газетной статьи: «Жертвоприношение… Жертвоприношение…»

В половине одиннадцатого утра порядком уставший Аналитик затребовал служебный «мерседес» и распорядился отвезти себя домой.

Жил он недалеко — в огромной пятикомнатной квартире в самом центре, обставленной дорогой старинной мебелью, многочисленными горками красного дерева с антикварными фарфором и хрусталем (с домработницы три пота стекало, пока она все это перетирала, пыль смахивала), не один, с женой — четвертой по счету.

Вообще–то раньше в ведомстве, в которое прежде входила его служба, разводы крайне не приветствовались — разведенцев не выпускали за границу.

Все правильно — система заложников, а вдруг там останешься?

Теперь — проще, либеральней, спокойней, хоть двадцать раз разводись, теперь все можно…

Жена (они жили вместе всего несколько месяцев) — бывшая балерина кордебалета Мариинки, была моложе мужа почти на двадцать один год — на прошлой неделе ей исполнилось двадцать три.

Последняя женитьба поставила перед Аналитиком проблему, которую ни один анализ, ни одно логическое умозаключение не могло бы разрешить.

Более того–никогда, ни при каких обстоятельствах глава сверхсекретной спецслужбы не выдал бы свой самый страшный секрет; на это были причины, более чем веские…

Аналитик всегда считал себя Мужчиной, Настоящим Мужчиной, с Большой Буквы.

Никогда прежде у него не возникало таких проблем, ни–ког–да.

А тут.

Вот уже четвертый день подряд он боялся наступления вечера. Он, который никогда и ничего не боялся!

Вечер значит семейная идиллия, ритуальный просмотр телевизора (ресторанов, казино и клубов Аналитик терпеть не мог, его с духу воротило от сытых масляных рож «новых русских», кроме того, сказывалась старая профессиональная привычка «не светиться»), а потом — расстеленная кровать, соблазняюще отогнутый край одеяла…

Спать, спать, спать…

Так вот, три дня назад у него впервые в жизни не получилось.

Не всгал–с.

Вот как.

Пришлось нарочито–устало повернуться на другой бок, отвернуться и захрапеть — утомился, родная, не взыщи. Как–нибудь потом.

Обиделась, наверное… А–а–а, все пустое.

Не то, чтобы она не была, как теперь принято выражаться, «сексопильной», не то, чтобы не имела опыта жизни с мужчинами (сама рассказывала в пароксизме искренности!), не то, чтобы не возбуждала его.

Сексопильна.

Опытна. Еще бы — балерина…

М–м–м… Хорошо это или плохо, что опытна? Наверное, хорошо.

Хотя бы потому, что умело возбуждает.

Но не встает, не хочет, мерзавец, подниматься — что поделаешь?

Явившись домой, Аналитик прошел на огромную кухню, размерами своими напоминавшую средний конференц–зал, наскоро разогрел в микроволновке что–то холодное, бифштекс, кажется, уселся спиной к двери и принялся вяло пережевывать неприятные мясные волокна, так навязчиво застревавшие между зубов.

Квартира была так огромна, двери — так массивны и звуконепроницаемы, что при всем желании никак нельзя было определить — есть кто–нибудь в доме еще или нет.

Где–то в глубине скрипнула дверь — Аналитик поднял голову.

— Привет…

Этого еще не хватало… И почему она все время дома сидит, что денег мало получает от мужа, чтобы по магазинам шляться?

Странно…

— Давно пришел?

— Только что, — отодвинув тарелку с недоеденным бифштексом, Аналитик принялся ковыряться в зубах заостренной спичкой.

— А почему опять дома не ночевал?

— Работы много, — с явным неудовольствием ответил он.

Жена посмотрела на него с видимым сочувствием — слишком старается, переигрывает, все, как говорится, шито белыми нитками.

По убеждению Аналитика, она не была умна — в каждом её слове, в каждом жесте сквозило то, что можно было бы назвать «спасительной глупостью»; наверное, прежде всего за это качество, равно, как за красоту и бессловесность, он и взял её в жены.

— Работы?

Что — так о его здоровье печется? Мол, много работает, .сжигает себя, ночами не спит?

— Угу…

Она осторожно опустилась рядом.

— Все работаешь, работаешь?

— А что делать остается?

— По ночам?

Неожиданно Аналитик поймал себя на том, что его прошиб пот — холодная капелька медленно скатывалась между лопаток, неприятно щекотала спину.

Странно — никогда прежде с ним ничего подобного не случалось. Может быть — действительно беспокоится, может быть, ничего такого в виду не имеет?

— Да, и по ночам, — он сознательно сделал ударение на последнем слове, стараясь держаться не просто спокойно — предельно безразлично.

— А сегодня вечером –— как, у тебя тоже много работы?

Это уже был очевидный вопрос–капкан — мол, ждать тебя сегодня ночью или нет? Придешь?

Она вопросительно исподлобья смотрела на мужа, ожидая ответа.

А чего это он так разволновался?

Он ведь выполняет сверхсекретную работу государственной важности. Он — Аналитик, а она — дура, любительница телевизионных шоу и мыльных опер. Она, конечно же, о многом, не знает, о многом не догадывается — так лучше. Подругам заговорщицким шепотом сообщает, что муж работает «в КГБ генералом», и те, безмозглые курицы, конечно же цепенеют от этой страшной аббревиатуры…

Ничего, он человек казенный, пусть знает, что он может понадобиться Государству, ради его личных интересов, в любое время дня и ночи, и это для него важней, чем глупый коитус.

— Да, и сегодня.

Капелька пота, наконец докатившись до конца спины, перестала щекотать кожу; наверное, растворилась в резинке трусов.

Аналитик, почувствовав облегчение, поднялся из–за стола и, с трудом подавив все нараставшее раздражение, произнес нарочито–небрежно:

— Ну, я спать… Очень устал. Разбуди ближе к вечеру…

Только бы она к нему не подкладывалась… Бр–р–р–р…

Он проснулся сам — от боя старинных антикварных часов, стоявших в комнате.

Шесть вечера, за окном, за тяжелыми коричневыми портьерами почти стемнело.

Сбросил с себя плед в шотландскую клеточку, нехотя поднялся, прошел в холодную кафельную ванную, похожую на операционную, плеснул в лицо ледяной воды, с удовольствием растерся шершавым полотенцем.

— Ужинать будешь? — послышалось с кухни.

— Кофе свари…

— Кофе, как говорят, повышает потенцию мужчин, — донеслось из полуприкрытых дверей кухни после непродолжительной паузы.

Тьфу–что, специально, что ли, издевается?

Ничего не скажешь — стерва. Все они такие, все бабы…

Тяжело вздохнув, Аналитик уселся перед огромным на всю стенку японским телевизором. Взял в руки пульт, повертел, лениво, от нечего делать включил услужливое чудо азиатской техники.

— Тебе кофе сюда принести?

— Давай, — сипло произнес он.

На экране появилось изображение популярного телеведущего нехитрая беседа о СПИДе и его последствиях. Собеседник — то ли сексопатолог, то ли СПИДолог, то ли хрен его знает кто еще, с преувеличенно любезной улыбкой щурился в телекамеру.

Аналитик почему–то поймал себя на мысли, что телевизионный диалог неожиданно увлек его. Листьев с непонятным энтузиазмом говорил о вагинальном акте: «у вас были такие акты, у меня были такие акты, у всех телезрителей были такие акты…»