Час Пик

Впрочем, на телевидении, если верить Главному, завтра забастовка.

Тоже самое и со вторым: «Убийство в Поле Чудес», «Киллер — это страшное слово из шести букв»… «Кровь на барабане»… Почему–то некстати вспомнилось: был в семидесятые такой шлягер, какой–то проходимец мелодию из гитарного «Романса» Гомеса списал: «Барабан был плох, барабанщик — бог…»

Пошловато звучит — в смысле названия про барабан, который из «Поля…» Да и не все знают, что такое киллер, особенно в провинции; туда, на её счастье еще не дошли лучшие достижения современной цивилизации.

«Капитал–шоу «Смерть Влада». Одиннадцать букв, угадайте слово.»

Ну, это уже слишком, народ как прочтет — в столицу с дрекольями ринется, редакцию спалит.

Теперь — «Тема», «Час Пик». Еще хуже. Половина борзописцев обязательно напишет, что «Час Пик» стал его звездным часом, а другая половина — что «Тема» его жизни была… Благородной, справедливой, гуманной, что он… Ну, и etc.

Надо что–нибудь такое — просто и со вкусом. Проникновенно–проникновенное.

Допил кофе, выкурил сигарету, вздохнул.

Нет, лучше без названия: таких случаях материал лучше всего пускать без шапки — просто как текстовочка под фотоснимком.

Уселся поудобней за компьютером и понеслось: тук–тук, тук–тук, тук–тук–тук–туктуктуктук…

Главный, прочитав принтерную распечатку, молча сунул её в папку «на ближайший номер» — значит, никаких возражений. Оно–то и понятно–профессионал, три тысячи шестьсот знаков соболезнования не проблема…

— Ну, теперь поговорим о главном.

— Обозрение?

— Да, обозрение. Точней — большая статья, на вторую страницу… Это не обязательно обозрение…

Обозреватель насторожился — точно хищная рыба, выглядывающая из норы, высматривающая проплывающих наверху глупых светлобрюхих плотвичек и ярких, броских красноперок — ну, кого? Пошевелил спинным плавником, отряхнул с хвоста ядовито–зеленую болотную ряску, оскалил мелкие треугольные зубы…

Кого?

Кому там спинной хребет перекусить, чьей кровью водичку окрасить?

Ведь ясно — в этой смерти надо будет кого–нибудь обвинить, а вот кого?

Сейчас узнаем кого…

Хищно взмыл к люстре, сделал крутой вираж, хвостом пошевелил, невзначай задел потолок — вон, какой склиский след на побелке, поднырнул под стол и — на прежнее место. И только пузырьки маленькие рядом, в иле булькают, наверх всплывают…

Ну?..

— Значит, так, — Главный, поднявшись со своего места, подошел к двери, проверил, плотно ли она заперта, уселся вновь, — я тут кое с кем поговорил…

Посмотрев на часы, Обозреватель механически отметил: половина десятого.

И когда это он успел?

— Официальных версий две: из–за рекламы — раз, из–за политики — два.

— А неофициальные? Например — какие–нибудь случайности?

— Не знаю, — Главный поджал рот, похожий на куриную попку — Хотя, если вдуматься, возможны миллион вариантов, миллион версий, и притом — самых неожиданных.

— Насколько мне известно, Листьев со времен «Взгляда» и «Темы» политикой напрямую не занимался. «Час Пик» — не в счет, там ведь без «Подробностей», — очень осторожно предположил Обозреватель, которому теперь, после случившегося, очень не хотелось писать о политической подоплеке убийства, тем более, что свою собственную версию он давно уже выстроил.

— Любой, кто появляется на экране каждый день, так или иначе занимается политикой, — Главный прищурился, закурил и, откинувшись на спинку кресла, продолжил: — Вольно или невольно. Хрюша и Степаша из «Доброй ночи» — тоже… Такой вот парадокс.

Что он такое несет? Может, с директором ФСК перепутал?

— Я тебе вот что скажу: не надо слишком сильно углубляться…

— Это насчет чего?

— Насчет будущего обозрения… Можно сделать анализ ситуации на Останкино и, как говорится, попасть «пальцем в глаз».

— То есть?

— Угадать букву, — ответил Главный достаточно уклончиво, однако Обозреватель прекрасно понял, что он имеет в виду. — А потому дам тебе дружеский совет, как профессионал профессионалу: сделай лучше хороший, светлый, лирический такой материал о личности покойного… Ну, на тему: «Знаете, каким он парнем был? Как на лед он с клюшкой выходил?..» Это — безопасней всего. Знаешь, сколько стоит гроб Листьева?

— Знаю, — поморщился Обозреватель.

— То–то, у тебя столько денег нет, хоть ты год свои халтурки будешь гнать… Встреться с его друзьями, поговори, повздыхай… Ну, и так далее… А насчет версий убийства — не надо, не советую. Да и другие найдутся, без нас. Больше общих фраз, меньше конкретных имен, это создает ощущение загадочности и недоговоренности — мол, вот, зажимают Гласность, не дают свободы слова. Чем больше прочувственных свидетельств друзей и соратников, тем лучше… И эффектней. Читатель это любит. Сейчас, скорей всего, начнется тихое помешательство, народ на кухнях сидит, на портрет по телевизору смотрит, и каждый свою версию выстраивает. И все — вздыхают: ах, как жалко… Знаешь, почему наше издание популярное? Почему мы до сих пор на плаву?

— Почему?

— Да потому, что читатель, или зритель — как тебе угодно, находит в нем то, что хочет найти… Надо уметь нравиться людям. Такая вот нехитрая игра. Как в «Поле чудес» — традиционная игра со зрителями. Секрет успеха, так сказать. Впрочем, если хочешь наступить на грабли, можешь писать, все что вздумается. Изучай документы, встречайся с людьми, стриги компромат, играй в Шерлока Холмса и так далее…

— Но в любом случае надо высказать свою версию убийства, — возразил Обозреватель, прекрасно понимая, что без этого материал не пойдет. — Так сказать, «черно–белое кино»: вот он каким замечательным парнем был, вот он какой хороший, добрый, чудесный, умница, а его взяли и…

Щелкнул зубами, вновь в нору спрятался, и только жабры равномерно раздуваются, усики шевелятся хищно в проточной воде…

Ведь не зря Главный сегодня с кем–то там созванивался, не зря с самого утра консультировался, что можно писать, а что — нельзя… Что ему — слюни и сопли посоветовали разводить, что ли?

И зачем он тогда к двери подходил, прислушивался — не стоит ли там кто–нибудь?

Как–то странно себя он ведет, непонятно.

Для чего звонил — проконсультироваться, что «можно» или чего «нельзя»?

Скорее всего, последнее…

Главный с видимым неудовольствием посмотрел на собеседника — ну, что, мол, говорить, когда нечего говорить?

— Ну, я тебе вчера кое о чем уже сказал, — про юнее он после непродолжительной, но очень напряженной паузы, — а вывод можешь сделать сам… Писать или не писать. Что писать и чего — не писать. Насчет проблематики это ты правильно решил: любую проблему можно растянуть на полюса — «плюс» и «минус», «черное» и «белое», «горячее» и «холодное», и так далее... С «плюсом» «белым» и «горячим» решено, на поверхности: светлая личность убитого. А вот с остальным... — Главный развязал шнурки папки, достал распечатку соболезнования, просмотрел: — вот ты тут хорошо написал — «как прекрасна обнаженная Гласность, и как беззащитна! Можно купить её, раскрутить на барабане это слово из девяти букв, намалевать три «М», бабочек, Инкомбанк, премьер–эсвэ, холдинг, супремекс.,,» — процитировал он. — Значит, так: народ не любит рекламы. Листьев — положительный герой, боролся с засилием всех этих холдингов и супремексов, педдигрипалов и вискасов. Выступал, понимаете ли, защитником интересов рядовых россиян. Рекламные агентства, которым все это очень не нравилось, сильно обиделись на него и скинулись на профессионального киллера.

— Версия для идиотов, — вяло шевельнул плавником Обозреватель, — меня же коллеги засмеют…

— А ты псевдонимом подпишись, — посоветовал Главный, — пусть псевдоним и засмеют. Почему для идиотов?

— Ну, допустим, Листьев решил отказаться ото всей рекламы… Хотя — при чем тут Листьев? Гам ведь один Функционер куда большим, чем он, заправляет… По идее, если так, то его и надо было убивать. Ну, хорошо, отказались от рекламы: не навсегда ведь, а только на короткое время. Ни одно телевидение без рекламы существовать не может, факт. И не потому отказались, что заботились о зрителях, а потому, что это хитрый тактический ход. Да и не Листьев, если разобраться, а один очень известный Промышленник, который над ним — тот самый, чей «мерседес» в прошлом году пытались взорвать, кстати, если не ошибаюсь, рядом с домом погибшего, недалеко от того самого тридцатого по Новокузнецкой. Промышленник, кстати говоря, сразу после этого испугался и в Вену свалил, наверное, думает, что там его никто не достанет, — Обозреватель сглотнул набежавшую слюну и продолжил: — пока рекламы не будет, некоторые банки выплачивают компенсацию, целиком и полностью возмещая финансовые потери, а потом резко играют на повышение. Рынок мгновенно монополизируется, и в результате реклама вновь идет по новосозданному ОРТ, а все конкуренты летят под откос, как фашистские эталоны с танками. Рельсовая война, короче говоря. Герои–партизаны тол заложили — и… Это даже мне понятно, хотя я в подобных вещах не слишком компетентен. Элементарно просто. Кто становится монополистом? Промышленник, а также те, кто стоит за его спиной… Кремль становится, и в результате ОРТ целиком и полностью выполняет госзаказы тех, кто стоит за Промышленником. А через год — президентские выборы. А телевидение — четвертая власть. Единственная, наверное, действенная власть в России: первой, второй и третьей, если вдуматься — нет. Отсутствует.