Страница 57 из 94
В остальном про эти несколько недель на борту лайнера и рассказать нечего. «Горшковски» летел по залитому солнцем Средиземному морю гладко, как поезд по рельсам, на пару часов бросил якорь в Порт-Саиде, пока мы пережидали встречные корабли, уже плывущие по Суэцкому каналу — французский крейсер и два транспортных корабля по пути из Сайгона в Марсель. Потом мы вошли в канал и как призраки проскользнули мимо залитой лунным светом пустыни по пути к Исмаилии и Порт-Суэцу. Затем последовал ужасный, изнурительный от жары проход по Красному морю: всё живое, вплоть до последнего таракана, сгрудилось на затененной стороне судна, а палубы обливали водой каждые несколько часов, чтобы доски не растрескались и не выгнулись. Мы прибыли в Аден и остановились на день, чтобы высадить пассажиров и почту в этом тоскливом жарком мареве. Потом настала очередь необъятного сияющего простора Индийского океана, уже неспокойного, с внезапными дождевыми шквалами, поскольку близился сезон муссонов.
В воскресенье утром мы прибыли в Коломбо. Когда мы вошли в гавань, над раскидистыми кокосовыми пальмами плыл звон колоколов англиканского собора, созывая прихожан Цейлона к заутрене. Мы ошвартовались у причала и, поскольку требовалась замена конденсаторной трубы, пассажирам, членам экипажа и подразделению военных моряков на двадцать четыре часа разрешили сойти на берег. Всем, кроме меня. Я должен был оставаться на борту и отправить несколько ничего не значащих зашифрованных телеграмм в морской департамент Военного министерства в Вене, информируя о продвижении отряда Фихтерле по земному шару, как будто мы совершали какой-то знаменательный вояж первопроходцев.
В Коломбо нас ждали несколько официальных телеграмм, но они и выеденного яйца не стоили. Наступил день, а с ним пришло и неожиданное приглашение, доставленное мичманом на шикарной гоночной гичке. Оно было от капитана британского линкора «Неумолимый», стоящего на якоре по другую сторону гавани, старенького броненосца класса «Канопус», который еще не так давно был флагманом Королевского флота в Индийском океане. Они узнали, что на «Горшковски» находится австрийское морское подразделение, и пригласили вечером в гости. Все радовались возможности отвлечься от монотонной корабельной жизни. За исключением, опять же, меня. Старый Фихтерле имел виноватый вид, когда зашел ко мне в радиорубку перед тем, как они отбыли.
— Ну, Прохазка, жаль, что вы не можете пойти с нами, особенно теперь, когда я узнал, что вы неплохо владеете английским, а сам я на нем не говорю. Думаю, придется взять кого-нибудь в качестве переводчика. Так или иначе, я велел стюарду-китайцу, чтобы принес вам особый ужин из ресторана первого класса в качестве компенсации.
— Спасибо за заботу, герр командир.
— Не благодарите, — на какое-то время он замолчал, глядя сквозь открытую дверь радиорубки на гавань — великолепное тропическое солнце уже тонуло за горизонтом Аравийского моря. — Какая всё-таки странная жизнь. В смысле на флоте. Лично мне кажется, что с вами обошлись слишком жестоко. Молодой офицер в мирное время на флоте — чего они ожидали? Конечно, вы жаждали приключений и ввязались во всякие глупости. А кто бы так не поступил, кроме уж самых никчемных? Они что, хотят, чтобы флотом командовали слабаки? Если им нужны именно такие офицеры, то могли бы и штатских отправить на флот и тем с ним покончить, — задумавшись, он на какое-то время замолчал. — Но возможно, именно этого они и добиваются, на флоте у нас стреляют раз в полвека. Довольно забавно, если подумать: я везу людей в Шанхай, а затем, выполнив задачу, просто вернусь обратно, и старый Юлиус Фихтерле выйдет на пенсию. Пятьдесят три года я служил императору и ни разу не видел серьезных передряг. Я был гардемарином на борту старого «Кайзера», помните, во времена Датской войны: прибыл в Куксхавен в тот день, когда датчане предложили перемирие. Потом плавал на «Галатее»: в 1866 году прибыл в Лиссу, подоспел только, чтобы подобрать несколько трупов. Затем полвека драил медяшку, переводил бумагу и наказывал матросов на два дня гауптвахты за пьянство и неподчинение. Не слишком насыщенная жизнь. Но вскоре всё кончится. Я уже присмотрел домик в Граце, где проведу старость, и место на семейном кладбище для нас с фрау Фихтерле. Иногда я удивляюсь, зачем вообще жил. У меня два сына, знаете ли: один занимается медициной, а другой — адвокат. Я сказал им, пусть занимаются чем угодно, только не служат в армии в мирное время: это смерть при жизни. Но, Прохазка, это не должно вас расстраивать. Мы отбываем, так что в мое отсутствие вы побудете вахтенным офицером. Приглядывайте за кораблем и смотрите, чтобы его никто не украл, пока нас нет. До свидания!
— Приятного вечера, герр командир.
— Благодарю, уверен, он таким и будет.
И я остался один. Вскоре стемнело, в вышине над палубой ярко засияли звезды, а во мраке жужжали светлячки. Вырвавшись из-под навеса, натянутого на квартердеке «Неумолимого», над водой поплыли аккорды вальса «Судьба» в умелом исполнении оркестра королевской морской пехоты. Издалека доносились раскаты смеха и звон стаканов. Все явно отлично проводили время. Мне страстно хотелось оказаться среди них.
Я бегло говорил по-английски, а проведя в 1907-1908 годах шесть месяцев при королевском военно-морском флоте, сохранил теплые воспоминание об этих довольно молчаливых, но добродушных и гостеприимных людях, населяющих кают-компании. Мне всегда поражало, что их монументальная, непоколебимая уверенность в себе — результат векового неоспоримого господства в океане и репутации первоклассных мореходов — сделала их приветливыми и гостеприимными, а не высокомерными и властными, как немцев, или раздражительными и недовольными, как французов и русских. Как будто англичане милостиво позволяли всем остальным плавать в своём океане с надеждой, что мы будем наслаждаться этим, как некий герцог, любезно открывающий в благотворительных целях на одно воскресенье в год свои сады для публики.
Я съел ужин, принесенный стюардом Вонгом — отличный, как и было обещано, а потом какое-то время читал. Но было трудно сконцентрироваться, теперь, когда я предоставлен сам себе на борту судна, почти безлюдного и тихого, за исключением разве что приглушенных ударов по железу где-то внизу, где инженеры разбирались с конденсатором. Я все еще пытался сам разобраться с ошеломляющим развитием событий последнего месяца. А еще оставалась тревога за двух женщин, принявших участие в моём диком турне по Балканам. Одна, в первую очередь, зачинщица цепи событий, из-за которых все и началось, а другая — спасительница, вытащившая меня из них живым. Я был уверен, что господарица Зага сейчас в безопасности.
В последний раз, когда я видел её, она плыла к брошенной лодке, и, конечно, её хватило ума грести к Спицце и высадиться на австрийской территории, уклонившись от охотников на черногорском берегу. Но что с пани Боженой? Может, муж и его сообщники перерезали ей горло, а потом утопили тело в Дунае, или изуродовали лицо в качестве наказания за прелюбодеяние? Грбич выглядел способным на любую жестокость.
Как только мы высадимся в Шанхае, я отправлю Зейферту на «Тису» письмо с просьбой выяснить, что случилось с Боженой. Он, должно быть, уже знает, что я нахожусь в пути на Дальний Восток: Фихтерле через Вену связался с Панчовой, и оказалось, что меня сочли пропавшим без вести еще двадцать восьмого мая (предположительно утонувшим во время купания в реке). Мою одежду обнаружили аккуратно сложенной на островке, где я ее оставил, и через пару дней вместе с другими моими пожитками продали бы на аукционе. Боцман Йованович всё упаковал, чтобы отправить в Шанхай со следующим пароходом.
Уже было довольно поздно, но с борта «Неумолимого» все еще доносилась музыка. Видимо, в нашу честь звучали избранные номера из оперетты Легара «Граф Люксембург». Наконец где-то в одиннадцать вечера в дверь радиорубки постучал стюард.
— Простите герр шиффслейтенант, но у трапа стоит какой-то местный и просит разрешения поговорить со старшим австрийским морским офицером на борту. Боюсь, я не очень хорошо говорю по-английски, не могли бы спуститься вниз и узнать, что ему нужно?