Приговоренный

— С нашим удовольствием. Наливай.

Курбаши налил, чокнулись, выпили. Клыку показалось, что он начинает понемногу хмелеть. Отхлебнул кофе, съел шоколадку, кусочек лимона, ощущение прошло. А вообще-то слабоват он сейчас, чтоб хлебать помногу. Бог троицу любит, на этом и закончить надо. А то Курбаши разогрелся, наговорит много, а потом вспомнит, что Клыку этого знать не надо.

— Интересно, конечно, получается, — вздохнул Клык. — Ты мне тут столько выложил, что у меня аж башка вспухла. Стало быть, в один прекрасный миг, когда ты Иванцова приберешь к рукам и перестанет он волновать твой нежный организм, мои мозги становятся лишним грузом. Пора их будет немножко вышибить, чтобы случайно чего-нибудь на язык не попало.

— Недоверчивый ты, Петя, «и это правильно», как говорил Михаил Сергеевич. Но недоверчивость, как и все вообще в нашем мире, пропитанном диалектическим материализмом, бывает умная и дурная. От умной недоверчивости люди живут припеваючи, а от дурной чаще всего копыта отбрасывают. Поясняю для тугодумов: если ты будешь по-умному себя вести, то есть, не маясь дурью, проживать здесь, у меня под крышей, и не рваться на волю в пампасы, то, мягко говоря, не пожалеешь.

— Вот тут-то я и сомневаюсь, гражданин начальник, — сказал Клык, скривив рот. — Вы ж меня с Иванцовым на торговлю не позовете. У нас товар — я с иконкой, у них купец — гражданин прокурор. А в торговых делах условия бывают всякие. Например, предложит товарищ Иванцов в обмен на выгодные условия вашего контракта одну маленькую, но очень гордую птичку. То есть Гладышева Петра Петровича, желательно в разобранном виде.

— Ты меня за дурака считаешь? — улыбнулся Курбаши. — Вот прямо так побегу к Иванцову, как к нему Вова Черный бегал, в охотничий клуб? Нет. Твоя новая подруга — журналистка, верно? Очень полезное приобретение. Ты для нее кто? Чекист, боец невидимого фронта. А я — твой непосредственный начальник. У меня по долгу службы могут находиться кое-какие материалы, которые прольют свет на гнусно-похабную деятельность гражданина Иванцова. И я, естественно, могу организовать выступление в прессе для предания гласности всех этих мерзких фактов и разоблачения этого оборотня и изверга как врага нашего трудового капиталистического народа. И девушка, которая очень много и долго писала на эту тему, но никак не могла напечатать того, что хотела, порадуется, увидев свой самый жесткий и разоблачительный материал на первой полосе «Губернских вестей». Правда, он будет как бы неполным, не выворачивающим все наизнанку, но с большими и тонкими намеками на очень толстые и прискорбные для товарища Иванцова обстоятельства.

— А когда сторгуетесь, ты Верке несчастный случай устроишь? — спросил Клык мрачно. — И не западло?

— Я тебе еще раз говорю, Клычок, не будь ты таким подозрительным. Будете играть по моим правилам — жить не помешаю. Начнете отсебятничать — пожалею, но прикончу. Знаешь ведь, что я иногда бываю очень крутой. Нервы играют и все прочее. Пойми, корешок, я ведь тебе не зря полчаса объяснял, какой ты счастливый и везучий человек. Любой другой еще несколько дней назад в могиле лежал бы, а ты здесь сидишь со мной, мирно беседуешь, торгуешься неизвестно из-за чего. Иванцов там уже с вертолета тебя разыскивает, как я понял. Вот до чего дошло! И ведь разыскивает только ради того, чтоб тебя привести в тот вид, каким ты числишься согласно документам. То есть в трупный. — Курбаши говорил заметно жестче, чем до этого, и Клык ощутил, что особо фамильярничать с бывшим однокашником не стоит. В конце концов, теперь они были в разных весах, и то, что Курбаши был радушен, вежлив и позволял Клыку говорить разные нелицеприятные вещи, было с его стороны всего лишь проявлением великодушия.

— Не обижайся, — улыбнулся Клык, — я ж понимаю, что деваться мне от тебя некуда. Буду играть, как скажешь.

— Ты только, главное, не бегай, — посоветовал Курбаши настоятельно. — Недельку полежишь, нога болеть перестанет, захочется воли, смены впечатлений и так далее… Пересиливай себя, ладно? Лучше бабами займись. Тут их дополна, и новому человеку они всегда рады. Да и с собой ты неплохих привез. Вполне логично, если ты с Веркой романчик завернешь. Я уж, так и быть, аморалку тебе по службе не засчитаю. Лишь бы ты только сидел здесь и дальше внутреннего дворика не совался. И нычка твоя полежит у меня в сейфе. Все равно ведь продать ее ты не сумеешь. Цены не знаешь.

— Да мне, если по правде, — сознался Клык, — много не надо.

— Тебе не надо, а мне надо. Получишь по справедливости — половину. Это может быть столько, что тебе и не снилось.

— Благодарствую…

— Не за что. Это не благотворительность, когда можешь взять все, а делишься по принципу «фифти-фифти». Это глупость. А за глупости не благодарят. Тем не менее я эту глупость сделаю. И ты будешь жить здесь, как в хорошей гостинице за сто долларов в сутки, которые я с тебя не возьму.

— Да, — заметил Клык, — этот домишко тебе дорого обходится небось… Прямо поместье. И давно ты его сварганил?

— О, это, брат, целая история! — Курбаши с охотой ухватился за эту тему, чтобы не говорить Клыку неприятные вещи. — Вообще-то, если честно, я его не строил. Его купец первой гильдии Асекрит Анем-падистович Кулебякин начал строить в 1913 году. Крупнейший коммерсант и фабрикант в губернии был. Льном торговал, имел целый речной флот, прядильные и ткацкие фабрики, еще что-то.

В общем, крутой бизнесмен. У него в нескольких городах были дома, а тут он выкупил имение какого-то пропившегося барина. Хотел себе уединенную обитель соорудить, вдалеке от дорог, деревень и так далее. Но через год после начала строительства помер. Сыновей у купца было четверо. Само собой, что в том же, 1914 году они провели раздел наследства, и вот эта земля с недостройкой досталась младшему сыну Андрею Асекритовичу. Он поначалу хотел эту землю продать, но тут началась война. Соответственно Кулебякин-младший подсуетился и решил при помощи Союза городов соорудить здесь санаторий для больных и раненых воинов. Строили медленно, того не было, другого, опять же тогда инфляция разгулялась, деньги обесценивались, до семнадцатого года успели только коробку соорудить без стекол и отделки. А после бросили. Кулебякина за какой-то заговор против красных шлепнули, имущество еще раньше национализировали. Одним словом, все, как положено при революции. Пустое здание без крыши, да еще вдали от населенных пунктов — кому оно нужно? Забыли про него. Даже в инвентарные описи перестали включать. Так и простояло семьдесят лет. Ничье. А в девяносто первом мы на него набрели. Навел справки, что, чего, как, в облархиве побывал, в краеведческом музее, а потом приобрел, смешно теперь сказать, за пятьдесят тыщ. И участочек в полтора гектара приватизировал. Дорога сюда была не лучше тех просек, по которым мы сегодня ехали. А мы четыре километра асфальта положили, заборчик поставили, начали ремонт. Крепко было построено, местами только пришлось кирпичи менять. На начинку, конечно, потратиться пришлось, газ, электричество, кондиционеры, вентиляцию устанавливать. Водопровод артезианский с американской системой очистки устроили. Парк ухоженный сделали, в подвале гараж оборудовали, автомастерские для текущего ремонта. В общем, конфетка получилась.

— Да, — сказал Клык, — прилично сэкономил небось.

— Конечно, на одной кладке не меньше двух миллиардов. Кирпич нынче дорог — полторы тыщи штука у вас в области, а у нас — на сто рублей дороже. Так что мне пришлось волей-неволей у вас закупаться, в Сидорове. Там кирпичный завод неплохой, не хуже, чем в Бугровске, а везти ближе и на каждой тысяче кирпичей по сто тысяч экономишь. Но если б я все стены и своды клал, то, пожалуй, не потянул бы.

— Да, ты теперь настоящий деляга стал, — заметил Клык. — Все считаешь, вычисляешь, небось даже на компьютере.

— А как же! Нынче без этого нельзя. Я ж тебе говорил, что современный бандитизм — это упорный, нелегкий и опасный труд. Которым, если хочешь знать, без ума заниматься невозможно. А ты все продмаги потрошишь. Смотри, скоро эта лафа кончится.