Приговоренный

Виктор Семенович довольно заметно надавил на слово «почти», отчего сердце у Клыка ощутимо екнуло… Манит, сука, манит! Эх, не проторговаться бы! Вспомнилось, как в детстве рыбу удил. Поторопишься — крючок у рыбы из горла вырвешь, протянешь — съест ерш червяка и уйдет жировать дальше. Если правда, что прокурор у Черного в корефанах, то он запросто может все знать. Уже сейчас. Кроме того, конечно, что знает Клык. Неспроста он сам в тюрьму пожаловал. Не хочет, чтоб лишние были. Эти два холуя на него как на отца родного глядят. Прикажет — размажут Клыка по стенке, прикажет — будут Клыку в два языка задницу лизать. И молчать будут наглухо, что бы их шеф ни сотворил.

— Да уж не «почти», а «совсем», гражданин прокурор, — покачал головой Клык. — «Любовь прошла, увяли помидоры, ботинки жмут, и нам не по пути…» Или повторное ходатайство не отклонили?

— Пока его, откровенно вам скажу, еще и не отсылали, — сказал Иванцов. — Вы, гражданин Гладышев, должны бы знать: на этом этапе уже редко что меняется. Обнадеживать не буду. Но…

Как он это «но» подал! Талант! Клык опять про рыбалку вспомнил, но не удильщиком себя почуял, а ершом. Ишь, как прокурорушка водит, ну-ка, Клычок, заглатывай наживочку, сверху червячок, а внутри крючок. Но фиг вы угадали, гражданин начальник. Клык хоть и попортил нервы, дожидаясь, пока придут, но совсем до ручки еще не дошел. Поэтому его хватило на то, чтобы не дергаться и спокойно дождаться продолжения прокурорской фразы, последовавшего почти через минуту (Виктор Семенович прикуривал сигарету):

— …Могут быть кое-какие шансы, если у вас появится желание быть пооткровеннее в связи с вашей записочкой.

— Виктор Семенович, — проникновенно попросил Клык, — явите милосердие… — С понтом дела он на пару секунд придержал язык и лихо закончил: — Дайте закурить!

Когда сигарета оказалась в зубах и дым потек в легкие, Клык почуял легкое блаженство и чуточку больше поверил в благополучный итог беседы. Главное — спокойствие, как говорил товарищ Карлсон: дело-то житейское!

— Ну так как, Гладышев, есть у вас что рассказать о записочке?

— Не знаю, гражданин прокурор, с мыслями никак не соберусь.

— Ладно, — прищурился Иванцов. — Если трудно с мыслями собраться, я вам помогу. Задам пару-другую вопросиков. Не возражаете?

— Нет, не возражаю. Как можно?

— В таком случае, гражданин Гладышев, припомните, пожалуйста, где вы находились 23 августа 1992 года?

— Господи, гражданин прокурор, это ж три года назад было! Разве сейчас вспомнишь? Может, там, а может, в другом месте. Я путешествовать люблю, знаете ли. Иногда за туманом еду, иногда — за запахом тайги. Бывает, даже за деньгами.

— Стало быть, ехали в поезде? — порадовался прокурор. — Так надо понимать?

— Пожалуйста, можно так записать.

— Номер поезда, конечно, не помните?

— У меня на цифры память хреновая. Даже три подряд запомнить не могу.

— Попробую вам помочь, — осклабился Иванцов. — Пятьсот шестьдесят седьмой поезд, дополнительный.

— Правда? А я и не знал.

— Да знали, Петр Петрович, знали. И «1992», и «п. 567» у вас в малявочке встречаются.

— Пропал я, — подчеркнуто горестно вздохнул Клык, принимая соответствующую позу, то есть закрывая руками лицо и опираясь локтями на конторку. — Изобличили вы меня, гражданин прокурор. Целиком и полностью изобличили в том, что 23 августа 1992 года я ехал в поезде № 567 дополнительном. И статья за это есть, поди, тяжелая, расстрельная, наверно. А расстрела я с детства боюсь.

— И зря боишься. Это гуманное, очень гуманное наказание, если хочешь знать. — Голос у прокурора стал какой-то не тот, да и на «ты» он перешел — Клыку поплохело. Духариться надо в меру. А то и впрямь можно не дожить до законного расстрела. Тем более что прокурор своими вопросиками окончательно ввел Клыка в курс дела. Не совсем, конечно, но до определенной степени. Стало ясно как божий день, что прокурор с Черным действительно кореша. Иначе гражданин начальник хрен догадался бы и про поезд, и про 23 августа, которого в маляве не было. Вряд ли тот мужик, чей «дипломат» заиграл Клык, сделал о своей пропаже заявление в милицию, а прокуратура завела по этому факту уголовное дело. Тем более что мужика этого, по слухам, дошедшим окольными путями до Клыка, Черный замочил. Черный все сделал правильно, по логике вещей. Он вышел на пахана поездной бригады, которая специализируется на купе и чемоданах и работает по данной линии. Но там нашли убедительные доказательства в свое оправдание. Выходило, что никого из ихних в 567-м не было и быть не могло. Кроме этой бригады, как утверждалось, никто поездными работами не занимался. Грешили на катал-шулеров, которые иногда превышали полномочия и занимались не своим делом, но и у тех было четкое алиби. А когда ребята Черного уцепились за проводницу, та то ли с перепугу, то ли от дури какой ляпнула, будто на какой-то станции тот самый мужик выходил с «дипломатом», а вернулся без него. Вот тут-то курьеру и пришел тот самый, что «подкрался незаметно». Черный со своими братанами сгоряча затряс его до смерти, а потом отправил купаться. А мимо Клыка проехал, не заметил. Клык по поездам не шарил, у него адрес не дом и не улица, а Советский Союз в старых границах. Приехал, прикинул точку, взял загодя билетик, поработал — и тютю! Усвистал. «Полем, полем, полем свежий ветер пролетал…» И так далее, как там Газманов поет. В одних городах вписывался в блатхаты, в других — где мог — пристраивался к разведенкам. Их по Руси до хрена, и мужиков на них не напасешься. Врать Клык умел, знал много, читал немало, мог изобразить и работягу, и инженера, и военного, и мента. Как правило, дуры верили и тем себе пользу приносили, жизнь продлевали. А вот пару раз нарывался Клык на ушлых, блатных, те его сразу раскусывали и в долю просились. Вот этого Клык жуть как не любил. В обоих случаях пришлось лечение борзоты летальным исходом завершать. На чужой кусок не разевай роток. Радости вместе, а работа у каждого своя. Один раз решил совместить приятное с полезным — с Валькой. И влетел под вышку.

Клык сидел все в той же позе, поддерживая морду ладонями. «Это что же, гражданин начальник, вы насчет гуманности расстрела заговорили? А не хотите ли вы меня с потрохами отдать Черному?» — вот что вертелось у него на языке, но покуда из осторожности с языка не срывалось.

— Не кривляйся, не кривляйся, Гладышев, — посоветовал прокурор. — Не то время, чтоб кривляться. Есть у тебя шанс самому все подробно рассказать.

— Вы же все знаете, Виктор Семенович, — почти серьезным тоном сказал Клык. — Ничего добавить я не смогу. Да, сознаюсь, ехал 23 августа 1992 года в поезде 567-м.

— Вот этот товарищ там тебе не встречался? — Иванцов показал Клыку фото. Да, это тот мужик был. Но Клык спешить не хотел.

— Вы меня удивляете, гражданин прокурор. Вы сами-то можете вспомнить человека, если три года назад с ним в поезде ехали? По-моему, этого я вообще первый раз вижу.

— А вот посмотри тогда, Петр Петрович, — зло сказал прокурор, — что от него осталось…

Фото было паршивое, но понять, что этого самого мужичка крепко обработали, труда не составляло. Ничего иного от Черного ждать не приходилось. У него фирма веников не вязала.

— Впечатляет? — Прокурору стало приятно, потому что брезгливое выражение на лице Клыка все-таки промелькнуло.

— Ужасно! — вздохнул Клык, покачав головой. — Изверги!

— Могу, опять-таки в расчете на ответную откровенность, пояснить, что данный гражданин, Коваленко Сергей Юрьевич, был убит так зверски и жестоко, потому что вез ценный груз для своего шефа Чернова Владимира Алексеевича, но не довез, ибо был этот груз украден. А Чернов заподозрил, что Коваленко этот груз присвоил. И вот вам результат…

— …Двенадцать негритят! — срифмовал Клык.

— Признаетесь, что похитили этот груз в чемодане типа «дипломат»?

— У! — по-детски дурашливо воскликнул Клык. — Сто сорок четвертая часть третья! Хи-хи-кс! Переквалифицируете обвинение со 102-й и 146-й? Тогда сразу же беру!