Страница 15 из 60
Подъезжая к Парижу, посыльный издалека увидел очертания готического собора Нотр-Дам, возвышавшегося посреди Сены на острове Сите, где в давние времена возник город, названный римлянами Лютецией. Рыцарь направил лошадь к одному из мостов: монастырь тамплиеров находился на противоположном берегу реки, неподалеку от собора. Он благополучно пересек Понт-о-Шанж, но на другой стороне его остановил патруль. Капитан приказал ему спешиться и показать свои документы. Однако монах не подчинился: в Париже рыцарям Христа всегда грозила опасность — в особенности со стороны властей.
Солдаты окружили посыльного, и он понял, что должен вырваться от них во что бы то ни стало, чтобы выполнить свое поручение. Пришпорив лошадь, рыцарь поскакал прямо на солдат, но один из них бросился на него и вцепился ему в горло, пытаясь свалить с седла. В этот момент цепочка, висевшая на шее у рыцаря, оборвалась, и медальон с посланием для Великого магистра сгинул в темных водах реки. Вырвавшись из рук солдата, монах погнал лошадь вперед, но другой патрульный выстрелил в него из арбалета. Стрела вонзилась рыцарю в спину с левой стороны, и наконечник прошел насквозь на уровне плеча.
Рана была очень серьезной, возможно, даже смертельной, и гонец сразу же понял это. Он с трудом держался на лошади, но, помня о важности своего поручения, продолжал скакать, собрав последние силы. Посыльный добрался до монастыря, истекая кровью, и рассказал Великому магистру о плащанице. Медальон с посланием был потерян, но рана рыцаря и огромное кровавое пятно на его плаще были слишком красноречивы, чтобы можно было усомниться в правдивости его слов. Рыцарь выполнил свой долг и вскоре умер со спокойной душой, не подозревая, что капитан, возглавлявший патруль, проследовал за ним до самого монастыря, где жили тамплиеры. В ту же ночь монастырь окружили сотни солдат, и монахам было приказано выйти и сдаться. Однако никто не вышел. Рыцари храма решили в очередной раз принести себя в жертву.
Тогда солдаты стали пускать горящие стрелы в окна и на крышу монастыря и подожгли телегу с сеном у его входа. Через несколько минут огонь распространился по всему зданию. Сначала внутри стояла гробовая тишина, но потом оттуда, словно издалека, донеслось мрачно-торжественное пение сотен голосов. Люди, обреченные на жуткую смерть, не кричали от страха, как следовало бы ожидать, а пели гимн Господу. Слышался треск горящего дерева, и языки пламени, вздымавшиеся все выше и выше, казались разинувшим пасть свирепым чудовищем, жадно утолявшим свой неистовый голод.
Здание было уже полностью охвачено огнем, и вдруг капитель, отколовшаяся от колонны, полетела вниз и упала неподалеку от предводителя напавших на монастырь солдат. Лошадь испугалась и понесла, сбросив своего седока. Посреди ясного неба грянул гром, и многие солдаты бросились бежать прочь, ужаснувшись, возможно, совершенному ими преступлению. Предводитель поджигателей со сломанной шеей лежал в агонии на мостовой перед полыхавшим монастырем. Он испустил последний вздох, с ужасом глядя на содеянное в предчувствии близкого и неминуемого Суда. Умирая, он издал душераздирающий вопль, прося привести священника для исповеди, но было уже слишком поздно.
Известие о гибели парижских тамплиеров пришло в Поблет через несколько дней, повергнув в горестное смятение принадлежавших к ордену монахов. Однако им пришлось скрывать свою скорбь, чтобы не вызвать подозрений у остальных обитателей монастыря. Парижские рыцари храма были уничтожены… Это означало, что Каталония стала последним оплотом тайного ордена, и святой плащанице суждено было на века остаться в Поблете под надежной защитой рыцарей-тамплиеров.
14
1888, Париж
Когда Жиль наконец смог открыть глаза, ничего необычного уже не было, но он все еще был не в силах прийти в себя от того, что произошло или по крайней мере показалось ему. Жиль не мог с уверенностью сказать, действительно ли он видел это. У него болело все тело, мышцы его были напряжены, и он чувствовал себя совершенно обессиленным. Жилю казалось, будто он находится в каком-то другом мире, перенесенный туда неведомой силой. Соблазнительно было свалить все на усталость, решив, что увиденное было лишь плодом переутомления. Было намного легче убедить себя в этом, чем как-то объяснить увиденное и принять это даже вопреки прежним убеждениям. Однако Жиль был ученым и всю свою жизнь восставал против той ошибки, которую сейчас готов был совершить. Он знал, что страх и предубеждение не могли привести к истине: это был верный путь к мраку и неведению.
Боссюэ изо всех сил пытался себя убедить, что должно существовать какое-то рациональное объяснение произошедшему. Несомненно, оно должно существовать. Набрав в легкие воздуха, он нетвердым шагом двинулся вперед, держась левой рукой за край стола, чтобы не упасть. Через целую вечность — как ему показалось — Жиль добрался до того места, где лежал медальон. Он не сдвинулся с места, не пропал и выглядел теперь совершенно обычно — так же, как прежде. Боссюэ громко сглотнул слюну и протянул дрожащую руку к медальону. Едва коснувшись его кончиками пальцев, он резко отдернул кисть. Поверхность медальона была ледяной, несмотря на то что всего несколько секунд назад от него, как от настоящего маленького солнца, исходили горячие яркие лучи. В тот момент, глядя на сверкавший медальон, Жиль, как ему показалось, услышал какой-то далекий голос, но не смог разобрать, что он сказал.
В конце концов ему удалось преодолеть свой страх. Решительно взяв медальон со стола, Жиль поднес его к глазам. В нем, как казалось, совершенно ничего не изменилось. Все было по-прежнему, но Боссюэ, к своему удивлению, обнаружил одну деталь, которую раньше не замечал, — тончайший зазор на ребре медальона, шедший по всей окружности. Сердце его бешено заколотилось, и страх уступил место волнению. Взбудораженный своим открытием, профессор переворошил все на столе в поисках нужных инструментов.
— Ну где же они, черт возьми?! — бормотал он, теряя терпение.
Несколько колб и пробирок упали на пол и со звоном разбились, но Жиль даже не заметил этого и судорожно продолжал переворачивать все на столе. Найдя то, что искал, он чуть не запрыгал от радости и в лихорадочном возбуждении оторвал от своего халата кусок ткани, чтобы завернуть в него медальон. Трясущиеся руки едва его слушались. Попытавшись закрепить медальон в прикрученных им к столу тисках, Жиль лишь уронил его на пол.
— Черт возьми, черт возьми! — в нетерпении воскликнул он и нагнулся, чтобы подобрать вещицу.
Едва не ударившись головой о край стола, Боссюэ поднялся и вытер со лба обильно струившийся пот, попадавший в глаза. Снова завернув медальон в кусок ткани, он тщательно закрепил его в тисках, после чего, приставив к его ребру долото, ударил по нему молотком. Металл не поддался. Жиль ударил опять, на этот раз еще сильнее — и острие слегка вошло в ребро медальона. Сгорая от нетерпения, он ударил еще несколько раз, пока наконец долото не рассекло медальон на две части. Потеряв опору, Жиль едва не упал на тиски. Тяжело дыша, он некоторое время стоял неподвижно, глядя на завернутый в тряпку медальон. Руки его, все еще сжимавшие инструменты, бессильно висели вдоль тела. Жиль снова вытер пот, стараясь немного успокоиться. Он все еще учащенно дышал, и из груди его при каждом выдохе вырывался какой-то свист.
Рассеянно отложив молоток и долото, Жиль вынул из тисков медальон, бережно взял его обеими руками и, переложив на стол, развернул ткань. Его подозрения оправдались: медальон действительно оказался полым — на белом клочке ткани лежали две его половинки. Но там было и еще кое-что, чего Жиль не ожидал обнаружить. Или наоборот, как раз ожидал — трудно было сказать… Он сам этого не знал. Теперь можно было лишь констатировать факт: на столе рядом с остатками расколотого медальона лежал кусок желтоватой бумаги, свернутый в несколько раз.
Боссюэ вытер руки о свой изодранный в клочья халат, словно боясь осквернить таинственную находку нечистым прикосновением. Потом поднял глаза и окинул взглядом комнату, желая удостовериться, действительно ли все происходящее — реальность. На улице хлынул ливень, и обильные потоки воды с шумом заструились по водосточным трубам. Вдалеке, перекрывая монотонный стук и шелест дождя, гремел гром, возвещавший о приближавшейся буре.