За крокодилами Севера

Как я уже говорил, сушник сушится на поду русской печи, предварительно вытопленной так же жарко, как топят ее под хлеб. Из хорошо протопленной печи выгребаются угли, помелом выметается вся зола, а затем на почти раскаленный под ровно выстилается солома, хорошо смоченная, омоченная в том же озере. И уже на эту солому плотно укладывается приготовленная для сушки рыба. Печь закрывается, и рыба в печи на соломе сначала печется, а затем и высыхает. Рыба сохнет с вечера до утра. И утром ты достаешь из печи готовый сушник.

Была здесь и своя нехитрая арифметика. Так, если ты сушил мелкую рыбешку, то такой рыбешки надо было отправить в печь до шести килограммов, чтобы получить один килограмм сушника. Если сушили крупную рыбу, то один килограмм сушника получался из пяти килограммов крупных окуней и щук.

Сушник, как и высушенные в печи грибы, мог храниться сколь угодно долго. По зиме из сушника варили очень вкусную уху, а из сухой щуки готовили тоже очень вкусное блюдо — сухую щуку, выжаренную в сметане. Сушник выручал людей во время того же сенокоса, когда вдали от дома надо было быстро приготовить горячую еду. Уха из сушника считалась лечебным средством, и мне не раз приходилось слышать, как местный фельдшер советовал какой-нибудь старушке, потерявшей было силы, посушить рыбу в печи, а там и сварить себе уху из сушника — именно из сушника, а не из свежевыловленной рыбы, что была под рукой.

Все тонкости приготовления хорошего, доброго сушника и все, что было связано в тех местах с этим продуктом, мне еще предстояло изучить, предстояло набраться опыта, и мои радушные хозяева-пастухи, отвечающие за совхозных телушек, отправленных на лето в Поржалу, не скупились тут на советы и подсказки, а научив меня готовить сушник, благословили и на рыбный промысел, передав мне для этой цели в собственность небольшое отхожее озерко.

Отхожими назывались здесь все озера, входившие во владения жителей Поржалы, на которые надо было уходить, отходить от деревни, как минимум, километров на пять. Пока Поржала была жилой деревушкой, у каждого нашего отхожего озера был свой хозяин. Но и тогда, когда я объявился в этих краях, память о прежних хозяевах отхожих озер была еще жива, а потому мне и указали путь по тайге в сторону той воды, которая хозяина в то время уже не имела.

На свое отхожее озеро я отправился рано утром, еще в сумерках плыл на лодке по Домашнему озеру, на берегу которого и стояла Поржала, в самый его конец, в Концезерье, а далее — старая таежная тропа, в конце которой и встретила меня отведенная мне для рыбной ловли вода.

Как я уже говорил, рыбная ловля местными рыбаками велась исключительно для обеспечения собственного хозяйства и никогда не предполагала выхода на рынок, и может быть, и поэтому здесь, в Поржале, так и не появилась никакая чрезвычайно уловистая промышленная снасть. Сети у поржаков были, они вязались из обычной катушечной нитки, аккуратно оснащались и берестяными поплавочками и грузилами-камешками, но этими сетями наши рыбаки пользовались опять же чаще всего для того, чтобы быстро поймать рыбу на ту же уху. Все сети здесь были т. н. торбальные — такой сеткой осторожно окружали какой-нибудь заливчик, заросший травой, а там длинным шестом, торбалом, стволиком той же ели, сохранившим на конце культю корня, торбая, выгоняли из травы в сеть ту или иную рыбешку. Торбанут раза два, много — три — вот и уха на всю семью. Правда, ближе к осени, когда в озере обнаруживали себя стаи плотвы-сороги, когда эта сорога начинала гулять ятвой, стаей, у самой поверхности, то и дело выплескиваясь из воды, эту самую сорогу-ятву, ловили в сетку и побольше, чем на вечернюю семейную уху — тогда добытую рыбку сушили и убирали про запас на зиму…Вся же остальная рыбная ловля и ловля прежде всего хорошей, крупной рыбы (щука, окунь) велась исключительно крючковой снастью.

Знали в Поржале и жерлицы, именуемые здесь «крючками», знали и дорожку — сами готовили для такой снасти и крючки-двойники и тяжелые, но не колеблющиеся, а вращающиеся латунные или медные блесны-ложки. Но, по моим наблюдениям, самым главным орудием были тут все те же удочки: обычная, поплавочная, на которую ловили тех же окуней, а еще удочка-макалка, удочка живцовая с большим крючком на металлическом поводке и с большим поплавком-трубочкой, скрученной из берестяной полоски. Этот поплавок, изготовленный из бересты, предназначался не только для того, чтобы удерживать на месте живца, посаженного на крючок — поплавок-трубочка при легком ударе о воду обычно издавал громкий звук-бульканье, и такое бульканье, считалось и не без основания, должно было привлекать щуку. А у щуки есть такая манера: покидать свою засаду и незаметно подбираться к тому месту, где резвится, кормится, мечет икру рыбешка помельче. И не раз такие маневренные щуки тут же обнаруживали мою лодку, возле которой собиралась та же сорожка и где я эту сорожку преспокойно потягивал из воды на свою легкую поплавочную удочку, тайно подкрадывались ко мне и обычно не упускали случая здесь поохотиться…

Хватали такие щуки и зазевавшуюся сорожку, и беспечных окуньков, бросались и к рыбешкам, попавшимся мне на крючок. Я, конечно, уже знал за местными щуками эту слабость — устраивать свои засады под моей лодкой, а потому, не дожидаясь, когда такой пронырливый охотник сорвет сорожку или окунька с крючка моей поплавочной удочки, заранее, предварительно булькнув как следует поплавком, опускал неподалеку от лодки живца, насаженного на крючок удочки-макалки.

Часто рыбаки на таком отхожем озере, где не было ни лодки, ни плота, устраивали свою рыбную ловлю следующим образом: поймав легкой поплавочной удочкой несколько небольших рыбок, рыбак оставлял эту удочку на берегу, а сам с удочкой-макалкой отправлялся по берегу от одной «вершины» к другой, т. е. от одного упавшего в воду дерева до другого, и у каждой подходящей «вершины» принимался булькать своим берестяным поплавком. И очень часто после такого путешествия-бульканья наш рыбак возвращался к своему присталищу, где ждал его вечерний костерок перед дорогой домой, с очень приличным уловом — пять, шесть, а то и все десять щук были не редкой наградой за такую усердную работу.

Рыбу, пойманную на отхожем озере по летней, жаркой погоде, надо было побыстрей пустить в дело: если отхожее озеро недалеко от деревни, от дома, то с рыбой надо было поторопиться домой. А если отхожее озеро далеко от деревни, то рыбу надо было здесь же обратить в сушник. А для этой цели почти на каждом, удаленном от деревни отхожем озере кроме ладной охотничьей избушки была еще и печь для сушки рыбы.

Такие печи устраивались рядом с избушкой, устраивались почти точно так же, как русская печь, только без трубы — как древние печи в курных избах. Над такой печкой наводился навес из бересты, чтобы глину печи не размыло дождями. А все остальное, как дома, как в деревенской избе. И сам очаг печи на отхожем озере был не на много меньше, чем очаг печи в деревенском доме: если с пода русской печи в деревенском доме обычно можно было снять за один раз килограмма полтора сушника, т. е. можно было сразу отправить в такую печь девять-десять килограммов пойманной рыбы, то с печи на отхожем озере обычно можно было получить такого же сушника около одного килограмма, т. е. за один раз эта печь могла принять пять-шесть килограммов свежей рыбы. На тех же отхожих озерах, где уловы могли быть побольше, нередко устраивали и по две печи или одну большую… Словом, все было тут учтено, все рассчитано, и все эти расчеты мне и предстояло всегда помнить в моей работе таежного заготовителя.

На моем первом отхожем озере не было ни лодки, ни плота. Не было ни избушки, ни печи, а потому, собрав свой дневной улов, я должен был спешить в деревню и уже там топить печь и выкладывать на под хорошо протопленной печи, на солому (или тростник), хорошо омоченную в воде, пойманную мной рыбу.

В первый день знакомства с озером мне предстояло прежде всего обзавестись подходящим плавсредством, и я тут же принялся валить сухие елки и вязать из еловых бревен плот.