Повести

— Кар-кар-кар! — руганью встретило воронье племя Лисина.

— Погодите проклинать Якова, он вас так накормит, век будете помнить.

Охотник не без труда перевернул на спину труп зверя. Даже мертвый, он наводил на Лисина страх.

Своим острым ножом Яков сделал надрезы на ногах и начал свежевать косолапого.

— Жи-ирный! За што же обиделся на Егора-то?.. — громко разговаривал он с мертвым зверем.

«Сейчас я обдеру тебя, разрублю на части и растаскаю по кустам… Воронье за день так обработает, что одне косточки останутся, и тех не сыщешь», — рассуждает Лисин.

Когда Яков отделил шкуру от мяса и расстелил ее по снегу, то на ней оказались три дырочки, вокруг которых багровели кровоподтеки.

— Я слышал два выстрела… Значит, одна пуля навылет прошла, а вторая задержалась, — говорил он по таежной привычке вслух. — Значит, Егора-то он невзначай подстрелил.

Вороны расселись по соседним деревьям и что есть мочи костыляли человека.

— Да погодите же, поганые, сейчас нажретесь! — огрызнулся Яков.

Лисин изрубил тушу на куски и растаскал их по чащобе.

— Жрите, лопайте, черти ненасытные! Да так, чтоб косточки никто не сыскал.

Яков притомился и сел на колоду, закурил, призадумался о чем-то, а потом радостно рассмеялся.

— Так-то вот, Петруха, посмотрим, как будешь там на суде!.. — Лисин снова сипло и приглушенно захихикал и погрозил кулаком в сторону Фролихи, куда ушли Петр с Мишкой. — Там я кое о чем скажу… Слышь, аминдаканский активист?

Яков долго искал дерево с дуплом. Наконец у самой речки, в огромной кривой лиственнице, он обнаружил дупло, куда и засунул медвежью шкуру.

— Жди меня, шуба, пока черти не угомонятся. Потом заберу тебя, продам и на Петькины проводы в тюрьму выпью, хи-хи-хи!

Услышав ехидное хихиканье Якова, высокие строчные деревья сурово нахмурились и покачали своими кудрявыми макушками.

Отмерив сто шагов на закат, он сделал затес на толстой сосне, чтоб по нему потом найти шкуру.

По тайге пронесся тревожный шум и затих в горах.

— А ты, паря, меня не запугивай и не отговаривай! — с твердой решимостью в голосе сказал Яков тайге и зашагал к юрте.

Сидит Петр на колоде и смотрит, как Мишка, ловко орудуя топором, делает сайбу[58].

«Смекалистый бурятенок, — подумал Стрельцов. — Я и не подумал, что он топором так может».

А рука опухла, раскраснелась и сильно ноет. Донимает головная боль, но все это пустяки по сравнению с болью на душе. Неотступно грызет Петра мысль о том, как он, неудачно выстрелив в медведя, ранил Егора…

Соорудив отличную сайбу, Мишка соскочил на землю.

— Как, дядя Петя, ладно, нет?

— Хорошо, молодец. Теперь склади туда мясо и закрой по-хозяйски.

На обратном пути Мишке захотелось посмотреть, какого медведя завалил Петр, но Стрельцов наотрез отказался идти туда. Мишка обиделся и шел молча сзади.

Поняв Мишкину обиду, Петр повернулся к нему и хмуро улыбнулся одними глазами.

— Не сердись, Миха, туды ходить нельзя.

— Да нет, я не обижаюсь.

— Вишь, паря, мы с тобой наследим, а вдруг туды приедет милиция, что нам тогдысь скажут?

— А зачем милиции-то приезжать?

— Сам знаешь Лисиных… Егор-то сразу, еще у медведя, попрекнул меня, будто я мстил за отца…

— Но ведь ты же невзначай его ранил, выручал…

— Так-то оно так…

Юрта Лисиных сиротливо прикорнулась под старой, разлапистой сосной. Ни дымка из дымоходного отверстия, ни собак у двери.

— Что такое, где люди-то? — спрашивает Мишка.

— Наверно, спят, а собаки зверуют.

Мишка нырнул в низкую дверь.

— Дядя Егор, здравствуй, — чуть слышно проговорил он. В ответ послышался стон, потом прошелестел шепот: — Пить… дай пить… С-с…

Петр неуклюже заполз вслед за Мишкой. Мишка налил в деревянную чашку чаю и поднес к губам больного. Тот жадно проглотил.

— Горит нутро… Чо погода-то?.. Даст идти, нет?..

— Сивер дует, не пустит, — ответил Мишка.

— А ты кто?

— Мишка.

— А-а… а Яков-то где?

— Ушел куды-то.

— И Петьки нету?

— Я здесь, дядя Егор.

— А-а… чую, Петруха, что здесь и отдам концы.

— Ничо, дядя Егор, ты двужильный, выздоровеешь.

— И не бай, паря, все нутро горит и чем-то набухает.

Яков не пошел прямо на юрту, а вышел сначала на берег моря, в километре южнее от нее.

Холодный ветер хлестнул по лицу, нахально проник за шиворот и за пазуху.

«Э-эй, черт, не угребемся… Что же будет с Егором-то? — тревожно подумал он. Взглянул на свои руки и одежду. — Надо умыть следы».

Продраил песком заскорузлые, испачканные кровью и жиром руки. Тщательно вымыл щетинистое темно-коричневое лицо, очистил от кровавых пятен штаны и шинель.

— Теперь никто и не подумает, што я с мясом возился, — проговорил вслух таежник и побрел на табор.

После обеда Петр, посоветовавшись с Яковом, отправил Мишку к деду Куруткану.

— Передай деду, что с Егором Лисиным приключилась беда и мне никак нельзя его оставить. Понял? Только там не мешкай… Как стихнет, сразу и пойдем… Э, черт, чуть не забыл, на сайбе возьми стегно мяса и унеси Куруткану, да не забудь рассказать ему, у какого дерева находится сайба с мясом… Понял?

— Понять-то понял, но как же старик найдет нашу сайбу по одному какому-то дереву.

— Э, паря, не твоя печаль. Старик в тайге, как ты в своем дворе, все знает. Ты видел у сайбы кривую листвень со сломанной вершиной, вот про нее и скажи, а остальное — не твоя печаль, найдет.

— Хы, наверно, он шаман, — усмехнулся Мишка и быстро зашагал по тропе.

За версту от своего чума старый эвенк встретил Мишку.

«Нет, он шаман!.. Не то как же можно в такой дикой тайге узнать, что к нему идет человек, и встретить его в нужном месте. Шаман!..» — восхищенно подумал молодой охотник.

— О где Петька? — узенькие белесые глазки тревожно уставились на Мишку. Тощая фигурка старика еще больше согнулась.

Парень сбросил понягу с мясом.

— Петька упромыслил. Послал тебе.

— Огде Петька?! — еще громче повторил старик.

— У Лисиных в юрте.

— Она сдурель?! Лисин худой люди.

— Егора Лисина ранили… пуля тут, — Мишка показал на грудь.

— О-бой, драка биль?

— Нет, по ошибке… невзначай…

— А-а… Петька ево домой тащиль?

— Нет, ждут, когда ветер утихнет.

— Э-э, твоя тоже помогать будешь?

— Аха.

— Твой скорей ходи назад. Солнце садись — будет тихо.

Мишка хотел дотащить до чума свою тяжелую понягу, но старик замахал на него, затряс седой головой.

— Сама тащиль буду. Тебе торопись нада.

— А сайбу-то найдешь?

— Найдем. Мне ворона показать будет.

— А-а.

ГЛАВА VI

На закате ветер начал стихать. Темные тучи, низко нависшие над морем, наконец оторвались от него и отдельными разорванными клочьями уплыли на юг. За морем четко вырисовывались прибрежные горы, а гольцы окутались в белые кудрявые облака и спрятались от глаз человеческих на долгие недели. По характерным резким очертаниям Байкальского хребта Петр узнал, где находятся Горемыки, где Аминдакан и Нижне-Ангарск. Долго он всматривался в знакомые горы, у подножья которых приютилась его родная деревня. Там его Вера. Словно из тумана выплыли дорогие черты любимого лица. Большие черные глаза грустно улыбаются. Она укоряет Петра: «Дома бываешь гостем, и как тебе не надоест?.. Неужели тебе плохо со мной?.. Может быть, ты разлюбил меня?!.»

«Нет, Вера, не разлюбил я тебя и никогда не разлюблю, — отвечает ей Петр. — Скоро будем вместе…»

— Петруха, — позвал его Яков.

— Чо, дядя Яша?

— Дык чо, паря, будем делать?

— Пойдем, — твердо ответил Петр.

— Ишо зыбит, да и ветер будет парусить, — тревожно посмотрев на море, сказал Яков.

— Ничо, будем мало-помалу двигаться, а то Егор-то не дотянет до больницы.

58

Сайба — лабаз на дереве.