Повести

— Ну и слава богу.

Костыль Малышева стоял на прежнем месте.

«Значит, забыл, черт хромой, а я-то подумал», — сквозь густой загар выступила краска.

Поморки славятся своей чистоплотностью, а Наталья Прохоровна в своем Аминдакане считалась самой лучшей хозяйкой.

Белый, некрашеный пол был натерт с дресвой[49] и посыпан золотистым песком. Он мог смело поспорить в чистоте с кухонным столом другой неряхи. Подоконники были плотно заставлены цветами герани. В переднем углу красовался огромный фикус, из-за которого строго смотрели иконы в золоченых рамках.

У окна висит омулевая сеть для починки.

Все это выглядит с детства привычно, и Петька радостно окидывает их приветливым взглядом, как давних приятелей.

Мать быстро приготовила завтрак.

— Садись, Петя, наверно, голодный, как волк.

— Не-е. Шибко-то не морили себя.

После завтрака Наталья Прохоровна, убирая со стола, рассказывала сыну деревенские новости. Петр курил на пороге и, улыбаясь, слушал, а сам думал: «Мать-то еще совсем молодехонько выглядит… Овдовела двадцати семи лет, сейчас ей сорок два… Если она выйдет замуж за Семена, то мы с Верой уже будем как брат с сестрой… тогда…»

— …В ту пятницу я белила контору, а Нюрка, Егора Лисина, мыла полы. Вот уж удаленная девка — и характер хороший. Я тогдысь, грешным делом, подумала… мне бы заиметь такую невестку…

— А Вера-то хуже ее?

Наталья нахмурилась:

— Не хотела тебя расстраивать, но сам вызываешь на разговор… Верка-то…

— Чо с ней?! — Петька стремительно поднялся с порога.

— Леший, што ль, ее заберет! Уж чересчур любит ухажеров менять. Как идет из клуба, то Мишка, то Гришка, то Савка с ней.

— А я подумал, случилось неладное. — Петька слабо улыбнулся и снова сел на порог.

— Ох, сынок, ты какой-то совсем деревянный. Отец-то твой не таким был. Спробуй-ка, бывало, штоб другой парень проводил с вечерки, прибьет!

— Зачем же, мама!.. Если кто проводил твою девчонку, значит, бросай ее?.. Не-е, так не бывает… Вера честная, я знаю ее.

— Черта с два знаешь! Плохая она!

— Началось!

— Вот те и началось! Погоди ужо, еще не то узнаешь, — продолговатое белое лицо Натальи передернуло брезгливой гримасой. В ее огромных голубых глазах сверкают злые искры, но в промежутках между вспышками Петька увидел, нет, скорее всего, угадал и боязнь, и внутреннее страдание, наполнявшее душу матери.

В душе у Натальи происходит горячая борьба, и верх одерживает ее собственное «я».

Ей надоело одной сидеть за сиротливо шипящим самоваром. Надоело одной ложиться в холодную постель. Надоело все!.. Вся эта безрадостная вдовья жизнь. А тут Петька с Веркой со своей любовью вертятся. Если они поженятся, то им с Семеном придется забыть о совместной жизни.

— Хочешь знать, кто она?!. Верка шлюха!.. Шлюха!..

— Шлюха?! — Петька, как ошпаренный кипятком, вскочил на ноги и прерывающимся голосом закричал: — Врешь, мама! А я женюсь и увезу ее в Усть-Баргузин к дяде Петровану Богатых… Он меня звал к себе.

— О, боже мой! За что же такое наказание! Царица небесная, заступись! — зарыдала, заголосила Наталья.

Петька с силой хлопнул дверью и выбежал на улицу.

На пирсе сидят несколько поморов и, дымя трубками, мирно о чем-то беседуют. Один из них, седовласый, медлительными плавными движениями рук чертил в воздухе какие-то фигурки и указывал чубуком трубки то на нос «Красного помора», то на корму. В нем Петька узнал Елизара Окунцева, бригадира колхозных плотников.

«Задумали, кажись, второй катер гоношить», — подумал Петька.

С судна по трапу сошел плотный, среднего роста мужчина; легкий ветерок ерошил его черные волосы. Темные, монгольского разреза глаза были строго прищурены. Это был председатель артели Алексей Алганаич Батыев. При виде подошедшего Петьки добродушное, открытое лицо бурята расплылось в улыбке.

— А-а, наш самый молодой бригадир! Здравствуй, здравствуй! Ну, как промышляли?!. Не болели? Все ладно?

— На рыбку мы не в обиде, Алексей Алганаич, план перевыполнили. — Петька пожал небольшую крепкую руку председателя и так же, начиная с дяди Елизара, поздоровался со всеми остальными.

На грубых загорелых лицах поморов скупые улыбки, у некоторых чуть потеплели глаза. Петька знает и ценит это сдержанное доброжелательство.

— Вот и молодцы!

— Да што там, Алексей Алганаич, просто повезло нам.

— Но-но! Я знаю, сам с восьми лет начал рыбачить. Рыбацкое счастье без старания само не приходит… Вот смотрите, мужики, молодой, а всех старых бригадиров обставил! — председатель хлопнул Петра по широкому плечу. — А когда я назначал его бригадиром, то некоторые правленцы были против. Молодец, Стрельцов, не подвел меня. На летнюю путину пойдешь бригадиром большой сетовой лодки, вот так. — Черные глаза председателя твердо и внимательно прошлись по Петру. — Сейчас же рыбу сдай на склад и можешь гулять… Да, как у тебя с дровами на зиму?

— Дровишки есть… заготовили. А что, Алексей Алганаич, дядя Елизар-то так любуется «помором». Не сглазил бы, — пошутил Петр.

— Небось, Петька, не изурочу[50]… Хочу, допрежь как залезть на печку, завернуть вам добрую посудину.

— Только чтоб не прозвали «семь гривен», — пошутил председатель.

— Э, паря, там было все наперво делано, вот и вкралась ошибка.

— Правильно. А теперь делайте катер длиньше и шире, чтоб емкости было больше.

— Ладно, сделаем.

Председатель взглянул на часы, распрощался и быстро зашагал в село. Посмотрев ему вслед, плотники ухмыльнулись в усы.

— Ишь, ему надо длиньше и шире, ядрену мать. Легко сказать, а спробуй-ка одним топором, — беззлобно ворчит старый Елизар.

Уважали поморы своего молодого председателя и часто обращались к нему с вопросами, даже не имевшими ничего общего с артельными делами.

Коза ли залезет в чужой огород, раздерутся ли в кровь или другое что — идут не куда-нибудь, не в сельсовет, а идут к Алексею Алганаичу.

И как-то он ухитрялся же! Поговорит с людьми, что да как, и те сами увидят, кто прав, кто виноват в данном случае, и сами же поставят с общего согласия все на мирный лад. Глядишь, загладится все, и вражды как не бывало. При нем народ стал дружнее жить, а это при артельной работе самое главное дело.

Утром на пирсе Петька написал записку и попросил Ивана передать ее Вере. И вот, не дождавшись назначенного времени — не хватило терпения, да и домой-то не тянуло после утренней ссоры, было как-то неудобно перед матерью, — он забрался на гору, возвышающуюся над Аминдаканом, и в условленном месте стал ждать Веру.

День хотя и клонился к вечеру, но он все еще переполнен солнечным светом. Ярко зеленеют покрытые хвойными лесами крутые склоны гор. Освещенное и прогретое солнцем море украсилось нежными переливами цветов — от светло-голубого и до самого темно-синего. От него веет какой-то сверхчеловеческой притягательной силой, так и любовался бы и любовался им. А прозрачный воздух, стелющийся над морем и прибрежными лесами, приятно бодрит и успокаивает. Совсем рядом где-то над Петькой, в густых ветвях старой березы, беззаботно и любовно перекликаются махонькие пичужки.

— И везде-то, везде любовь! — улыбаясь, вслух проговорил Петька. Ему казалось, что даже вот эта теплая, размякшая земля тихо нашептывает кому-то про свои тайные желания.

Петька лег на спину и стал следить за редкими облаками, плывущими неведомо куда. Но в ту же минуту над ним появился целый рой комаров, и некоторые из них уже успели впиться в тело и разбухли от крови.

«Днем и то едят, черти, а вечером что будет… Живьем сожрут девчонку. Нет, придется встретиться на берегу… можно на пирсе. Пойду домой, наверно, мать истопила баню», — решил Петька и пошел в деревню.

— Ты где же, Петя, пропадаешь, баня остыла, — встретила сына Наталья, — вот тебе белье, иди мойся.

49

Дресва — размолоченный на мелкие кусочки камень.

50

Не изурочу — не испорчу.