Повести

— Плоховато.

Чудесный запах свежей ухи ударил по носу, и у Петьки потекли слюни.

— Ой, исть охота!

— Опять же исть! Да ты для начала сбегай в кусты, потом рожу обмакни в воде, а там и за стол можно.

Наверно, никто не умеет так варить уху, как поморы. Настоящая рыбацкая уха, что может с ней сравниться!

Петька орудует большой деревянной ложкой. Торопится, обжигается, жмурится от удовольствия и через несколько минут откатывается от столика.

— Ох, тять, однако, «турсук» может лопнуть! — смеется, шлепая себя по животу, Петька.

— Ешь сколь душе угодно, для башлыка же ведь варил.

— Не-не, хва, хва! — отказывается мальчик.

— Маловытный[40] ты, потому слабак, не пройдет и двух часов, опять начнешь ныть — «исть хочу».

Сидор посуровел. На смуглом, обросшем лице легли морщины. Он сунул в карман трубку с кисетом и поднялся из-за стола.

— Петруха, ты иди к вешалам разбирать сети, а я распорю рыбу. Може, седни заколочу лагун. Понял?

— Разберу, тятя, небось ни одной титьки[41] не оставлю, все распутаю.

Промысел хариуса подходил к концу.

Однажды в предутреннем пепельном полумраке Сидор услышал удары волн о берег и встревоженный выскочил из юрты. С моря дул «парусник», который заметно прибавлял.

Небольшие, но крутые волны, сердито шипя, налетали на каменистый берег.

«Эх, дьявол! Тово и гляди разбушуется! Хоть бы успеть снять сети. Не то забьет тиной и в клочья раздерет все снасти», — пронеслись тревожные мысли.

Сидор заскочил в юрту и поднял сына.

— Петька, сивер налетел!

Мальчика словно ветром сдуло с постели.

— Ой, сети-то разорвет! — вырвалось у парнишки. Вперед отца он юркнул в отверстие берложки и бросился к лодке.

Сидор с Петькой столкнули лодчонку и враз заскочили в нее. Легкую «хариузовку» стало кидать, и она раза два гулко стукнулась о подводные камни. Петька оттолкнулся кормовым веслом, и лодка, выскочив из разбора, как норовистая лошадь, высоко взметнулась вверх и сразу же бросилась вниз в темную пучину. Сильными рывками помор вывел лодчонку на глубь, а Петька направил ее к Тонкому мысу, где стояли сети.

Порывы ветра становятся все сильнее и сильнее. Волны бугрятся, и на них появились белые гребешки, которые заглядывают в лодку.

— Не спужать Сидора… Знаю тебя, чертяку, оставишь в море сети — одне фитили снимешь, а то и тех не будет. Все сожрешь! — как с человеком разговаривает помор с ветром.

— Тять, эвон маяк! — крикнул Петька.

Голос парнишки, слетев с губ, мгновенно утонул в шуме и грохоте волн, но помор, внимательно следивший за каждым движением сына, все понял без слов.

Ловко лавируя между волнами, рыбаки подъехали к маяку. Сидор, изловчившись, схватил его и, стоя на ногах, потянул сети за обе тетивы.

А волны кидают лодчонку, как щепку. То она взлетит так высоко, что оттуда видать всю окрестную тайгу, то нырнет в темную пучину, где над головами людей угрожающе бурлит и шипит громада зеленоватой воды.

«Хорошо, что поставили на одну ставежку», — подумал Сидор, вырвав последние метры сетей.

Петька умело развернул лодку и направил ее к табору. Сидор изо всех сил нажимает на весла и попутно помогает сыну поворачивать норовистую лодчонку в ту или иную сторону. По тому, как слаженно действуют отец с сыном в такую штормовую погоду, было видно, что они уже не один сезон промышляют вместе.

Поравнявшись с разбором, рыбаки выждали самую большую волну и на ее гребне направили лодку в берег. Не успели они моргнуть, как «хариузовка» ударилась о мелкие камушки. Сидор с Петькой стремительно выпрыгнули и, ухватившись за борт лодки, потянули ее на берег.

Мокрые сети с рыбой да просочившаяся через щели вода сделали лодку неодолимо тяжелой. Как ни старались отец с сыном, не смогли ее сдвинуть с места.

— Погоди, Петька, подождем вон ту волну! — Сидор мотнул головой в сторону накатывавшейся громады.

Вот налетел стремительный вал и, как щепку, взметнул вверх лодчонку.

Петька оказался на миг в воздухе и засучил ногами. Краешком глаза он увидел, как отец, взмахнув руками, упал под лодку.

— Ой, мама! — в ужасе вскрикнул мальчик и бросился к отцу.

Второй день Петька с Егором и глухонемым Пашкой, подменяя друг друга, гребут в сторону дома. Лодка с больным Сидором Стрельцовым тянется на буксире. У Петьки сильно опухли ладони рук и сплошь покрылись ссадинами и кровяными мозолями. В перерывах, когда в греби садится сам Егор, он перебирается в свою лодку и с тревогой склоняется над отцом.

— Тять, тебе легче стало, нет? — дрожащим голосом спрашивает он.

— Пить… дай глотнуть, — с хрипом шепчет больной.

Напоив отца, Петька роется в огромной суме, сшитой из нерпичьей шкуры, достает кусочек черного, крепкого, как камень, сухаря. Перевалившись через борт, он отмачивает его, а затем долго-долго жует, пока не получится горькая кашица. Подцепив эту кашицу на указательный палец, он насильно толкает ее в рот больного. Сидор сердито мычит, машет головой и выплевывает.

— Ты же, тятя, с голоду замрешь!.. Пошто куражишься-то? — укоряет Петька отца.

Ничего не добившись, мальчик залезает под носовую шакшу[42] и, уткнувшись в водорез лодки, горько плачет. Ему так жалко отца, что он забывает про нудную мучительную боль в окровавленных руках.

Сидора спасло от неминуемой гибели то, что, упав, он оказался между двумя гранитными плитами и удар падающей лодки был смягчен ими. Но несмотря на это, у него была повреждена грудная клетка и сломана кисть правой руки. Ни на минуту не отступала страшная боль в пояснице.

Жалко, ох, как жалко Петьке отца, человека сильного и крепкого, который вытянулся, как покойник, и лежит пластом в лодке. Не ест ничего, а лишь пьет и пьет холодную воду. А разве от воды будешь сытым?

— Ты же, тятя, с голоду замрешь, — шепчет сквозь рыдания Петька.

О тонкие кедровые доски «хариузовки» мягко ударяются крохотные волны.

«Шлеп-шлеп, Петь-ша, шлеп-шлеп, Петь-ша», — успокаивают они мальчика на своем «водяном» языке.

Над Петькой наклонилась мама. В ее больших голубых глазах страдание. Она ласково глядит и убаюкивает его, как это делала она давным-давно. И мальчик, медленно кружась в каком-то жарком багряном мареве, быстро засыпает.

— Петька-а!.. Эй, дьявол, вставай!.. Растак-перетак! — кричит Егор с соседней лодки.

Но где докричишься! Из пушки пали, и то не разбудишь Петьку. Он спит себе спокойненько под своей шакшей и снов не видит никаких. Только иногда пробежит по его измученному лицу гримаса боли.

Егор рывками подтягивает стрельцовскую лодку и, засунув руку под шакшу, хватает Петькину ногу.

— Ой-ой-ой!.. Не надо!.. Не надо!.. Дяденька, больно мне! — спросонья отчаянно отбивается и кричит Петька.

— Не визжи! Подымайсь!

— Ой, руку!.. Ой, руку больно!.. Хоть бы чуточку еще соснуть… — со слезами умоляет Петька Егора Лисина.

Но Егор неумолим. Он сердито плюется и, захлебываясь грязным матом, укоряет мальчика, что они, Стрельцовы, жадюги и круглые дураки, безрассудно лезут в такой ветер в море за сетями. А теперь вот из-за вас мозоль руки, тяни вашу лодку на буксире.

У Егора от горя и зависти спирает дыхание, горит и ноет сердце. Еще бы! Тот злой сивер, в который едва не погиб Сидор Стрельцов, разорил Егора в одну ночь — разодрал в клочья и разметал по всему берегу все его снасти, за которые они с женой батрачили у богатого рыбопромышленника целых шесть лет. И сейчас он тащится домой без единого конца сетей[43]. Как тут не будешь убиваться и злиться, поневоле будешь завидовать соседу и всем другим удачливым рыбакам.

А сосед его, Сидор Стрельцов, пусть и пострадал малость, ничего, встанет на ноги. Мужик он живучий, двужильный, ему, чертяке, не привыкать, сколь раз тонул и гинул, а домой возвращался с победной головой. И в этот раз он привезет домой довольно рыбы, а главное, свои снасти, бережно, по-хозяйски развесит в своем амбаре.

40

Маловытный — человек, употребляющий пишу в малом количестве.

41

Титьки — клубок запутанной сети.

42

Шакша — носовая палуба у лодки.

43

Местное выражение — конец сетей означает: одна сеть.