Повести

У самого прижима, под ветреной стороной, они сделали из толстых кусков льда засаду и устроились караулить.

Такую ночь коротать у таежного костра — и то нелегкое дело, но по привычке все же можно. А друзьям пришлось сидеть на голом потрескивающем льду, боясь сделать лишнее движение.

К полуночи они так озябли, что им казалось — мороз проник в легкие, в сердце, в жилы; он колет и сжимает сердце, затрудняет дыхание.

Где-то далеко вверху, по кромке скалы, пронесся шорох, застучали мелкие камешки.

Люди замерли.

Шумок все яснее, все ближе.

Вдруг застучала четкая дробь. На белый лед выкатились три черные фигуры. Они то увеличиваются, то уменьшаются, то увеличиваются, то уменьшаются.

Это несчастные животные на предательском скользком льду падают и поднимаются, чтобы снова упасть. А вот и стая волков.

Раздался душераздирающий предсмертный рев. Послышался лязг клыков, хруст сломанных костей… Сватош схватился за ружье. Онемевшие пальцы не повинуются.

— С-стреляй, Бим! Стреляй!

Он не слышит, а только видит, как из ствола винтовки бурята частыми плевками вылетает огонек. Волки подскакивают вверх, сваливаются на лед. Вдруг один из них бросился к Сватошу, но на бегу перевернулся недалеко от него. Второй тоже уткнулся в лед; третий промелькнул совсем рядом, вздыбился и огромной тенью заслонил все. Перед самым лицом Сватоша лязгнули зубы, но в этот миг раздался оглушительный удар, и все смолкло.

— Зенфран, мы живем!!!

— Бим, ты великий стрелок! Ты… — голос Сватоша задрожал. Благо, что ночь умело скрывает скупые мужские слезы и свято хранит свою тайну.

ГЛАВА 5

Все эти дни после приезда с Индинского мыса Зенон Францевич возится в питомнике с соболями. Ручная выздоровела, и Екатерина Афанасьевна принесла ее обратно в вольер. Остальные зверьки заметно похудели. Они с жадностью набрасывались на мясо и, сердито ворча, поедали любимое блюдо.

Валентина старательно помогала Сватошу, присматривалась, училась обращению с хищным норовистым зверьком.

Однажды Зенон Францевич, внимательно взглянув на нее, спросил:

— Валя, надо парочку соболей выпустить в тайгу… Каких тебе не жалко.

— Ой, Зенон Францевич!.. Зачем же…

Сватош расплылся в довольной улыбке.

— Мне, Валя, радостно, что ты их так любишь. Но выпустить в тайгу соболей необходимо.

— Да там их убьют эти… браконьеры.

— Не убьют. Мы выпустим недалеко отсюда по речке Одрочонке. Там уже давно не водится соболь… Зверьков закольцуем. Будем им делать подкормку, чтоб голод не заставил покинуть эти места. А затем организуем наблюдение за ними. Осенью, по переновке забегают молодые собольки. Произведем количественный учет нового потомства и узнаем, каков приплод нового года. Весьма возможно, что сумеем разгадать пусть даже долю из тех многих загадок, которыми окружен этот коварный зверек.

— Почему же коварный-то? — с упреком улыбнулась Валя.

— Потому, что не дает потомства в неволе… Вся наша работа имеет немалую важность для науки… Нам необходимо выяснить причину, отчего наши собольки упорно отказываются спариваться… Вот это задача!.. Если, Валюта, мы с тобой разрешим эту задачу, то нашего баргузинца будут разводить в вольерах специально организованные пушные хозяйства. Это будет очень выгодно нашему государству…

Второй день Сватош с Бимбой и Васькой Рысевым преследуют браконьеров. Чумница хищников, дойдя до стрелки, где встречаются Правый и Левый Чальчигир, разошлась в разные стороны.

— Ха, что же они вздумали расходиться-то?

Зенон Францевич вынул из кармана большую записную книжку, из которой достал вчетверо сложенный лист бумаги. Это была самодельная карта Чальчигира. Развернув ее, он долго рассматривал тоненькие жилочки. Правый и Левый Чальчигир, извиваясь змейками, уходили в разные стороны. К ним же сбегались тонюсенькие бесчисленные жилочки — это текли ключи.

Подумав, он подозвал стражников.

— Вот, друзья, смотрите… Вы вдвоем идете по Правому Чальчигиру. Дойдете до его вершины, там будет крутая седловина. Подниметесь и по ее гриве спуститесь вот сюда. Здесь исток Левого Чальчигира. Встретимся примерно вот в этом месте.

— Я, Зенфран, был здесь, — вставил Бимба.

— Вот и хорошо. Будьте осторожны. Они могут применить оружие. Помните, что произошло с Виктором.

Когда товарищи скрылись за плотной стеной деревьев, Сватош тронулся вверх по Левому Чальчигиру. Затерявшаяся в девственной тайге, почти никому не известная горная речонка была густо заселена черными соболями. Это было в самом сердце заповедника. Сюда осмеливались заходить лишь Хабель да Остяк. И то очень редко. Дело в том, что из этих богатейших угодий за пределы заповедника можно было попасть только через очень узкое, труднопроходимое ущелье. Да и то в конце ущелья, уже на самом гольце, путника поджидала гранитная стена, на которую поднимались при помощи веревки. Так что для рядового браконьера это была настоящая ловушка.

По берегам извилистого Чальчигира тянется темный кедровый бор. Великаны кедры чуть не до середины реки распростерли свои могучие руки-ветви. От легкого дуновения «верховика» ветви величественно раскачиваются, словно благословляют путника в добрый путь…

За одним из поворотов, в прибрежном тальнике Сватош увидел огромного лося. Зверь спокойно поедал тонкие побеги тальника. Он так увлекся своим занятием, что не заметил приближающегося человека. А потом, вдруг почуяв неладное, высоко вскинул свою массивную голову и, увидев человека, мгновенно исчез в сумраке кедровника.

Зенон Францевич улыбнулся. «Не вздумай, чертяка, так дремать перед браконьерами… Угостят свинцовой картошкой и не помянут, как тебя звали…» — напутствовал он вслед удиравшего зверя.

Третий день Хабель горит огнем. Не ест, пьет густой терпкий чай да на ходу глотает снег. Остяка он отправил по Правому Чальчигиру, а сам пошел сюда… «Эх, черт, не надо было посылать… сгоношил бы он юрту… Как-нибудь отлежался бы… Ведь хворь-то тогда, еще при нем, начинала донимать».

Идет, едва передвигая ноги. Часто садится. Долго сидит. Пока мороз не доймет, — не встанет. С большим трудом поднимается и идет дальше. А в голове невеселые думы: «Где-нибудь сяду, засну и замерзну… Съедят меня волки».

Вдруг Хабель услышал шорох. Воспаленные глаза тревожно уставились в одну точку. «Кто же идет?.. Остяк или…» Прислушался. «Нет, не Остяк… тунгус шагает легко, словно рысь… А этот по-русски, как медведь, давит на лыжи… Значит, идет стражник! Что делать?! Эх, злая немочь… Один выход — пуля». Браконьер собрал последние силы и бросился вниз с крутого взлобка. Куда девались прежняя ловкость, уверенность, безумная смелость. «Эх, разве это гора! Я бы в добром-то здоровье на одной ноге с нее слетел». Кое-как скатившись, браконьер пошел в гору. Не дойдя и до половины горы, Хабель выдохся. Не только идти, даже сидеть не было силы. Он лег на спину. От переутомления рябило в глазах.

Шорох лыж совсем рядом. Ближе. Подошел.

— Эй ты, кто?! Ох, что с тобой?!

Браконьер с трудом открыл глаза.

— Зенон…

— Молчанов, ты?! Заболел?!

Рядом стоит тонкая сушилка у горелого смолистого пня. Через десяток минут разгорелся яркий костер. Сватош подвесил на ангуру свой котелок со снегом и подтащил, больного к костру.

Хабелю безразлично, что будет дальше. Первый раз в жизни он почувствовал свое бессилие. «Тут и замерзну… баста. Не потащит же на себе меня… Эх, чума забери».

У жаркого костра больного еще больше разморило, и он заснул крепким сном.

Проснулся лишь глубокой ночью. Ярко горел костер, за которым наблюдал Сватош. Он стоял с огромной палкой в руке, которой ворочал толстые сутунки; весь багровый от пламени, в безрукавке, он сейчас походил на сказочного богатыря. «Почему он без шинели?» — мелькнула мысль. Взглянув на себя, увидел добротную шинель Сватоша, которой был старательно укутан, как давным-давно укутывала его мать.