Чирик

Замполит по образованию был ветеринаром, в армию был призван год назад, в армейской среде освоился быстро, но профессиональную терминологию не забыл. Завести стукача его побудило болезненное самолюбие. Дело в том, что он был лыс, и знал, что сие печальное обстоятельство служит для воинов поводом к грубым насмешкам. Уже не раз и не два он видел на стенах штабного вагончика черную круглую угольную баранью харю с глумливой подписью «лысый». И не раз слышал в строю, или когда проводил политзанятие это же гнуснейшее словцо, но никак не мог застигнуть ни одного негодяя.

Исломов серьезно воспринял ответственное поручение, и добросовестно пытался доводить до Карлсова, кто, что и как сказал. Правда, этому чудовищно мешал его малый словарный запас и отвратительная память, а впрямую поставить задачу замполит стеснялся. Так шло время, пока не наступил период всенародных выборов в Верховный Совет. Вот тут-то и засияла звезда Хусейна! Накануне выборов Карлсов вместе с Забулдаевым допоздна засиделись в канцелярии, планируя, как на высоком уровне провести голосование.

– Слушай, Иван, – говорил осоловевший прапорщик, – нам надо первыми проголосовать и доложить в политотдел. Понимаешь? Первыми…

– Как не понять! – тыкал вилкой в жареное мясо (накануне выдали паек) Карлсов. – Постараемся. В пять тридцать поднимем, в шесть проголосуем.

– Ха, какой ты шустрый! Как вша на гребешке! Как же мы их поднимем в полшестого? По уставу не положено! А вдруг Пучилову стуканут? А?

– Чего ж тогда делать? – Карлсов налил еще спирта.

– Вот именно? Думай, комиссар, думай! – прапорщик, шатаясь, заходил по комнатке. – Поднять должны в шесть, но ведь тогда не успеем… Даже если сразу к урнам гнать… Они ж, падлы, сонные…

Карлсов хряпнул сто грамм, закусил огурцом и подпер голову волосатой ладонью. Верно, сонные они, и нерасторопные, как неживые… Будут тащиться к урнам, как черепахи… Черепахи… Тут вспомнилась ему вдруг по неизвестной причине картинка из старого школьного учебника. В каких глубинах памяти она хранилась, неизвестно, но всплыла оттуда, как аэростат в грозовое небо, и вынесла с собой вместе совершенно революционную идею. А был на картинке изображен древнегреческий голый бегущий мужчина в гребнистом шлеме, догоняющий черепаху…

Ровно в шесть утра дневальный по роте рядовой Валиахметов пронзительно возопил:

– Рота, подъем!

Тотчас же Забулдаев с Карлсовым, а также командиры первого и второго взводов прапорщики Шиш и Кренадзе усилили своими глотками данный призыв, и, не ограничиваясь этим, ринулись колотить по спинкам кроватей металлическими трубами, а также сбрасывать с солдат одеяла. В одну минуту перепуганная насмерть рота выстроилась повзводно в три колонны, и Карлсов взял слово.

– Солдаты, – кинул он прочувствованно. – Все мы знаем, какой сегодня день. Все мы, как один, готовы отдать свои голоса за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Сейчас мы сделаем это быстро и организованно…кстати, хочу подчеркнуть, все делается строго в рамках устава – подъем ровно в шесть ноль ноль. Командиры взводов – раздать бюллетени!

Замполит отступил в сторону, и воины обратили внимание на три ящика, стоящих перед ними в некотором отдалении.

– Перед вами – урны для голосования, – вступил Забулдаев. – Задача проста – проголосовать первыми. Взвод, который закончит эстафету последним – сегодня ночью будет чистить снег на плацу. Ясно?

– Так точно!!!

– Внимание… Марш!

Стоящие первыми сержанты пулей рванули к ящикам, как эстафетные палочки вытянув перед собой бюллетени. В мгновение ока они добежали до ящиков, проголосовали и кинулись назад. Добежав до следующего волеизьявляющегося, сержанты хлопали его по плечу, после чего тот также устремлялся к заветным урнам. Атмосфера в палатке моментально накалилась – куда девались сон и апатия?

– Ткач, жми!

– Худойназар… Худойназар…

– Аллах акбар!!!

– …твою мать!..

Суетливо толкаясь, с вылезающими из орбит глазами, неслись к ящикам бывший хулиган Пичугин, учитель физкультуры Петя Сасин, бухгалтер Назаров, браконьер Кондаков, убийца Никифоров, дебил Шариков…

Несчастный Шариков, то ли от усердия, то ли от волнения прикусивший язык, не добежав метра до заветного ящика, зацепился валенком за валенок и рухнул под душераздирающие крики своего взводного прапорщика Шиша. К этому времени уже стало ясно, что его взвод выходит на первое место…

– Убью, гнида! – заревел Шиш, схватив табуретку, и попытался швырнуть ее в Шарикова.

Побелевший придурок с непостижимой скоростью вскочил на ноги, волчьим броском дотянулся до щели в ящике и толкнул в нее бюллетень с такой силой, что всем стало не по себе. А Шариков уже летел назад, показывая скорость, которая не снилась даже знаменитому Валерию Борзову.

Через две минуты Карлсов звонил в политотдел:

– …товарищ подполковник… так точно, Карлсов… так точно, уже проголосовали…все, как один…так точно…есть! Служу Советскому Союзу!

В этот же день Хусейн установил, наконец, кто ругается на замполита словами «лысый баран». Им оказался известный баламут и хам рядовой Стульчак из занявшего последнее место взвода старшего сержанта Курощупова.

– Это все он, лысая гнида придумал! – распалялся в палатке после ужина Стульчак. – Знал, что у нас во взводе у всех грибок, вот и подстроил, паскудник! У-у-у, баран лысый!

И уже утром Хусейн получил вознаграждение – стал истопником у офицеров-двухгодичников. Жизнь победила! Теперь у него была только одна проблема – дрова. К сожалению, топор из роты взять не дали, а другого инструмента не было. Приходилось идти на хитрости, уворовывать дрова у других истопников, что было сопряжено с определенным риском. Несколько раз Хусейна ловили и били, но он был уже достаточно опытен, и знал, как вести себя в подобных ситуациях. С дровами дело постепенно наладилось. Конечно, некоторый риск представляли еще патрули, но они были опасны днем, а днем Хусейн запирался в ЦУБе и не высовывал носа. Он разводил пожарче огонь в топке, устраивался калачиком в прихожей на телогрейке, и засыпал, погружаясь в воспоминания и мечты о возвращении домой. Еще была одна опасность – сгореть заживо. Такое случалось с некоторыми истопниками, а также и жильцами их ЦУБов, когда во-время сна вдруг нечаянно открывалась дверца топки и из нее вываливался уголек. Чертовы ЦУБы, сделанные достаточно комфортно, чтобы в них жить, были на редкость горючи, поскольку основным материалом внутри была пластмасса. При возгорании, чтобы выскочить из спального помещения, жильцам требовалось миновать узкие двери на кухоньку, потом такие же – в прихожую, где уже бушевало пламя, и только затем они оказывались на улице. Увы, не всем удавалось проделать этот рискованный маневр.

Впрочем, беды пока обходили Хусейна стороной. Более того, ему даже посчастливилось познакомиться с женщиной, той самой, к которой он теперь и направлял свои дырявые валенки.

Подойдя к вагончику Прохвальчук, он легонько постучал в окошко.

– Кто?

– Это Хусейн! – тонко ответил Хусейн.

Он стеснялся. Стеснялся того, что приходится будить в столь ранний час инженершу по охране труда. Стеснялся, что надо покупать у нее бутылку. И очень стеснялся того, что у него с ней… того…

– Чего так рано? – голос был еще сонный.

– Не терпится?

– Бутилка нужна! Глизов просит бутилка!

– Ну, заходи, я сейчас… Побудешь?

Хусейн покраснел:

– Время нет, Светлана Александровна. Глизов бутилка надо!

– Ну, давай деньги…

Тут Чирика извлекли на мороз, однако не успел он прочувствовать холод, как оказался в теплой руке, которая заботливо внесла его в душистое помещение.

Глава 4,

в которой Чирик попадает в заботливые женские руки истановится свидетелем начала антиалкогольной кампании

Передав мелкорослому азиату бутылку «Негро», Прохвальчук закрыла дверь, подкинула пару полен в топку котла и вернулась досматривать захватывающий сон о своей встрече с артистом Михаилом Боярским. Она положила Чирика на туалетный столик, художественно выполненный из ящика для ликеро-водочных изделей, забралась под три одеяла и закрыла глаза. Но вместо усатого мушкетера Михаила перед ней возникла блинообразная физиономия Хусейна. Прохвальчук заворочалась, пытаясь прогнать неприглядное видение, но поняла, что все это бесполезно, что сон – чудный сон, унесший ее от ненавистной армейской жизни! – уже не вернется, что надо вставать и готовиться к очередному нелегкому дню.