Чирик

– Голова с печное чело, а мозгу совсем ничего! – сокрушался тот, объявляя Питиримову очередной внеочередной наряд.

Не перечислить, сколько квадратных километров полов вымыл юный Питиримов, сколько экваторных лент картофельной кожуры он срезал, и сколько чаш Генуи очистил. На учебных стрельбах он, вместо того, чтобы поразить мишень, с непостижимой точностью ухитрился попасть в стакан водки, который по случаю поднимал приехавший с инспекцией московский генерал Исчихаев. Во время первой практики в войсках исключительно благодаря Питиримову было утеряно знамя части, в которой он эту практику проходил. Начальник училища рвал на своей голове последние волоски, но ничего не мог сделать с проклятым недоноском. Более того, он требовал от подчиненных преподавателей, чтобы те ставили злополучному бездарю отличные отметки. И все потому, что Питиримов приглянулся безобразной дочке генерал-майора Мотни – начальника местного гарнизона. Дочка и впрямь была не подарок: к рыбьей костлявости имела еще лупоглазые глазищи, да исполинскую заячью губу. Неудивительно, что все нормальные молодые люди норовили как можно меньше находиться в ее обществе. А Питиримов… что ж Питиримов… ему и эта была за счастье.

Да, он был туп. Да, невезуч. Да, замухрышист. Но зато – робок и исполнителен. Можно сказать, что не он женился, а генеральская дочка взяла его в мужья на последнем курсе.

Сразу после суворовского Питиримов, как лучший курсант, был направлен на продолжение учебы в московское высшее общевойсковое командное училище. Он переехал в Москву, прихватив с собой жену и несчастья. Причем теперь они стали перекидываться и на окружающих. Так, в первый же день учебы Питиримова, сломалась ножка стула у начальника его курса полковника Зубова, и тот упал на пол с прокушенным языком, так и не успев разъяснить курсантам истинно народный характер Советской Армии. Через неделю после этого случая была застигнута во время любовных игр с курсантом жена старшего преподавателя кафедры научного коммунизма. Под Новый год повесился начфин, обвиненный в растрате казенных денег. Затем у самого Питиримова украли из тумбочки лезвия «Спутник». А еще был пожар на складе боеприпасов, эпидемия дизентерии на показательных маневрах, избиение Питиримова на танцах во время празднования Дня Советской армии и военно-морского флота, выкидыш у жены его Екатерины, советско-китайский конфликт на Дальнем Востоке… Другой бы на его месте давно уже утопился, или, хотя бы бросился под поезд, но Питиримов мужественно нес свой крест. В этом помогала боевая подруга-жена, и ее отец, приобретающий все большее влияние в Министерстве обороны. Благодаря ему, после окончания училища (и тоже, заметим, с отличными отметками!) Питиримов был направлен служить в Группу советских войск в Германии. Да не куда-нибудь, а в «маленькую Москву» Вюнсдорф – место дислокации командования Группы. Он попал на непыльную должность в отдел кадров танкового полка. Казалось – кончились несчастья! Вот она, заслуженная награда за тягостные годы. Примерно месяц они с Екатериной наслаждались прелестями нелегкой службы на передовом рубеже социализма: пили пиво в соседнем Цоссене, ездили на выходные в Потсдам (хоть это и воспрещалось категорически!) полюбоваться красотами Сан-Суси. Один раз даже удалось смотаться на диковинной двухэтажной электричке до Шенефельда, и оттуда – в сам Берлин! И все кончалось благополучно. Питиримов постепенно проникался состоянием довольства. В тот злопамятный день он нес портфель с секретной отчетностью о количестве вензаболеваний в полку. Путь был недалекий – вдоль «берлинки» до штаба Группы. День был хорош, как никогда. Залюбовавшись хвойным леском, что тянулся между автострадой и железнодорожным полотном, он припомнил разговоры полковых офицеров о большом количестве грибов, что произрастают там. И коварный Рок своими палачьими лапами потащил молодого «летюху» в сторону от штаба. Само собой разумеется, что грибы были. Великолепные подосиновики. Грузди. Опята. И само-собой, Питиримов поставил портфель под сосной, и кинулся рвать дары тевтонской природы. А дальше случилось то, что и должно было случиться: портфель волшебным образом потерялся! Но беда не приходит одна. В тот же день далеко-далеко, при охоте на сайгаков вблизи испытательного ракетного полигона на станции Эмба, был смертельно ранен тесть – генерал-лейтенант Мотня, и через неделю он ушел из жизни, оставив после себя пару десятков наградных знаков, квартиру в Москве, жену, собаку таксу, да костлявую лупоглазую дочь с неудачником-мужем.

Отныне и на веки веков Питиримов был приговорен к службе в самых отвратительных местах. И в войсках, которые иронически назывались «королевскими». Он кочевал с места на место, меняя части и теряя веру в то, что хоть когда-нибудь сможет жить, как нормальный человек: в квартире, а не в вагончике или бараке. В последнее время, однако, череда неудач слегка отступила, если не считать сгоревшего цветного телевизора «Рубин» да смерти любимой тещи от консервов «Завтрак туриста». Питиримов занял должность замполита. Все постепенно шло на лад, он уже начал подумывать, что тягостное родовое проклятье отпустило его, уже стал штудировать книгу «Малая земля», пытаясь понять, как простой полковник – тоже, кстати, замполит! – смог стать генеральным секретарем…И тут последовал новый удар! Вчера поздно ночью, находясь при исполнении караульных обязанностей, рядовой третьей роты Андуллаев совершил гнуснейший акт полового извращения, грозящий пошатнуть помыслы воспрянувшего майора: изнасиловал бесхозную собаку неустановленной породы. Уличенный служащим советской армии сварщиком Акипним, Андуллаев попытался сначала, пользуясь его (сварщика) нетрезвым состоянием, убежать, а потом, преследуемый сварщиком, напал на последнего и нанес ему побои, значительно изменившие форму лица.

… Выйдя из штабного барака, Питиримов поправил козырек блинообразной обвислой фуражки и придал лицу грозное выражение, отчего нос его, похожий на грачий клюв, еще более заострился, а губы превратились в две тонкие фиолетовые полосы. Его путь лежал в оружейную комнату третьей роты, где среди учебных карабинов со спиленными бойками томился проклятый извращенец. Майор злобно плюнул в почерневший сугроб. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Он с омерзительной отчетливостью представил картину происшедшего. Рота военных строителей, в морозной тайге ударными темпами возводящая шахту пусковой установки. Промерзшая насквозь казарма… Вечно пьяный старшина Жук… Ночь…Скотина Андуллаев стоит на посту около шахты…Собака…Голодная, небось, стерва! А у Андуллаева, конечно же – корочка хлеба… Иди сюда, моя хорошая! У-тю-тю-тю-тю!.. И – цап ее!!! И веревкой – к дереву! Ах ты, сволочь! Он шел по узкой неровной тропинке, обильно помеченной по обеим сторонам желтыми пятнами, исторгнутыми из солдатских мочевых пузырей, и постепенно распалялся все сильнее и сильнее. Мало того, что он вынужден вместе с бездетной скрягой-женой ютиться в паршивом клоповном бараке и подвергаться каждодневной опасности быть укушенным в уборной голодной и наглой крысой; мало того, что постоянно гаснет свет и невозможно как следует проработать текст «Малой земли»; мало того, что подлые лейтенанты-двухгодючники чуть ли не в открытую смеются над его субботними занятиями по их же, мерзавцев, политподготовке, называя занятия «проповедями отца Питирима»… Так еще курва Андуллаев подложил, будучи, между прочим мусульманином, этакую свинью!..

Майор прибавил шагу. Снег хрустел под ногами.

Вокруг из сугробов торчали ободранные деревья. Прямо по курсу шевелилась «воины ислама», облепившие поваленное дерево и рубящие на нем сучья. Левее желтели бревнами стены возводимого солдатского клуба, за которыми виднелся остов сгоревшего вагончика, ЦУБа – цельнометаллического унифицированнного блока. Плотная пелена черного дыма шла справа, где солдаты разогревали битум. Картину дополняли ангельски-голубое небо и ярчайшее солнце, бьющее лучом прямо в немигающий глаз замполита.

– Товарищ майор!

Сзади нескладными прыжками приближался очкастый толстощекий урод с физиономией гидроцефала – помощник дежурного по части прапорщик Мамонтов. Питиримов величественно обернулся. Он ненавидел Мамонтова, хотя сам не знал за что. Впрочем, это и неважно, как говорится «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!»