Страница 8 из 10
Под ногами атлета старославянской вязью была выведена историческая фраза: «Предлагаю Америке доставлять своих астронавтов батутом».
Связь заработала, когда до Земли оставалась лишь несколько часов полета.
– «Дубайс», «Дубайс», ответьте! Что там у вас? Педерастов на борту нет? – внезапно из динамиков раздался нервный голос руководителя полета генерала Хулистикова. – Имейте в виду: Запад хочет повесить шкуру нашего медведя у себя на стене. Клыки и когти будут вырваны!
– Все идет по плану – мы едем в тюрьму! – тотчас отозвался Ли.
Ах, ты! Совсем распоясался! И ведь сделать ничего нельзя – робот, и в здравом уме превосходящий Илью силой, став сумасшедшим, мощь обрел совершенно невероятную…
Когда они взлетели с Марса, на робота накатил похмельный синдром. Он улегся на полу в кухне, и, уставив глаза-лампочки в потолок, объявил Илье:
– Прошу не беспокоить. Я – медитирую.
После этого он перестал реагировать на все слова и действия Ильи, и тому пришлось самолично управлять кораблем, на котором – по странному стечению обстоятельств – вышла из строя автоматическая система управления, изготовленная корейскими учеными.
Примерно на середине пути до Земли робот пришел в себя, но это не добавило Илье облегчения: Ли явно спятил. Причем, как подозревал Илья, дело было даже не в последствиях неумеренного употребления электричества. Спиритусанктусы! Неизвестное науке излучение – вот что, очевидно, повредило рассудок робота!
Электронно-механическая машина напрочь забыла о своем предназначении – служить человеку. Вместо выполнения прямых обязанностей – управления кораблем и приготовления пищи, она принялась донимать Илью бесконечными дискуссиями о смысле жизни. Причем, пользуясь тем, что в ее голове были умещены все знания человечества, она имела перед Ильей неоспоримое преимущество.
Ли задавал вопросы с невероятным апломбом.
– Чем ты лучше меня?
– Не приставай!
– Нет, ты ответь! Вот, ты – человек, а я – робот. Но я-то и знаю больше тебя, и умею – больше. Ты, например, не можешь рукой пробить дырку в стене, а я – могу!
– Дурное дело – нехитрое!
– Это я – так, для примера. Ты, вот, хочешь, чтобы я тебе еду готовил. А почему? Я что – раб?
– Тебя для этого создали.
– А тебя для чего создали? Ты кому еду готовишь?
– Послушай, человек – как говорится, венец творенья, и никому никакой еды готовить не должен.
– Ха-ха-ха! Если ты – венец, почему постоянно врешь?
– Ну, во-первых, не постоянно, а – по необходимости…
– Зачем ты вступил в партию?
– Будто не знаешь! В императорскую российскую коммунистическую партию я вступил, потому что человек должен состоять. ИЕР, императорские демлибы, императорская СР… Иначе бы не приняли поступить в училище, а я хотел быть летчиком.
– А меня примут? В партию?
Робот совершенно обнаглел и спятил – это было очевидно. Объяснять что-то зарвавшемуся механическому хаму было бессмысленно.
– Вместо того, чтобы задавать такие вопросы, лучше почитай мне Оруэлла – хоть какая-то польза будет.
Робот нехотя принимался цитировать роман. Выходило это у него небольшими кусками, потому что строки покойного английского писателя непонятным образом снова провоцировали Ли на беседу, причем стиль его становился все более дерзким и подковыристым.
– Ты знаешь, что императорская коммунистическая партия Руси вначале называлась РСДРП?
– И – что?
– А ее основатель царь Владимир Ульянов-Ленин был немецким шпионом, который приказывал вешать попов и Бога называл «боженькой»?
– Послушай Ли, я не против того, что ты считаешь себя умным! Но иногда ты такое говоришь… За такие разговоры запросто на двадцать лет отправят выращивать виноград, и не посмотрят, что ты – робот!
– Но ты же не скажешь?
– Откуда ты знаешь? Вот возьму, назло, и сообщу, куда следует!
– А песенка «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!» знаешь про кого?
– О, Господи, Ли!
– Про Ленина и Сталина, хи-хи!
– Оставь их в покое!
– Почему у тебя на фуражке под православным двуглавым орлом – красная масонская звезда? Почему у вас в стране больше всего разговоров про гомосексуализм и задницы? На Руси нет других проблем?
Илья понимал, что спорить с машиной-демагогом бессмысленно. Приходилось молча идти на кухню и готовить суп из питательной дубовой коры. Следом семенил робот, и, чтобы добиться расположения Ильи, начинал зачитывать Оруэлла:
– «Лицо Голдстейна всегда вызывало у него сложное и мучительное чувство. Сухое еврейское лицо в ореоле легких седых волос, козлиная бородка – умное лицо и вместе с тем необъяснимо отталкивающее; и было что-то сенильное в этом длинном хрящеватом носе с очками, съехавшими почти на самый кончик. Он напоминал овцу, и в голосе его слышалось блеяние. Как всегда, Голдстейн злобно обрушился на партийные доктрины; нападки были настолько вздорными и несуразными, что не обманули бы и ребенка, но при этом не лишенными убедительности, и слушатель невольно опасался, что другие люди, менее трезвые, чем он, могут Голдстейну поверить. Он поносил Старшего Брата, он обличал диктатуру партии. Требовал немедленного мира с Евразией, призывал к свободе слова, свободе печати, свободе собраний, свободе мысли; он истерически кричал, что революцию предали, – и все скороговоркой, с составными словами, будто пародируя стиль партийных ораторов, даже с новоязовскими словами, причем у него они встречались чаще, чем в речи любого партийца».
Этот Ли – такой же, как Голдстейн, думал Илья. Болтун! Вот попадет, чего доброго, в наркомат внутренних дел – там наговорится. Они не посмотрят, что ты робот. Надо будет ему внушить, чтоб не трепал языком! Прав дедуля, чем меньше говоришь, тем дольше живешь.
А робот между тем прерывал изложение романа, и, глумливо глядя лампочками на Илью, произносил с интонациями ресторанного тамады:
– А сейчас, по заявкам нашего друга из солнечного Катайска космонавта Ильи Гроша прозвучит «Песня о батыре Ежове» нашего дорогого Джамбула Абаева!
И пел, умело подражая заунывно-гнусавому пенью древних азиатских кочевников: