Страница 21 из 23
Пару раз я пытался объяснить, что ничего, в принципе, но имею против чая, но сначала завершается операция, потам - чай. Меня не понимали. Хороший и мужественный народ афганцы. Суровое у них воспитание, уходящее корнями и в уклад жизни, и в религию. И вот там у них прочно заложено: начальник должен быть силен и свиреп, тогда это - начальник. Если он уговаривает, пытается убеждать, то это очень скверный, ненадежный начальник. Может быть, даже не начальник вообще. Поэтому выражение лиц у них было такое, как будто они дружно все заглотили по лимону, старались на меня не смотреть, настолько им это было неприятно.
Тогда в третий раз я радикально изменил воспитательную тактику. В большом доме, где заняли "чаевую оборону" около десятка командосов, мои автоматчики прихватили все входы и выходы. Я прошелся сапогами 45-го размера по пиалушкам, подцепил кипящий чайник носком сапога так, что его поймал ближайший зазевавшийся любитель халявного чая. Все это - молча! Ребятки в темпе расхватали автоматы, достроились без слов и сопротивления. Старший заявил, что они все поняли, и попросил разрешения идти и продолжать операцию. Мы улыбнулись друг другу, за нами заулыбались солдаты, и так на этом улыбчивом фоне они замаршировали к выходу. Весть о том, что я, как начальник, не безнадежен и из меня может выйти определенный толк, быстренько облетела весь батальон, и впредь, если где и организовывалась "чаевая оборона", то с тысячами оглядок.
Если у меня в батальоне управление состояло из командира, начальника штаба, двух связистов, авианаводчика с помощником, доктора и пятерых солдат; за управлением афганского батальона таскалась шайка так называемых анзиботов (по-русски денщиков). Пользы от них целый день не было никакой, зато вечером они, как тараканы, разбегались в разные стороны, стягивали отовсюду немыслимое количество ковров, одеял, подушек, паласов и оборудовали своему комбату со товарищи роскошное место ночного отдыха, не оставляя мне даже паршивого коврика. Пришлось пойти на крайнюю меру. Я зашел в дом, обозрил все это великолепие, преднамеренно высокомерно поблагодарил за проявленную обо мне и моих людях заботу и выгнал всех афганцев. Проклацав зубами ночь на соломе, они сделали правильные выводы. Главный из них состоял в том, что кто много хочет - мало получает. Впредь подобного рода инцидентов не было. Места отдыха готовились параллельно. Лучшее всегда было мое. Как начальник я стал наконец на место, и тем все были счастливы.
Операция "Кольцо", в которой я принимал участие (возможно, по недостатку опыта), показалась мне, мягко выражаясь, не до конца продуманной. На протяжении пяти дней мы окружали, чесали, продвигались, маневрировали. Нас обстреливали, мы давали сдачи. Но в основном бой шел с каким-то невидимым, неуловимым противником. Потери, слава Богу, были невелики, но и результаты тоже: трофеи - несколько автоматов, несколько мультуков, патронов, гранат. Мужчин не было: женщины, дети, верблюды, ослики. Взгляды хмурые, ненавидящие, равнодушные - всякие. Не было только веселых.
На шестой день операции с утра, когда петля стянулась до диаметра 4 - 5 километров, народ повалил валом. К обеду у меня было огромное количество пленных (если их так можно назвать) в возрасте от 12 до 70 лет. Это неимоверное количество народу заискивающе улыбалось, кланялось, жестикулировало и всеми доступными способами пыталось объяснить, что все они вместе и каждый в отдельности попали сюда случайно. С помощью мегафона было объявлено, что юношам до 16 лет и старикам свыше 60 лет разрешается покинуть толпу и убраться восвояси. В течение часа толпу ополовинили. Но все равно осталось много людей. Попытки как-то упорядочить эту бурлящую массу ни к чему путному не привели. Все прикидывались идиотами, крутились, вертелись, непрерывно перемещались. Никакие уговоры, окрики переводчика не помогали. Доморощенный переводчик сержант Азимов (таджик по национальности) представил мне двух седобородых аксакалов, которые назвались муллами. Меня осенило: с максимальным почтением, поздоровавшись, я попросил уважаемых отцов помочь мне навести порядок и рассадить задержанных по сотням. Аксакалы отерли бороды, взгромоздились на камень и пронзительными голосами на две стороны начали кричать, размахивая руками. Произошло маленькое чудо. Минут через 15 на большом пустыре сидело 17,5 шеренг, из чего я сделал вывод: батальоном, в котором находилось на тот период 211 человек, я прихватил 1750 душ. Поблагодарив отцов за помощь, я задумался. Все эти люди попали в кольцо окружения. На протяжении 5 суток они отходили, кто-то из них наверняка оказывал сопротивление, большинство были крепкие мужики, но за руку никто схвачен не был. Держать такое количество людей на открытой площадке до темноты, а тем более в темноте - невозможно. Куда и как их девать - неясно. Моему докладу командир полка сначала не поверил, а потом пообещал разобраться. Для него это было тоже неожиданностью. Я принял соломоново решение. Прогулялся, отыскал дом-крепость, примерно 70x70 метров. Здесь надо оговориться, что афганцы строят дома следующим образом: сооружается глинобитный квадрат, высота стены 4-5 метров. Длина стороны квадрата зависит от состоятельности хозяина, в данном случае 70x70 метров. Дверь низкая, примерно 160 сантиметров, очень толстая и прочная (я каску носил исключительно как средство противодействия притолокам). Все жилые и нежилые помещения примыкают к стенам этого квадрата изнутри таким образом, что выше крыши остается примерно метровая стена. По периметру оборудуются бойницы. И получается: мой дом - моя крепость. Даже несколько автоматчиков, бегая по крышам сооружения внутри квадрата, способны сделать эту крепость достаточно неприступной, по крайней мере для пехоты.
Я отрекогносцировал крепость. Мне она показалась достаточно просторной. Людей по сотням подняли и разместили в этой крепости. Когда последняя сотня вошла внутрь, я зашел следом. Теперь уже двор не показался мне просторным. Людей было, как селедок в бочке. За неимением лучшего до принятия решения пришлось остановиться на этом варианте. Выставили охрану, БМД доброжелательно уставилась тремя пулеметами во входную дверь. И только было вздохнули с облегчением, как случилась новая напасть.
Мгновенно, внезапно, буквально как из-под земли образовалось несколько сот возбужденных, кричащих, плачущих, рыдающих женщин. Это были жены, сестры, матери сидящих в крепости. У всех были узелки с импровизированными передачами. Пришлось успокоить и организовать запуск по 10 человек с целью передачи продовольствия. Сначала нашествие вызвало определенную озабоченность, а потом я оценил, что оно пришлось как нельзя более кстати. Мужчины в крепости начали вопить, переводчик обобщил и доложил смысл воплей: "Отловил, посадил, корми, начальник!" А чем кормить, когда родной-то батальон воевал впроголодь? Время шло. Все больше и больше в голову приходила странная мысль: с одной стороны, это пленные - цель проводи-Мой операции, с другой стороны, нахватав их, мы ничего доказать не сумели, с третьей стороны, батальон и пленные все более и более напоминали известную композицию дурня с писаной торбой. Прошла ночь, решения все не было, Двигаться дальше тоже было нельзя. В конце концов где-то около 9 часов прибыли разведрота, саперная рота, еще какая-то, уже теперь не помню, рота. Я получил приказ передать этим подразделениям пленных для конвоирования в находящийся в 9 километрах городишко Чаррикар. С внутренним облегчением я сбагрил эту ораву на попечение саперов и разведчиков и продолжил операцию. Вечером того же дня вернувшийся командир разведроты доложил: поскольку дорога пролегала между дувалами, была узкой и извилистой часть пленных разбежалась, а когда прибыли в Чаррикар губернатор заявил, что фильтрационный пункт у него не готов, подразделение царандоя (милиции) немногочисленное и слабое, хатовцев (органы госбезопасности) вообще нет, выдал им всем справки, что они побывали на фильтрационном пункте, и отпустил с миром. Именно этим и могу объяснить, что с утра нам начали стрелять в спину. Рыбка пробила брешь в бредешке и уплыла. Как я уяснил позже, примерно аналогичная картина была на участках других батальонов. Батальон продолжал движение на указанный рубеж, некоторые подразделения его начали выходить к реке Горбант и совершенно неожиданно встретили жесткое сопротивление со стороны группы численностью до 40 человек. Завязался скоротечный бой, во время которого два пулеметчика из приданного мне афганского батальона заняли позицию на крыше господствующего над местностью дома и интенсивным огнем вынудили душманов отойти. Батальон форсировал реку, продолжил наступление. Здесь неожиданно последовала команда: подразделениям реку Горбант не переходить, всех перешедших вернуть в исходное положение, закрепиться на ее рубеже. Я к тому времени был уже на другом берегу, организовал отход рот, отошел с управлением сам. На пути отхода мне попался дом, с крыши которого вели огонь пулеметчики. Во дворе дома я увидел следующую картину: у стены дома стояли два деда - хозяева дома, со связанными за спиной руками, ухо у одного деда отливало багрянцем. Вдоль них с довольным видом расхаживал лейтенант Бредихин. Лейтенант Бредихин был по-своему замечательным человеком. По образованию - химик, в душе - лев, но судя по некоторым признакам в училище он был матёрым двоечником. Ввиду недостатка офицеров мне его прикомандировали на время операции в качестве командира парашютно-десантного взвода. Во время этой операции действия Бредихина уже стоили мне массы нервов. Сначала Бредихин, не имея, как выяснилось позже, ни карты, ни компаса, перепутал горушки (горы), лихо развернул взвод на 90 градусов, прошелся по тылам собственного батальона 86