Страница 11 из 26
— Сегодня мы идем в театр, дорогой, — заговорила Луиза внезапно, — С семьей твоей сестры, правда, Кэтти приболела, но маленький Роберт обязательно пойдет с нами. Ты ведь не против?
— Кэтти? — переспросил я, — Роберт?
— Кэтрин и Роберт, твои племянники. Джон, тебе стоит ложиться спать раньше, ты неважно выглядишь. Я опустился на стул и обхватил голову руками. Вокруг творился форменный хаос! У меня нет и не было никогда племянников! У Ханны и Генри нет детей, у Кристины с ее шведом тоже, а Маргарет еще слишком юна для замужества.
— Джон, — я услышал, как Луиза подошла ближе и присела рядом, — Джон, милый, я прошу лишь об одном. В театре соберется приличное общество, пожалуйста, хотя бы попытайся изобразить любящего мужа.
— То есть как это — изобразить? — смысл сказанного ускользнул от меня.
— Я об Агате Лонг.
— Но причем здесь миссис Лонг?
— Довольно! — Луиза резко выпрямилась и отошла, почти отпрянула, — Мы уже это обсуждали. Я готова мириться с твоей эксцентричной любовницей, но не желаю, чтобы весь Лондон знал об этом! У меня голова пошла кругом.
— Ваш чай, — громко оповестила служанка. Луиза пронеслась мимо нее, так что чашки на подносе звякнули.
— Ирэн, так ведь? — она кивнула, — Ирэн, какой сегодня день?
— Сочельник, господин, завтра Рождество. Девушка послушно назвала год, поставила завтрак на стол и ушла. А я остался гадать, куда пропали шесть лет моей жизни. Я тоже изменился. Отражение в зеркале, точно издеваясь, показывало мне другого мужчину. Похожего, но не меня. Тот был чуть полнее, солиднее — семейная жизнь пошла мне на пользу, но глаза, их выражение, мне не понравились. На дне их таилась та же усталость, что я заметил у Луизы, и капля раздражения. Перерыв бумаги в столе, я убедился, что все еще практикую медицину, у меня свой кабинет, но не в этом доме, а в квартале отсюда.
Спальня несла на себе отпечаток супружества. Мелочи, в которых чувствовалась женская рука. Платья в шкафу, книги на полках.
Странно только, что мы не переехали в новый дом, а ютились в старом. А дети? Есть ли у нас дети? Я знал, кто может рассказать мне все, что я невольно пропустил. Но поиски мои не увенчались успехом — мадам Деларош уволилась три года тому назад, сразу после того, как какие-то мерзавцы ограбили и убили ее любимую племянницу Софи. Чем больше я узнавал, тем страшнее мне становилось. Знакомые имена и лица перепутались и сплелись в чудовищный узел, временную воронку, которая затянула меня, как корабль в шторм.
Словно злой художник одним нервным мазком изменил картину моей жизни. Я просидел до самых сумерек, размышляя. Раз за разом прокручивал в голове события вчерашнего дня, час за часом, фразу за фразой… И так до тех пор, пока не вошла моя «жена» и не напомнила, что пришло время собираться в театр. Все повторялось со сверхъестественной точностью, с той лишь разницей, что со мной была моя Прекрасная Принцесса, а Ханна держала за руку мальчонку лет четырех-пяти, в котором без труда угадывались фамильные черты Найтингейлов. Я совершенно не смотрел на сцену, и действие, что там разворачивалось, не трогало меня. Я готовился серьезно поговорить с Луизой, объяснить ей, что отныне все будет иначе, мы заживем счастливо, заведем детей. Я должен был сказать, как я ее люблю, с самого первого дня нашей встречи в холле провинциального постоялого двора. Аплодисменты зрителей вернули меня к действительности. Я поднялся с кресла, и вдруг взгляд мой выхватил из толпы голубое платье, довольно откровенное для почтенной вдовы. Агата Лонг, единственная леди-медиум, которую я знаю, улыбнулась мне, словно только и ждала, когда я на нее посмотрю, и помахала рукой.
— Сделаешь хоть шаг, и больше меня не увидишь. Луиза стояла рядом со мной, сжав упрямо губы. Она была настроена весьма решительно, более того, я, как врач, не мог не заметить, что бедняжка на грани нервного срыва. Я посмотрел на миссис Лонг. Та продолжала лукаво улыбаться, наплевав на приличия и здравый смысл. Господи, во что превратилась моя жизнь?!
— Луиза… — я хотел взять ее за руку, но поймал пальцами лишь пустоту, и пустота же смотрела на меня из глубины любимых глаз.
— Твое решение… дорогой? — последнее слово она выплюнула как ругательство.
— Я возвращаюсь домой. Извинись за меня перед Ханной и Генри.
— Трус! Пусть так. Но этого дня вообще не должно было быть. Безумный художник, переписавший мою жизнь заново, это я. Я сам повернул историю вспять одним своим глупым желанием. Злая шутка Судьбы или дар, но желание мое исполнилось. И что же? Жизни многих близких мне людей пошли по иному пути. Я песчинка в жерновах мироздания, которая все испортила. Луиза отпустила слуг. Я налил себе вина и по привычке сел в кресло перед камином. В совсем другое, новое, кресло. В одну реку дважды не войти, но я попробую… Луиза несчастна, в этом я виновен непосредственно. Глупец, решил, что мне лучше знать, как все должно было сложиться. Юная невинная Софи мертва. Бедная девочка стала жертвой моего эгоизма. Я мог только догадываться, что произошло еще, о чем я не знал. Сон одолевал меня, и последнее, что я увидел, были полные слез глаза Луизы…
«Дорогой Джон, это был мой рождественский подарок. Теперь ты видишь, какой могла бы быть твоя жизнь? Скучная, серая, полная слабостей и пороков, так характерных для обычных людей. Но ты не обычный, Джон. Ты особенный. Поэтому я выбрал тебя…»
Я дернулся и проснулся. Спина тут же отозвалась резкой болью.
Голос незнакомого мужчины из сна еще звенел в моей голове, так что я не сразу понял, что спал в неудобном кресле. Моем любимом, с зеленой обивкой.
— Мистер Джон! — мадам Деларош грозно уперла руки в бока, — Вы спали здесь? А это что? На полу валялись осколки бокала, а его содержимое успело впитаться в ковер.
— Какой сегодня день?
— Рождество, мистер Джон. Сколько Вы вчера выпили?
— Рождество! — я вскочил как ошпаренный, — Это просто чудесно! С Рождеством, мадам, с Рождеством! От избытка чувств я закружил женщину в танце.
— Отпустите меня немедленно! Я уже не девочка для таких развлечений. И кстати, Вам письмо. Я вскрыл простой белый конверт и прочитал вложенную туда открытку: «С Рождеством, доктор Найтингейл!» И подпись — «Агата Л.»
История шестая
Глаза хищника
Как и всегда в старой доброй Англии, не успело отшуметь Рождество, как наступило мое самое нелюбимое время, когда свежо еще в памяти светлое праздничное настроение, а за окном который день я наблюдаю лишь потоки грязной воды, проплешины серого снега на серых же грустных мостовых и скучающие бледные лица прохожих, кое-где мелькающие из-под раскрытых зонтов. Зима быстро сдавала позиции, однако и о весне говорить пока не приходилось. Мой отец называл такое межсезонье «серостью», и это было тем единственным, в чем я был с ним согласен. Ко всему прочему, я заболел. Доктор подхватил простуду, какая нелепость!
Раньше мне не приходилось попадать в столько глупую ситуацию.
Пациенты ждали меня, но как я мог явиться, пылая от жара, беспрестанно чихая и не выпуская из рук клетчатого носового платка? Борьба между собственным недугом и врачебным долгом вконец измучила меня, и рассерженная мадам Деларош силой отправила меня в постель и несколько дней практиковала на мне народные средства французской медицины. Я сколь угодно долго мог выражать свой скепсис и недовольство, как неожиданно на третий день почувствовал себя гораздо лучше. Итак, первым, кого я решил навестить после болезни, стал старый Бенжамин Грегсон, бывший школьный учитель, а ныне увлеченный натуралист-любитель.
— Доктор Найтингейл, — старик попытался подняться мне навстречу, но я жестом остановил его, — Как Ваше самочувствие? Я слышал, Вам нездоровилось. При этом он невольно бросил взгляд мне за спину, где, насколько я помнил, стояла горничная Грегсона — Салли Купер.
Девушка стремительно покраснела, словно услышала нечто непристойное, и, сделав неловкий книксен, выбежала вон. Грегсон понимающе, с некоторой долей ехидства, усмехнулся: