Моя сторона горы

— В газетах писали, что они обыскивают заброшенные дома и убежища, но я знал, что ты придумаешь что-нибудь получше. Однако я никогда не думал, что ты будешь жить внутри дерева. Какая красота! Очень умно, сын, очень, очень умно. А какая удобная кровать!

Он увидел мои полки с едой, встал и начал разглядывать запасы.

— Хватит до весны?

— Думаю да, — сказал я. — Если только у меня не будет вечно голодных гостей. Я подмигнул ему.

— Ну, я остался бы на год, если мог, но мне нужно на работу сразу после Рождества.

— Как мама и остальные? — спросил я, доставая тарелки из черепашьих панцирей и расставляя их на полу.

— Она удивительная. Не знаю, как ей удается кормить и одевать восемь малышей, которых мы с ней растим., но у нее получается. Она передает привет и надеется, что ты хорошо питаешься.

Луковый суп был готов. Я налил папе порцию.

— Первое блюдо, — сказал я.

Он глубоко вдохнул аромат и попробовал суп.

— Сын, этот суп вкуснее, чем тот, который готовит шеф-повар Вальдорфа. Бандо тоже попробовал, а я поставил свою тарелку в снег остужаться.

— Мама перестанет беспокоиться о твоем питании, когда услышит об этом. Бандо сполоснул папину миску снегом, а потом с церемонией и элегантностью — он действительно мог быть элегантным, когда ситуация этого требовала — налил ему в черепаший панцирь чай из сассафрасов. Цитируя пассаж Диккенса о еде, он подал прожаренный стейк. Внутри розовый и сочный. Приготовлен идеально. Мы все гордились этим. Папе пришлось выпить чай прежде, чем приступить к стейку. У меня было мало мисок. Горка воздушного пюре из клубней рогоза, грибы и луковицы кандыка с подливкой из желудевой муки. На каждой тарелке были тушеные бобы акации с орехами гикори. Кстати говоря, бобы были настолько твердыми, что их пришлось размачивать три дня.

Ужин был великолепным. Все были впечатлены, включая меня. Когда мы закончили, Бандо отправился к ручью и срезал несколько старых сухих и полых веток. Когда он вернулся, он аккуратно вырезал каждому из нас по флейте перочинным ножом. Бандо сказал, что ивовые дудочки были слишком старыми для такого случая. До темноты мы играли рождественские гимны. Бандо хотел попробовать сложную джазовую мелодию, но поздний час, танцующие согревающие языки пламени, защищающий от ветра снег сделали нас такими сонными, что мы смогли выдать лишь жалкое вступление, прежде чем улечься, накрыться шкурами и погасить свет.

Перед тем как все проснулись на следующее утро, я услышал голодный крик Внушающей Страх. Я оставил ее спать на улице, потому что внутри было слишком тесно. Ее рождественский обед состоял из большого куска оленины, но ночной воздух увеличил ее аппетит. Я позвал птицу, она приземлилась ко мне на кулак, и мы отправились на луг, чтобы наловить завтрака для гостей. Она уже собралась поймать кролика, но я подумал, что для завтрака наутро после Рождества он не подойдет, поэтому мы отправились к ручью. Внушающая Страх поймала себе фазана, пока я выдалбливал лунку во льду и рыбачил. Я поймал около шести форелей и позвал Внушающую Страх. Мы вернулись к тсуге. Папа и Бандо все еще спали валетом, оба были весьма довольны.

Я развел костер, начал готовить рыбу и блины, когда папа поднялся с кровати.

— Одичавший мальчик! — закричал он. — Какой приятный запах. Какой хороший костер. Завтрак в дереве. Сын, я тружусь с утра до ночи, но никогда не жил так хорошо!

Я угостил папу. Он откусил немного желудевых блинов — они были слегка плоскими и твердыми, но Бандо сдобрил их большой порцией джема из голубики. Так получилась намного вкуснее. Рыба, однако, ему понравилась, и он попросил добавки. Мы пили чай из сассафрасов, подсластив его сахаром, который принес Бандо, вымыли в снегу черепашьи панцири и вышли в лес.

Папа еще не был знаком с Внушающей Страх. Когда ока слетела с тсуги, он крякнул и свалился в снег, крича: «Кыш!»

Он прохладно отнесся к Внушающей Страх, но когда понял, что она была лучшим добытчиком пищи, который у нас когда-либо был, продолжительно хвалил ее красоту и восхищался ее талантами. Он даже попытался ее приручить, но Внушающую Страх так просто не завоюешь. Она слегка поцарапала папу.

Они держались друг от друга подальше до конца визита папы, хотя тот не переставал восхищаться ею с безопасного расстояния.

Бандо пришлось уйти через два или три дня после Рождества. Ему нужно было проверить несколько работ. Он выглядел очень расстроенным оттого, что выбрал такую жизнь. Бандо попрощался со всеми, а потом повернулся ко мне и сказал: — Я сохраню все газетные вырезки для тебя, и если репортеры подберутся к тебе слишком близко, позвоню в нью-йоркские газеты и скажу им, что они занимаются ерундой.

Я понял, что идея ему понравилась, и он ушел немного повеселевшим.

Папа остался еще на несколько дней. Он рыбачил, расставлял ловушки и сети, чистил грецкие орехи, вырезал несколько ложек и вилок.

В канун Нового года он объявил, что должен идти.

— Я сказал маме, что останусь только на Рождество. Хорошо, что она меня знает, а то будет волноваться.

— Она не отправит полицию тебя искать? — сразу же спросил я. — Ведь она может подумать, что ты меня не нашел? — О, я сказал ей, что если не найду тебя, то позвоню в канун Рождества.

Он пробыл со мной еще час или два, пытаясь решить, какой путь выбрать. Наконец, он начал спускаться с гор. Но не пройдя и сотни метров, папа вернулся.

— Я решил пойти другой дорогой. Ведь за мной могут следить и легко найти тебя. А это будет очень плохо.

Он подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Ты молодец, Сэм.

Потом улыбнулся и зашагал к ущелью.

Я смотрел, как он преодолевает валун за валуном. Папа помахал мне с высокой скалы и подпрыгнул. С тех пор мы очень долго не виделись.

Я присматриваюсь к зиме и нахожу весну в снегу

Кажется, когда прошло Рождество, зима стала суровее. Снег стал глубже, ветер сильнее, температура упала, воздух был морозным и леденящим. Никогда цивилизация не казалась мне такой далекой, как в те холодные долгие январские, февральские и мартовские месяцы. Я ходил по сугробам, днем слушая птиц, а ночью шум ветра. Ветер завывал, сыпал снег, трещал мороз.

Я спал, играл на камышовой флейте и разговаривал с Внушающей Страх.

Быть частью зимней природы — незабываемое ощущение. Я чувствовал себя отлично. Ни простуды, ни насморка, ни капли усталости. Я наслаждался чувством, что могу есть, спать, быть в тепле и противостоять бурям, бушующим в горах, и минусовым температурам, сопровождавшим их.

Снег все шел. Я продирался сквозь сугробы, протаптывая тропинки, пока постепенно не понял, что у меня было все необходимое для изготовления лыж. А они намного облегчат передвижение.

Вот как я смастерил лыжи:

«Я сделал доски из ясеня, вырезав их достаточно большими, чтобы на них можно было стоять. Потом замочил их в воде, чтобы они лучше гнулись, связал концы вместе и обшил их шкурой.

Перочинным ножом я сделал отверстие на палках на расстоянии двух сантиметров от петли.

Я натянул крест-накрест куски шкуры за петли. Из шкуры я сделал петлю для большого пальца и шнурки, чтобы завязывать их.

Когда я впервые встал на лыжи, то поскользнулся и упал, но к концу первого дня уже мог дойти от дерева до ущелья в два раза быстрее».

Моя жизнь зависела от погоды. Когда живешь в окружении леса, учишься наблюдать за ней. Ни облака не проходило незамеченным, перемена направления ветра тоже не оставалась без внимания. Я знал настроение бури по тому откуда она шла, ее форме и цвету. Когда появлялось солнце, я брал Внушающую Страх на луг, и мы катались на санках из черепашьего панциря. Ей это не очень-то нравилось. Если ветер менялся и в воздухе пахло снегом, я оставался в дереве, потому что однажды во время бури я потерялся и мне пришлось укрыться за выступом скалы, пока я не смог что-либо увидеть. В тот день ветер был настолько сильным, что я не мог с ним бороться, поэтому я спрятался за выступом; часами я думал о том, смогу ли откопаться, буря все не утихала. К счастью, мне пришлось пробираться всего лишь через полметра снега. Однако это научило меня тому, что стоит оставаться дома, когда погода говорит «снег». Не то, чтобы я боялся, что буря застанет меня далеко от дома, я мог найти кров, еду и развести костер где угодно, но я привык к моей тсуге, как птица к гнезду Когда начиналась буря, у меня возникало непреодолимое желание вернуться к своему дереву, даже Барон возвращался к себе в нору; а олени — в свою рощу. У нас у каждого был свой уголок в лесу. И каждый из нас стремился к себе.