Змеиный клубок

— Нельзя не спеша, понимаешь? Надо быстро.

— В течение пяти дней будет результат. Если будут деньги.

— Вот оно что, — усмехнулся Воронков, — не подмажешь — не поедешь, стало быть?

— Понимай как хочешь. Но пятьсот баксов за это — мало. Тем более если двести из них идет зав-отделением.

— Если сделаешь завтра, получишь десять тысяч сразу, послезавтра — только восемь, на третий день — шесть, на пятый — только две. На шестой — получишь шиш плюс серьезные трудности в личной жизни.

— Завтра не будет, это точно. Третий-четвертый — реально.

— Соответственно и деньги прикидывай. Самое главное, чтоб было.

— Будет. Единственно, чего боюсь, — чтоб не перекрыть дозы. Ведь эта штука так может расслабить, что человек вообще не выйдет из сумеречного состояния и будет чем-то вроде жвачного животного. Речь потеряет, например. Кроме того, могут быть побочные эффекты. Я о них толком не знаю, потому что литературы по этому препарату почти нет. Если эта штука вдруг ее по почкам или печени продерет — я не отвечаю.

— Да нет, отвечать-то придется. Так что будь аккуратнее. Главное, помни — пока нам хорошо, тебе тоже хорошо. Нам плохо станет — тебе намного хуже.

— Не можешь ты без угроз.

— Кнут и пряник — самые эффективные средства управления людьми. Понимаешь, тут некоторые товарищи немножко сомневаются, не водишь ли ты нас за нос?

— Ты тоже?

— Я? Упаси Господь! Я в тебя верю. Но я не самый главный, к сожалению. Теперь многие, знаешь ли, страдают подозрительностью. И они отчего-то думают, будто ты давно уже все выцарапал, но тянешь до последнего. Допустим, до этого самого четвертого-пятого дня. Тогда нам будет и двадцати тысяч не жалко, а тебе очень захочется их заполучить.

— Я, по правде сказать, заплатил бы вам, чтоб вы от меня отвязались. Только нечем.

— Вот потому-то и нечем, что ты вяло работаешь. А отвязаться тебе вряд ли удастся. У тебя сын где учится? В Сорбонне?

— Разве я об этом забываю?

— Это само собой. Помнишь — и молодец. Надеешься небось, что сын там пристроится, в Европе?

— А что ему тут, в Совке, делать?

— Опять же, глядишь, на старости лет надеешься и сам туда нырнуть, верно?

— Надеюсь. Теперь не запрещено, слава Богу…

— Так вот, Миша. Помни, что в Европах очень не любят тех товарищей и господ, которые были с КГБ связаны. И тем более — с «пятеркой». Ведь ты, дорогой, в спецпсихушке немало потрудился. За кордоном сейчас полно твоих пациентов долечивается. А диссиденты — народ подлый и пакостный. Они тебя так оплюют, если узнают, что мало не покажется. Могут и вовсе случайно пристукнуть. Среди них и настоящих психов полно.

— Опять пугаешь? Что ты за человек, в самом деле.

— Я не пугаю. Я напоминаю, а то ты уже вроде

бы сказал, что заплатил бы, лишь бы с нами дела не иметь. Нет, так просто это не делается.

— Ладно. Я уже все понял.

— Проводи меня к ней.

— Охота по нашему зверинцу прогуляться? Пошли. Халат только возьми.

Воронков уже подошел к вешалке, чтобы снять с нее халат по плечу, когда в дверь постучали скорее требовательно, чем просяще.

— В чем дело? — Усольцев открыл дверь и впустил взволнованную женщину лет пятидесяти, в халате и белой шапочке.

— Михаил Иванович… — Докторша искоса поглядела на Воронкова. — Вы не очень заняты? Мне бы хотелось с вами поговорить…

— Вы знаете, если не срочно, то немного попозже. Сначала нам надо бы сходить с вами в тридцать восьмую.

— О Господи, — ахнула женщина, — я как раз по этому поводу. Вы ее не переводили?

— Не понял…

— Боже мой! — еще больше разволновалась врачиха. — Ее же нет. Она ушла!

— Кто, Майя Андреевна?

— Митрохина ушла!

Воронков только глаза выпучил.

— Когда? — спросил Усольцев. — Давно ушла?

— Не знаю… После полдника, наверно.

— Почему так думаете?

— Потому что полдник в пять часов был, и она находилась в палате.

— Как она могла уйти? Там же дверь на запоре и решетка на окне. А на лестнице — санитар дежурит. Не могла же она с третьего этажа спрыгнуть… Даже если б решетку выломала. Не муха же она, в форточку не вылетит… И через двор как прошла? Через ворота? Через трехметровый забор перелезла? Вы во дворе не искали?

— Если б не искала, то сюда не прибежала бы!

— Почти два часа прошло, — заметил Воронков озабоченно. — Могла далеко убежать…

— В шлепанцах и в халате? — усмехнулся Усольцев. — Такое снаряжение к быстрому бегу располагает, особенно осенью.

Воронков посмотрел на него так мрачно, что главврачу сразу стало ясно, что шутить вовсе не следует.

— Не могла она никуда сбежать, — твердо и уверенно заявил Усольцев, — спряталась где-нибудь. Идемте!

Идти надлежало на третий этаж, где находилось, условно говоря, «буйное» отделение.

То, что это отделение особое, становилось ясно еще на площадке второго этажа. Лестничный марш был перегорожен от пола до потолка прочной переборкой из доски-сороковки, обшитой оцинкованной жестью. В переборке имелась прочная дверь с массивным, тюремного образца замком, а сбоку, со стороны перил, была натянута в два слоя прочная сетка-рабица. У двери, на лестничной площадке, сидел за столиком дюжий санитар.

— Вот, — сказал Усольцев, обращаясь к Воронкову, — это Дима. Пройдете вы через него, Владимир Евгеньевич, если он вас пропустить не захочет?

Воронков отвечать на глупый вопрос не стал и спросил непосредственно у санитара:

— Кто в течение последних полутора часов проходил мимо вас, помните?

Дима немного опешил, бросил с высоты своих без малого двух метров тревожный взгляд на главврача и пробасил:

— Полутора? С полдника, если считать, да? Вверх или вниз?

— В оба направления.

— Да вроде все свои… — Интеллекта у Димы было не в избытке, но место он потерять боялся, это чувствовалось.

— Кто именно? — Воронков поднял на Диму свой проницательный чекистский взгляд. — Вы в лицо всех помните?

— Конечно, — захлопал глазами санитар. — Значит, ребята полдник разносили. Крикунов и Марченко…

— Что пронесли наверх? — перебил Воронков.

— Котел, там кефир в пакетах и булки.

— Котел был открыт или закрыт? Крышка на нем была?

Усольцев едва подавил усмешку. Неужели этот верный дзержинец подозревает, что Галину Митрохину могли в котле вынести?

— Там крышки не было, — ответил Дима. — Большой котел.

— Женщину в него не впихнуть, — сказал Михаил Иванович, — это просто большая кастрюлька.

И он показал Воронкову, каких примерно размеров был котел.

— Сколько там, наверху, на довольствии?

— Восемнадцать человек, — вместо Усольцева ответила Майя Андреевна.

— Значит, восемнадцать кефиров в пакетах по 125 граммов и восемнадцать булочек, — что-то прикинул в уме Воронков. — С верхом был котел заполнен?

— Да, немного с верхом… — пробормотал Дима, теряясь в догадках, на хрена все это начальнику надо.

— Еще кто наверх поднимался?

— Ну вот Майя Андреевна, завотделением, два раза туда и обратно сходила, — начал перечислять санитар, — уборщица проходила, потом сестры бегали раз пять…

— Какие?

— Надя, Аня… И еще кто-то, не помню.

— Понятно, — произнес Воронков. — Ладно, пойдем наверх.

Дима отпер дверь, пропустил Усольцева, Воронкова и Майю Андреевну.

Площадка третьего этажа была перегорожена металлической сеткой, наваренной на раму из стальных уголков, с двумя дверцами — через одну можно было выйти с площадки на лестницу, а через другую — с площадки в коридор. Тут, в этой клетке, на площадке было что-то вроде курилки, где около урны сидел на табуретке санитар, похожий на Диму и ростом, и лицом.

— Открой, Артем! — попросил Усольцев.

— А она не заперта, Михаил Иванович, — благодушно ответил санитар.

— Не боитесь, что больные разбегутся? — полушутя спросил Воронков.

— Куда они денутся? — хмыкнул Артем. — Палаты заперты, внизу Дима караулит.

— Хм! — покачал головой Воронков, первым проходя в коридор.