Страница 8 из 33
Годы прошли, но я так и перевозил свой ватничек и свои резиновые сапоги с одной съемной квартиры на другую. Вдруг, думал, еще пригодятся.
Как научный руководитель, Константин Николаевич Ломунов большого вреда мне не причинил. Диссертацию посмотрел уже после предзащиты, но, впрочем, до самого торжественного акта. И потребовал двух изменений.
Первое. Во всех фразах и оборотах типа «радикально-демократическая и либеральная критика поддержала (или, наоборот, осудила)» снять неуместный соединительный союз «и». Чтобы и первой, несомненной, и второй, сомнительной, критикам были посвящены отдельные фразы. Или – можно и так, сказал профессор, – если суждение правильное, оставить одну радикально-демократическую, если неправильное – оставить, соответственно, одну либеральную.
И второе требование. Открыть список использованной литературы классиком (понятно, простите за тавтологию, что не литературы). Любым.
И я, помнится, в видах скорой защиты выбрал Энгельса. Со временем, когда я плотнее вошел в литературно-критический, как тогда говорили, «цех», выяснилось, что угадал я правильно. Тогда, в 70-е, цитаты из классиков уже отнюдь не были обязательным условием публикации (защиты – да, а публикации – не обязательно). Чем большинство моих коллег – критиков и филологов – невозбранно и пользовались.
Кроме тех, кто хотел попасться начальству на глаза. И тогда особенно уж бесстыжие всюду, куда можно, совали что-нибудь из Ленина или постановления очередного пленума ЦК КПСС. Те, кто лучше о себе думал, могли подпустить что-нибудь из Энгельса, считавшегося почему-то наиболее нравственно приемлемым. А щеголи – как правило, из выпускников вольнодумной Академии общественных наук при ЦК нашей партии[112] – с особым шиком цитировали все-таки Маркса. Но непременно – «Из ранних произведений»[113].
Скажи мне, что за книги у тебя на полках стоят, и я скажу, одной ли мы с тобой крови. В нашем поколении этот критерий срабатывал безошибочно. И кто из нас, придя в квартиру к полузнакомым людям, не скользил взглядом – хоть бы и расположившись уже за пиршественным столом – по разнорослым книжным рядам? Что-то отмечая с чувством избирательного родства, и у меня, мол, такие же дома, а на чем-то тормозя даже и с ревностью: где же это они раздобыли то, за чем я давно и безуспешно охочусь…
Вот позвала как-то меня, еще аспиранта, к себе в гости дальняя родственница моей жены. Она тогда продавщицей работала в «Синтетике» на Калининском – ну, москвичи, кому за 50, даже за 40, этот магазин сразу вспомнят и поймут, что с дефицитом у нашей милой Гали проблем не было.
И действительно: в спальне этажерочка для себя, с Пикулем[114], Юлианом Семеновым[115], зарубежными детективами – это, теперь-то понятно, взамен дамских романов, которых на русском языке тогда еще не было. А в гостиной… Ну, глаз не отвести: два, даже три, может быть, полированных шкафа, а в них – всё, что филологическая душенька пожелать может. И «синий» Мандельштам, и «агатовая» Ахматова[116], и академический Достоевский, и альбомы – то Дега, то Чюрленис, – и Эйдельман[117], и Аверинцев, и Лотман…
И все томики не потрепанные, как у меня дома, а чистенькие, с иголочки. Спрашиваю осторожно: зачем это тебе? «Ну как, – отвечает. – Я ведь замуж выйду? Выйду. Дети появятся? Само собою. А как вырастут – у них уже и библиотека будет. Так что спасибо скажут».
На скучном языке такая заготовка книжек впрок называется, наверное, отложенным потреблением. Сейчас, дескать, мне не до книг, зато вот выйду на пенсию и тогда уж начитаюсь. Или детям, действительно, пригодится, внукам. И страшно подумать, какие фантастические тиражи оседали, помимо государственных библиотек, по домам у такой вот Гали, у такого, к примеру, Петра Ивановича. Не решусь сказать, была ли наша страна самой читающей в мире. Но вот то, что нигде, наверное, книжное собирательство не было столь престижным, столь прочно вошедшим в обычай, как у нас, – это уж точно.
А Галя… Много лет мы с ней не встречались, поэтому я и не знаю, говорят ли нынче ее выросшие дети спасибо за шкафы, набитые когдатошним дефицитом. Зачем гадать, если с ума нейдет недавний разговор с одним моим старшим товарищем, который, собравшись вдруг помирать, начал спешно отдавать старые долги, приводить в порядок архивы. И надо, говорит, книги еще куда-то, пока я в силах, пристроить, вон их сколько за жизнь накопилось. «Ну что ты торопишься, – сержусь я. – Во-первых, и сам еще, Бог даст, почитаешь. И дети твои в конце концов сами разберутся». – «Э, – отмахивается он от меня, еще, с его точки зрения, молодого и глупого. – Дети-то, конечно, всё выбросят. Но им неловко это будет делать, стыдно как-то перед памятью обо мне. Уж лучше я их от этой неловкости и этой докуки сам избавлю».
И опять аспирантские, 70-е. Самиздат как один из трех (наряду с библиотекой ИМЛИ и толстыми литературными журналами) источников и составных частей самообразования. И зовут меня, помнится, на публичную лекцию в Институт, тоже помнится, стали и сплавов.
В зале – битком. А перед собравшимися – Григорий Соломонович Померанц[118], чье имя я, к стыду своему, раньше не слышал.
К стыду – поскольку именно та лекция многое мне – и в жизни и в себе самом – объяснила. Речь шла о процессе европеизации неевропейских стран, что, во-первых, вписывало Россию, лишая ее права на исключительность, в общий цивилизационный поток, а во-вторых, давало простое объяснение нашего едва ли уже не трехсотлетнего дуализма: и в Европу, изнемогая, тянемся, и Европою никак стать не можем. Ибо Европа, – говорил Григорий Соломонович, сам в Европе никогда, кажется, не бывавший, – это, при всех региональных и прочих, вплоть до личностных, различиях, есть царство цивилизационной однородности, мир единых стандартов жизни и общественного консенсуса в жизнепонимании. Тогда как Россия, подобно любой другой неевропейской стране, ставшей на путь европеизации, клочковата или, как говорил Померанц, лоскутообразна: в одной квартире могут жить интеллектуалы высшей европейской пробы, а в соседней – ну, вы понимаете кто.
Насчет квартир, может быть, еще и метафора. А вот то, что в десятке километров от космодрома в Плесецке наши русские люди по-прежнему живут и думают, как при Василии II Темном, известно каждому, кто прочел рассказы Галины Турченко в «Знамени» (2014, № 10) или посмотрел фильм Андрона Михалкова-Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына».
Естественно, что, став, спустя десятилетие, одним из руководителей «Знамени», я первым делом позвонил Григорию Соломоновичу и попросил разрешения опубликовать ту давнюю лекцию в журнале. «Почему именно ее? – удивился Померанц. – В ней многое, мне кажется, устарело».
Разве?
Мне-то кажется, что ключ лоскутообразности и сейчас многое открывает. И в нынешнем состоянии страны. И в таких, как я сам, людях: вроде бы и продвинутых, либералах и «западниках», как раньше говорили, по убеждениям, но живущих с постоянной оглядкой на свое детство и на свою родню, знать ничего не знающую ни о правах человека, ни о том, о чем спорят на страницах хотя бы даже и «Знамени».
Помните, как у Шукшина: одна нога в лодке, а другая все-таки на берегу…[119]
Кандидатские мы защищали вместе с Владимиром Ивановичем, тогда еще Володей, Новиковым[120] он по русской эпиграмме, я по русскому натурализму. Вместе и банкет для членов Ученого совета заказывали. И не где-нибудь, не как-нибудь, а в шикарном ресторане «Прага», в отдельном кабинете. Что по цене было тогда вполне доступно даже и понаехавшим в Москву вчерашним аспирантам.
112
Академия общественных наук (АОН) при ЦК КПСС – высшее учебное заведение, созданное в 1946 году и готовившее идеологические кадры как для центральных партийных учреждений, так и для вузов, научно-исследовательских институтов и советской печати. Занятно, что ее закончили сразу два бывших ректора Литературного института – критик Евгений Сидоров и писатель Сергей Есин, а Владимир Егоров, еще один бывший литинститутский ректор, в течение десяти постперестроечных лет успешно руководил Российской академией государственной службы, в которую как раз и трансформировалась АОН при ЦК КПСС.
113
«Из ранних произведений» – «Вообще не люблю, но вот разве только кое-что из раннего» я чаще всего слышала применительно к Маяковскому, Евтушенко и Пугачевой. Оказывается, первым в этом ряду должен стоять Маркс», – изумилась в комментах к этой новелле Ольга Бугославская. А профессор Наталья Полтавцева элегически вздохнула: «Из ранних произведений. Он же – сороковой том. Хороший, кстати, сборник, неогегельянский и неошелленгианский. Впору хоть опять цитировать… Он меня на защите по философской прозе Платонова выручил, когда один доктор-имлиец, автор монографии о Ленине и Луначарском, спросил, что это за слово „отчуждение“ у меня на первой странице автореферата и нужны ли подобные словечки нашему советскому литературоведению? А я, ничтоже сумняшеся, быстро так ответила, что термин „отчуждение“ взят из „Экономико-философских рукописей“ 1848 года Маркса, а он, в свою очередь, использовал термин Гегеля “отчуждение, или алиенация“. Хорошо учили философии в Ростовском-на-Дону университете! Как теперь понимаю, щегольски!»
114
Пикуль Валентин Саввич (1928–1990) – писатель, батальные и особенно исторические романы которого в 1970-1990-е годы пользовались столь оглушительным успехом, что СССР почти не шутя называли самой читающей Пикуля страной в мире. Память о писателе увековечена несколькими многотомными собраниями сочинений, а совокупный тираж его произведений, по утверждению вдовы В. Пикуля, уже к 2008 году достиг 500 миллионов экземпляров. Его имя носят малая планета Солнечной системы, три морских корабля, улицы в Балтийске и Североморске, библиотеки Балтийского и Тихоокеанского флотов; памятники и памятные доски открыты в Мурманске, Санкт-Петербурге и Риге; с 1995 года ежегодно присуждается литературная премия имени В. Пикуля.
115
Семенов (Ляндрес) Юлиан Семенович (1931–1993), писатель, который после окончания Института востоковедения (1953) женился на приемной дочери С. В. Михалкова (1955) и, вступив, как тогда шушукались, в тесное сотрудничество с советской разведкой и контрразведкой, подолгу в 1960-1970-е годы работал как собкор и спецкор московских СМИ во Франции, Испании, Германии, на Кубе, в Японии, США и Латинской Америке. Но только ли этим объясняется его блестящая писательская карьера и его успех у читающих масс страны? Вряд ли, так что придется признать, что Семенов был действительно мастером остросюжетного, чаще всего детективного повествования. «Хм. А я именно от «Петровки, 38» едва ли не впервые прознал о Хлебникове и уж точно впервые – о ЗиФе, – подтвердил в комменте к этой новелле Юрий Васильев. – Да и в своем жанре Юлиан, ей-богу, далеко не из худших по любым меркам. Не Иванов, чай».
116
«Агатовая» Ахматова – «Попробуйте купить Ахматову. // Вам букинисты объяснят, // что черный том ее агатовый // куда дороже, чем агат», – припомнил Георгий Трубников в Фейсбуке написанное в те годы стихотворение Андрея Вознесенского «Книжный бум».
117
Эйдельман Натан Яковлевич (1930–1989) – вероятно, самый в 1970—1980-е годы популярный историк, автор книг о декабристах, Карамзине, Пушкине и Герцене.
118
Померанц Григорий Соломонович (1918–2013) – философ, который за границей, конечно, бывал – участвуя как политработник и военный журналист в освобождении Польши и Восточной Пруссии. Но вскоре после Победы был исключен из партии «за антисоветские разговоры», затем арестован и, оттрубив пять лет в лагерях, большую часть жизни пробыл библиографом в отделе стран Азии и Африки ИНИОН Академии наук СССР. Его первая на родине книге была издана только в 1990 году, а наиболее заметная публикация в «Знамени» – автобиографические «Записки гадкого утенка» – появилась в июльском и августовском номерах за 1993 год.
119
«Одна нога в лодке…» – неточная цитата из «Монолога на лестнице» (1968) В. М. Шукшина, где сказано: «Так у меня вышло к сорока годам, что я – ни городской до конца, ни деревенский уже. Ужасно неудобное положение. Это даже – не между двух стульев, а скорее так: одна нога на берегу, другая в лодке. И не плыть нельзя, и плыть вроде как страшновато. Долго в таком состоянии пребывать нельзя, я знаю – упадешь. Не падения страшусь (какое падение? откуда?) – очень уж, действительно, неудобно. Но и в этом моем положении есть свои „плюсы“ (захотелось вдруг написать – флюсы). От сравнений, от всяческих „оттуда – сюда“ и „отсюда – туда“ невольно приходят мысли не только о „деревне“ и о „городе“—о России».
120
Новиков Владимир Иванович (1948) – доктор филологических наук, профессор МГУ. Помимо трудов по теории литературы и сотен литературно-критических статей и рецензий, издал два романа и выпустил биографии В. Высоцкого, А. Блока и А. Пушкина в серии «Жизнь замечательных людей».