Страница 32 из 33
Лимонов, это была, кажется, его первая публикация в России, когда я сообщил о своем цензорском вмешательстве, только посмеялся, и я даже не знаю, восстановил ли он эту страницу в книжных изданиях романа. Как бы там ни было, мне не стыдно.
А теперь о том, чего до сих пор стыжусь. Идет несколькими годами позднее большая подборка стихов Льва Лосева, моего, кстати сказать, любимого поэта. Читаю, восхищаюсь, хохочу в тех местах, где и в самом деле особенно смешно, пока не дохожу до стихотворения «ПГД», где описывается круг культовых персонажей революционного Петрограда и есть такие вот строчки:
Блеск, мне кажется. Но! По стране катилась тогда очередная (О, сколько их упало в эту бездну…) волна борьбы с русофобией и амикошонством по отношению к святым для россиян именам. А мы, «Знамя», тут возьмем и подставимся. Так что я дрогнул и стихотворение это снял.
А когда, спустя малое время, опамятовался, выяснилось, что оно уже принято к публикации в другом журнале.
И еще о Лимонове, к прозе которого я всегда, правду сказать, относился с прохладцей. Мастер, безусловно, мастер, особенно в рассказах, но не мое это всё, не исключая даже и роман «Это я, Эдичка», для русской прозы действительно прорывный.
Зато стихи его, преимущественно ранние, я люблю. Поэтому, встретившись с Эдуардом Вениаминовичем в какой-то парижской кафешке, попросил у него для «Знамени» именно их. «Но почему стихи? – удивился он. – Давайте лучше рассказы. Я знаю, чего вы все в Москве боитесь, поэтому отберу для вас те, где меньше мата».
Но я был неуступчив, так что довольно большую подборку мы даже сверстали. И почти напечатали, но тут Лимонов как раз пустился в антиперестроечную риторику, стал присяжным автором «Савраски», как на журналистском жаргоне звалась газета «Советская Россия»[365], и этого Григорий Яковлевич Бакланов, готовый, сдерживая себя, терпеть капризы вкуса у своего первого заместителя, перенести уже не мог. Нет, мол, и не уговаривайте.
Я, впрочем, не уговаривал. А Лимонов, чья публицистика на рубеже 1980–1990 годов была очень даже востребована в коммуно-патриотической прессе, как прозаик в литературных журналах того же спектра все равно не прижился. Станислав Юрьевич Куняев, редактор «Нашего современника», мне даже пожаловался: «Не знаю, что и делать с Эдичкой. Идеологически он абсолютно наш, а эстетически – ну, совсем уж ваш, постмодернист хренов. Может, поделимся – нам вершки, а «Знамени» корешки?»[366]
Не знаю, ей-богу, не знаю, как бы отнесся Эдуард Вениаминович к этой дележке, но она ведь и не состоялась.
Редакция журнала «Знамя», когда я начал в ней работать, помещалась во дворе, многие помнят, дома по улице 25 октября, ныне Никольской. А жил я, как и сейчас живу, в районе метро «Алексеевская», так что путь мой к троллейбусу, чтобы домой ехать, проходил в аккурат мимо центрального, сейчас бы сказали, офиса КГБ СССР. И не то чтобы я чувствовал за собой какие-то прегрешения, да и власть в конце 80-х была уже слабосильной, но аура места такова, что все равно как-то невольно подбираешься и идти норовишь быстрее.
Мимо одного парадного подъезда, мимо другого…
Но однажды, жарким летом, не помню уже почему, я здание это решил обогнуть с задней стороны. Там двери, конечно, поскромнее, и из них – конец же рабочего дня – стайками выпархивали юные и, мне показалось, прехорошенькие девушки. В легкомысленных сарафанчиках, в брючках в облипочку, хохочущие, радующиеся тому, что служба уже позади, а вечер еще только начинается.
И не все ведь, наверное, следовательницы, не все пыточных дел мастерицы. Стенографистки, скорее всего, секретарши, буфетчицы… Но я представил себе, как в тот же вечер с такой вот кысей познакомится аспирант, допустим, филфака. Начнет охмурять, обхаживать, допытываться, как зовут да где, мол, ты, чудо природы, работаешь. А когда она наконец признается, аспирант наш онемеет.
Я бы, во всяком случае, онемел.
Поздняя осень 1989-го. Впервые везу группу «Знаменских» авторов, один другого ярче, в город на Неве, тогда еще Ленинград. И сразу же, день только начался, и мы едва успели в гостинице позавтракать, – первое выступление. В питерском клубе писателей, тогда еще живом и мгновенно заполнившемся под завязку. О чем говорили и о чем нас спрашивали, промолчу – каждый, кому за сорок, помнит эйфорию месяцев Первого съезда, а тем, кто моложе, нас все равно не понять.
Имея в виду, что писателям-москвичам недурственно было бы и пообедать, силою прерываю хороший разговор. И тут, слушатели начали уже вставать, в дверях картинно возникает Евгений Александрович Евтушенко – такой, каким мы его знаем и любим. То есть в штанах в цветочек. То есть с галстуком в тонах, не помню уж точно, жовто-блакитных, звездно-полосатых или триколорных. И с огромной бутылью бурбона в руках.
Он специально прилетел на эту встречу из Харькова, откуда был выбран в народные депутаты, и разве мог я не дать ему слова?
И разве мог он, взяв микрофон, выпустить его из рук в течение ближайших двух часов?
Идея пообедать, разумеется, похерена, и мы едем в концертный зал «Октябрьский», где тоже яблоку негде упасть и где я улучил все-таки минутку, чтобы договориться в тамошнем ресторанчике о позднем ужине для гостей-писателей.
Поэтому веду вечер спокойно, давая возможность каждому из своих товарищей высказаться сполна, и только Евгения Александровича придерживаю. «Вы у меня, – говорю, – на финиш». Ему это лестно, наверное, но он все равно нервничает и, не расставаясь с бурбоном, то исчезает надолго, то вновь появляется на сцене.
Наконец и он отговорил, отчитал свое, и я – быстро-быстро – влеку ораторов в ресторанчик. А там уже все подметено и огни уже погашены. «Ужин-то наш где?» – в ярости спрашиваю у испуганной официантки. «Как где? Ваш же товарищ, – и показывает на Евтушенко, – часа два назад привел каких-то людей, и они всё съели».
Евгений Александрович несколько смущен, но именно что несколько. «Здесь, – говорит, – одновременно с нами идет выставка грузинских художников-авангардистов, и не мог же я оставить ребят голодными». Разворачиваюсь к официантке, а она мне: «Давайте, я вам хоть сосисочек наварю?»
И вот, спустя несколько минут, картина кисти не знаю уж кого: мы, опаздывая на «Красную стрелу», бежим к автобусу, а раскаленные сосиски, прожигая целлофановые кульки у нас в руках, падают на мокрый питерский снег.
Вы думаете, на этом все кончилось? Если бы, ибо раз уж нельзя в вагоне поесть, то нужно хотя бы выпить. «Я достану, – берется Евтушенко и идет к проводнице, чтобы тут же сконфуженно вернуться: – Божится, что нету». – «Эх ты, слуга народа, – клянет его Юрий Дмитриевич Черниченко. – Ты бы, прежде чем водку просить, хоть значок депутатский снял бы. Она же тебя за ревизора приняла». Перевешивает свой, тоже депутатский, с лацкана на его изнанку и удаляется в соседний вагон, чтобы вернуться, естественно, с победой. Чем закусим? Провизию ведь никто с собой из Москвы не вез, а в Питере было купить и негде и некогда.
Евгений Александрович запускает руку в свой щегольской саквояж и выуживает оттуда маленькую-маленькую баночку крабов. Очень вкусных, но на восьмерых. И к водке.
Что нас и добило. Хохотали до самого вокзала в Москве, наверное.
О том, как в советские времена писателям-нонконформистам вручались бутылка белого вина, яблоко и один рубль, именуемые премией Андрея Белого[367] (учреждена, по свидетельству словарей, еще в 1978 году «в условиях культурного подполья»), не мне рассказывать. Я там мед-пиво не пил и даже не знаю, где об этом можно прочесть. Зато хорошо помню, как в 1990-м ходил на торжественную церемонию первого вручения германской Пушкинской премии[368], раньше Букера[369], да и вообще раньше всех возникшей на уже разваливающемся, но недоразваливавшемся еще предпостсоветском пространстве.
365
«Советская Россия» – газета, учрежденная в 1956 году как главный республиканский (а не союзный, как «Правда» и «Известия») орган партийного и советского начальства в РСФСР. Жизнь длинная, так что эта газета тоже знала свои ручейки и пригорки, пока Валентин Чикин, ставший главным редактором в 1986 году, не превратил ее в трибуну коммуно-патриотических сил, враждебных перестройке и демократическим реформам в стране. Именно здесь были опубликованы огромная статья ленинградской преподавательницы Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» (13.03.1988), которую А. И. Яковлев назвал «манифестом антиперестроечных сил», и лаконичное, но темпераментное «Слово к народу» (23.07.1993), расцененное как идеологическое обоснование приближающегося путча ГКЧП. Вынеся в подзаголовок слова «независимая народная газета», но принципиально не поменяв своего названия, «Советская Россия» выходит и ныне, хотя прежним влиянием, разумеется, не располагает.
366
«Нам вершки, а „Знамени“ корешки?» – «Очень смешно про вершки и корешки, – прокомментировала эту фразу в Фейсбуке Наталья Зимянина. – Кстати, ранние стихи Лимонова ценил Вл. Николаевич Турбин. Он рассказывал мне, что тот прислал ему эти стихи по почте, желая получить оценку. Года два назад я на книжной ярмарке спросила у Лимонова об этом эпизоде его жизни, но он ответил, что ничего такого не помнит. Зато Владимир Николаевич помнил эти его стихи всегда». К сказанному можно добавить, что ранние стихи Э. Лимонова ценили и А. Тарковский, и Б. Чичибабин, и другие в высшей степени взыскательные знатоки.
367
Премия Андрея Белого – символическая награда (один рубль, бутылка водки и зеленое яблоко в качестве закуски) писателям и гуманитариям-нонконформистам, учрежденная в 1978 году, как обычно говорится, в условиях культурного подполья редакцией ленинградского самиздатского журнала «Часы». Среди наиболее известных лауреатов премии – Виктор Кривулин, Елена Шварц, Саша Соколов, Ольга Седакова, Геннадий Айги, Алексей Парщиков, Андрей Битов и др. Высокая репутация этой награды, присуждаемой обычно авторам, работающим ad marginem (по краям) литературного пространства, была в 2000-е размыта серией конфликтов между «отцами-основателями» (Борис Иванов, Борис Останин) и более молодыми членами Комитета и жюри премии Андрея Белого.
368
Пушкинская премия фонда Альфреда Тепфера – учреждена в 1989 году «для награждения авторов, внесших выдающийся вклад в русскую литературу и переведенных во многих странах мира». Ее лауреатами стали Андрей Битов, Людмила Петрушевская, Фазиль Искандер, Олег Волков, Дмитрий Пригов, Тимур Кибиров, Белла Ахмадулина, Семен Липкин, Саша Соколов, Владимир Маканин, Александр Кушнер, Олег Чухонцев, Юрий Мамлеев, Юз Алешковский, Евгений Рейн, Борис Парамонов. В 2004 году присуждение этой премии прекращено.
369
Букер, Букеровская премия – одна из старейших литературных премий России, присуждающаяся за лучший роман года на русском языке. Создана в 1992 году по инициативе сэра Майкла Кейна, возглавлявшего компанию Booker plc по образцу одноименной британской премии и с тех пор, несмотря на то что ее спонсоры неоднократно менялись, носит это имя. Нынешнее официальное наименование – «Русский Букер», нынешний попечитель – банк «Глобэкс».