Страница 18 из 33
Не помню уже, получил ли престарелый правнук искомый билетик. Но помню, что Лев Александрович с тех пор на заседания и ногой не ступал. Не хочу, сказал, решать, кому жевать зеленый горошек и кому откуда быть увезенным на кладбище.
Рекомендации в Союз писателей СССР мне дали Лев Александрович Аннинский, Зиновий Самойлович Паперный и Владимир Иванович Гусев.
Льва Александровича я, помнится, едва не боготворил, да и воспринимался он тогда, в конце 70-х, как, безусловно, в нашей профессии первый; был даже, литературные старожилы подтвердят, своего рода мем: фрукт – яблоко, поэт – Пушкин, критик – Аннинский.
А Зиновий Самойлович и Владимир Иванович по-доброму отнеслись ко мне на Переделкинском семинаре молодых критиков, каким они руководили.
Зиновий Самойлович, для всех, но не для меня Зяма, давно покоен. А Владимир Иванович…
Его проза и даже его критические работы сейчас мало кому, боюсь, памятны, хотя книга «В предчувствии нового» в свои годы звенела, и «сорокалетние» прозаики держали Владимира Ивановича за своего теоретика. Теперь он профессорствует в Литературном институте и с 1990 года возглавляет Московскую городскую организацию Союза писателей России.
С тех же примерно пор мы с ним не разговариваем. А последняя, какая помнится, встреча состоялась у нас несколькими годами ранее, когда он только-только начал делать карьеру и, соответственно, подал заявление в партию.
Его это, видимо, мозжило. Так что расположились мы с приятелем в Пестром буфете ЦДЛ, и подсаживается к нам Владимир Иванович. Несколько минут терпит наш с приятелем словесный пинг-понг, до какого я и сейчас большой охотник, а потом, налив рюмку водки, наставительно произносит: «Когда партий в литературе так много, как сейчас, надо примыкать к господствующей».
Самые очаровательные несмышленыши среди нынешних молодых писательниц отчего-то считают, что гонорары в советские годы были совсем уж плёвыми.
Ну, не скажите, не скажите… За листовую статью, например, в «Новом мире» платили 300 рублей, что, как минимум, вдвое превышало месячную зарплату сотрудника редакции, который вел эту статью. Не знаю, честное слово, не знаю, где теперь поддерживалось бы такое соотношение.
А книжки? На гонорар за сборник статей о поэзии «Крупным планом» (1983) я купил себе мебель на всю квартиру, включая в число приобретений роскошный велюровый диван финского производства. И где это я сейчас сумел бы так прибарахлиться, кроме разве как в «ЭКСМО» или «ACT»?[241]
Книжки – у критиков, во всяком случае, – выходили, впрочем, не часто. Так что пробавлялись в основном внутренними рецензиями[242] (нынешняя молодежь о таких, наверное, и не слыхивала) и лекциями – по линии бюро пропаганды советской литературы[243] – где-нибудь в клубе камвольной фабрики. Раз пятнадцать рублей, два пятнадцать рублей – жить, словом, можно, если без закидонов, конечно.
А тех, кто был не в форме или по причинам идеологической невыдержанности отлучен не только от печатного станка, но и от камвольной фабрики, на плаву поддерживали бюллетени по временной нетрудоспособности. Их в поликлинике Литфонда[244] и выписывали, и продлевали охотно – особенно когда дело касалось писателя, от советской власти пострадавшего. Бытовала даже фраза: «Если бы я не болел, то давно бы умер. С голоду».
А вы еще говорите, что Советская власть плохо содержала своих писателей!..[245]
Не знаю, кто-то из дерзких обновителей литературного языка, может быть, уже и в прописях выводил нечто р-р-революционное. Всё возможно, чего только не бывает на белом свете, но мой опыт говорит все-таки о другом. И я, в бытность мою руководителем семинара поэзии в Литературном институте, чаще с изумлением наблюдал, как из вполне симпатичных однокалиберных утят прорастают (или не прорастают) невиданные лебеди. Да хоть бы даже воробушки, но тоже невиданные, лишь на себя похожие.
Либо вот еще. Подрабатываю я в начале 80-х рецензентом в Литературной консультации Союза писателей[246]. Приварок к обычным доходам отличный – всего-то и надо, что прочесть (чаще всего сущую графоманию) и сочинить автору письмо – строгое и вместе с тем благожелательное, чтобы безутешный автор куда следует не пожаловался.
Писем этих (вернее, их машинописных копий) собрались у меня дома тонны, пока я их не пожег, в очередной раз надеясь расчистить место в шкафах и на книжных полках. Не жалко, потому что настоящие писатели среди моих заочных корреспондентов попались всего три-четыре раза. И среди них…
Папка увесистая, и две ее трети, а скорее даже три четверти занимали стихи ровные, гладкие и, как тогда говорили, «проходимые» – в точности такие, как у всех. Зато последний раздельчик открывал поэта с абсолютно незаемным голосом и абсолютно, по тем меркам, не публикабельного.
Заглядываю на титульную страницу: Нина Искренко[247]. Соответственно и пишу что-то вроде: «Перед вами, Нина, выбор, по какому пути пойти. Пойдете по первому, и ваши стихи уже сейчас с готовностью напечатают в „Работнице“ или „Крестьянке“[248], а там, глядишь, достигнете и уровня Риммы Казаковой[249]. Так что всё у вас будет хорошо. Ну, а если продолжите писать, как последнее время начали, то жизнь ваша будет несладкая, зато ваша».
Нина Юрьевна мне не ответила. Но свой выбор сделала – послушавшись себя, разумеется, а не стороннего рецензента. И я временами думаю, какой значительной фигурой могла бы Нина Искренко стать в нашей поэзии, не сгори она так рано (1951–1995). Но десятка полтора первоклассных стихотворений напечатать все-таки успела. И мне успела-таки сказать спасибо – на бегу, перед началом очередного вечера знаменитого некогда московского клуба «Поэзия»[250].
Литературный секретарь – была, была в расписании социальных ролей в советскую эпоху даже эта. Когда она возникла и почему так долго держалась, не знаю. Может быть, не исключаю, именно для того, чтобы не допускать впредь таких идиотских недоразумений, как с тунеядцем Иосифом Бродским. Аналогичного происхождения были и профкомы литераторов при крупных издательствах, куда для защиты от милиционера входили люди, жившие литературным трудом, но не имевшие возможности или не считавшие для себя возможным вступать в официальный Союз писателей.
Но о профкомах лучше, наверное, расскажут другие, а я о своем опыте. Благо такого вольнонаемного помощника имел право завести себе каждый рядовой член Союза писателей. Секретарю нужно было из своих денег выплачивать ежемесячную зарплату, а 13-процентный налог с нее переводить государству. И всё – он защищен от подозрений в тунеядстве и, более того, вправе даже претендовать на социальные блага, положенные всем работающим.
Совершенно понятно, что приличные писатели оформляли секретарями либо отказников[251], каким ОВИР[252] не разрешал выезд на историческую родину, либо самых отъявленных диссидентов, каким уже и внутренних рецензий не давали.
У меня таких заслуг перед алией[253] или правозащитным движением нет. А вот свой литературный секретарь был – жена моего товарища, которую раздражала необходимость во всех анкетах именоваться домохозяйкой. Так что жили мы беспечально: она, не получая от меня, естественно, ни копейки, расписывалась в зарплатной ведомости, которую мне как работодателю тоже выдали, а муж сам переводил государству налог в сберкассе. И более того – когда моя помощница забеременела, а вслед за тем родила, то в полном объеме получила и декретные, и двухлетнее, кажется, пособие по уходу за ребенком.
241
«АСТ», «ЭКСМО» – крупнейшие издательства, контролирующие большую часть книжного рынка в России и знаменитые среди малоимущих, в большинстве своем, писателей тем, что, по легенде, только авторам «ACT» и «ЭКСМО» платят сколько-нибудь достойные гонорары.
242
Внутренние рецензии – рукопись, поступающая в журнальную редакцию или издательство, почти всегда направлялась на отзыв рецензентам, не состоявшим в их штате. В этой роли могли выступать и студенты Литинститута, и известные литераторы, остро нуждавшиеся в заработке (например, Юрий Домбровский или Виталий Семин).
243
Бюро пропаганды художественной литературы при Союзе писателей СССР – учреждение, которое не только окормляло советское население поэтическими концертами и лекциями о великих и малых классиках, новых книгах и неизменно актуальных проблемах современного литературного процесса, но и кормило писателей, временно оказавшихся или всегда находившихся не при деньгах. Конечно, 15 рублей, которые выплачивали за полуторачасовую лекцию литераторам молодым или малоименитым, или 22.50, достававшиеся тем, кто котировался выше, – суммы не бог весть какие даже и по советским временам. Но если не лениться и из клуба камвольной фабрики, не чинясь, ехать в воинскую часть, чтобы оттуда нагрянуть в детский дом или еще куда, то на хлеб с маслом, а иногда и с икоркой, вполне хватало даже литераторам, пребывавшим либо в творческом простое, либо у властей в опале.
244
Поликлиника Литфонда— единственное, может быть, место, где перед кабинетами стоматолога или окулиста могли мирно встречаться литераторы, принадлежащие к различным и зачастую враждующим между собою писательским группам. Свое название поликлиника сохранила и сейчас, хотя была продана за полкопейки еще в самом начале 1990 годов.
245
«Советская власть плохо содержала своих писателей» – эта новелла, что и неудивительно, вызвала особенно бурный отклик в Фейсбуке. «Да, тогда существовали утвержденные ставки авторского гонорара например, за авторский лист прозы – от 150 до 400 рублей. На 400 рублей можно было два месяца жить или купить холодильник «Минск», – напомнил Юрий Буйда. «Нашли чем хвастаться, писатели. В советское время поэты-песенники в ВААП (теперь РАО), в кассу, с чемоданами ходили. В меньшие емкости не помещалось», – съязвил Алексей Слаповский. «Что там мебель, – квартира! За гонорар „Советского писателя“ 1989 года (книжка прозы в мягкой обложке) я обменяла двухкомнатную квартиру в Челябинске на двухкомнатную в Москве, у метро Отрадное, которого тогда, правда, ещё не было. Доплата равнялась стоимости трёхкомнатной кооперативной квартиры», – вздохнула Татьяна Набатникова. «Ого! На бездуховном Западе, надо думать, не каждый Умбер-то Эко так вот за статью сразу купит финский диван… Да еще велюровый. «Россия, которую мы потеряли…» – изумилась Ольга Бугославская. «Советская власть мирилась с писателями как с неизбежным злом… и по мере возможностей это самое зло прикармливала…. кого-то перекупала, кому-то просто не давала помереть с голоду, потому что не комильфо… Мы ж не гестаповцы какие-то, мы вам пальцы в дверях не зажимаем, – говорил мне моложавый капитан в штатском, который вел со мной, студентом, разные литературные разговоры…» – подытожил Андрей Чертков. «Дорого же обходились совдепии ее могильщики», – поставил финальную точку Владимир Таракановский.
246
Литературная консультация – структурное подразделение Союза писателей СССР, куда стекались рукописи (по преимуществу, самодеятельных) авторов, отправленные и в правление Союза, и в издательство «Советский писатель», и лично дорогому товарищу Леониду Ильичу Брежневу, и в ООН, и на деревню дедушке. Коэффициент полезного действия был, разумеется, небольшим, так что стенд, на котором были выставлены книги, авторы которых прошли через Литконсультацию, почти не пополнялся. Зато возможность подзаработать т. наз. «внутренними» рецензиями ценилась тогдашними членами Союза писателей ничуть не меньше, чем выступления по линии, как тогда говорили, Бюро пропаганды художественной литературы.
247
Искренко Нина Юрьевна (1951–1995) – поэтесса, одна из наиболее ярких представительниц концептуализма в поэзии конца 1980-х – начала 1990 годов. Были и посмертные издания ее стихов, но они выходили, во-первых, так давно, а во-вторых, столь малыми, коллекционными тиражами, что вряд ли доступны новому читательскому поколению{19}.
248
«Работница», «Крестьянка» – «тонкие» иллюстрированные журналы советской эпохи, где, наряду с очерками о героинях социалистического созидания и кулинарными рецептами, непременно публиковались и стихи – как правило, доступные пониманию массовой, да к тому же еще и женской, читательской аудитории.
249
Казакова Римма Федоровна (1932–2008) – поэтесса, всегда воспринимавшаяся мною как образец эталонного – и не плохого, и не хорошего – стихотворца, что помогло ей стать «рабочим» секретарем правления Союза писателей СССР в 1976–1981 годах, а в постсоветские уже годы возглавить Союз писателей Москвы. С чем наверняка не согласятся и многие мои коллеги, сохранившие в своей памяти образ деятельного, доброго и участливого человека, и многие читатели, запомнившие Казакову, прежде всего, по ее песням.
250
Клуб «Поэзия» – неформальное объединение поэтов-нонконформистов, возникшее в Москве в 1985 году, куда входили, прежде всего, участники поэтической студии Кирилла Ковальджи при журнале «Юность» (Юрий Арабов, Евгений Бунимович, Владимир Друк, Александр Еременко, Виктор Коркия, Света Литвак, Алексей Парщиков и другие), а также такие уже набиравшие известность авторы, как Дмитрий Александрович Пригов, Лев Рубинштейн, Александр Сопровский и Сергей Гандлевский. Руководили клубом, организуя публичные акции, сначала Леонид Жуков, затем Игорь Иртеньев и Геннадий Кацов, но его неформальным лидером была Нина Искренко. Так что, как выразился Евгений Бунимович, «Нина ушла – и праздника не стало»{20}.
251
Отказники – так в 1970–1980 годы в СССР называли советских граждан, получивших от властей отказ в разрешении на выезд из СССР; иноязычное рефюзники (refuseniks, от англ. to refuse – «отказывать») не прижилось. А само явление исчезло после перестройки, распада СССР и принятия законов о свободе въезда – выезда из России.
252
ОВИР – Отдел виз и регистрации, организация, существовавшая в СССР и постсоветской России (1935–2005 гг.) и занимавшаяся как регистрацией иностранцев, прибывших в СССР и Россию, так и оформлением выездных документов. В ходе структурных преобразований постсоветского времени служба виз и регистрации была объединена с паспортной службой. Ныне функции подразделений визовой и регистрационной работы в составе Федеральной миграционной службы (ФМС России) координирует Управление организации визовой и регистрационной работы (УОВиРР).
253
Алия – репатриация евреев в Израиль.