Последняя репетиция

Винцесь Мудров

Последняя репетиция

Последняя репетиция

Вода с утра была прохладной. Он даже охнул, нырнув под волну. Далеко, однако, не заплывал. Проплыл не более десяти ярдов, и повернул обратно. Пару лет назад, на Канарах, его потянуло отливом в открытое море, с той поры остерегался заплывать далеко от берега.

Шезлонг приятно согрел спину, в лицо повеяло йодистым духом водорослей, и не успел сомкнуть век, как сразу – так всегда бывает после купания в холодной воде – погрузился в дремоту.

Солнце медленно гасло, рассыпалось тусклыми бликами по неспокойной воде, розовым пожаром отражалось в окнах старых, увитых плющом домов на Менлов-авеню. Он жал на педали велосипеда и серый асфальт мягко ложился под колеса…

– Джонни! – крикнули неподалеку и он очнулся. Кажется, заснул на мгновение, а между тем на горизонте – там, где море сливалось с небом, – успел возникнуть белый корабль, который медленно, почти незаметно для глаз, плыл в утренней дымке.

– Джонни! Вода холодная. Я тебе не разрешаю купаться! – кричала, с заметным корнуэльским акцентом, дородная землячка. Тот, кому она кричала – загорелый белоголовый мальчишка – заходил по колено в воду и тут же отбегал, спасаясь от накатистой волны.

В душном, обставленной в восточном стиле гостиничном номере, плохо спалось, и с первым солнечным лучом, что пронзил неплотные жалюзи, он отправился к морю.

Народу на пляже было мало: женщина с внуком, еще какие-то белотелые типы, с виду, скандинавы. Чуть поодаль играли в бадминтон рыжеволосая девушка с парнем.

Он снял темные очки, потер глаза. От солнечного света и бешенства ярких красок кольнуло в висках. Особенно впечатляла зеленая стена олеандров, что окружала пляж. В этот миг девушка, подбирая волан из-под ног, глянула в его сторону, и пришлось торопливо надвинуть очки на переносицу. Рыжуха так и замерла, согнувшись, и волан выпал из тонких пальцев. Он затаил дыхание, положил руки на лоб, чтобы хоть как-то прикрыть лицо, краем глаза взглянул на девушку. Та выпрямилась, что-то сказала парню, и тот с улыбкой махнул рукой.

– Уф-ф… – вырвалось из груди. – Слегка приподняв очки, он стал смотреть на белый корабль, что плыл навстречу солнцу.

Это был третий день отдыха – тут, на острове, посреди белогривого Эгейского моря. И хотя в отеле было полно земляков и еще больше американцев, его до сих пор никто не узнал. Правда, даже вечером, приходилось ходить в темных очках.

Корабль загудел на прощание, слился с сиреневой дымкой.

Он сомкнул веки и подумал, что стоило бы взять на прокат велосипед и проехаться, как в юности, по пыльным проселкам. В памяти опять возникла Менлов-авеню, улица детства, а в сознании родилась сочиненная им песня. Вначале песня звучала глухо, невнятно, и вдруг взорвалась гитарными аккордами. Довелось встряхнул головой, и музыкальные отголоски, смешавшись с шумом прибоя, отозвались где-то на другом конце пляжа.

– Давай еще раз, без гитар, – выдохнул Никос – чернявый девятнадцатилетний парень. – Йорго, дай ритм.

Йорго, белоголовый подросток, грохнул по большой тарелке и мелко застучал по барабанам.

– She loves you, yeah! yeah! yeah! yeah! – грянули в четыре глотки, но последнее «е-е» опять не получилось.

– Не то поём. Слушаем еще раз.

Никос включил магнитофон и веранда наполнилась высокими «битловскими» голосами.

– Нам так не спеть, – уныло проговорил басист Спирос, мельком глянув на часы. – По утрам Спирос ловил с отцом губки в заливе и должен был бежать к пирсу.

– Ладно. Прогоним последний куплет – и разбегаемся.

Никос махнул барабанщику, ударил по гитарным струнам, но сам не запел. Слушал, кто фальшивит: Манол, Йорго или Спирос?

Никто и не заметил, как на танцевальной площадке появился чувак в модной белой рубашке и в таких же белых шортах.

– Калимера! – поздоровался незнакомец, потом заговорил по-английски, и все вопросительно взглянули сначала на гостя, а потом на басиста. Спирос два года жил с родителями в Глазго и хорошо знал английский язык.

– Говорит, последнее «е-е» нужно брать на терцию ниже.

«Янки», – подумал Никос. В прошлом году он работал кельнером на морском пароме, выучил несколько английских фраз, и первая фраза, которую вспомнил, была:

– Go away!

Гостя такие слова не смутили.

– It's our song, – произнес он с улыбкой.

Никос понял без переводчика. Такие слова его возмутили.

– Это песня «Битлз»! Ты хотя бы знаешь, кто такие «Битлз»?! – Никос произнес это по-гречески, но янки его понял и все с той же наглой улыбкой кивнул головой.

Спирос что-то крикнул незнакомцу, тот пошел было к эстраде, но вдруг остановился, щелкнул пальцем по часам. Постояв еще минутку, иностранный гость помахал им рукой и двинулся к выходу.

– Что ты ему сказал? – Никос вдруг почувствовал душевную неловкость.

– Попросил сбацать что-нибудь на гитаре.

– Да этот янки, по-видимому, и гитары в руках не держал.

– Он англичанин, а не американец, – буркнул Спирос, – и, скручивая шнуры, добавил: – Можно было бы с ним поделикатнее. Видимо, наш коллега.

– Что, тоже губки ловит?

Спирос всегда сердился, когда его укоряли этими самыми губками, а потому, запихивая гитару в дерматиновый чехол, укоризненно выдохнул:

– Меня, между прочим, в «Афродиту» приглашали. У них там басист заболел. Девяносто драхм за вечер. И еще дармовой ужин.

– Ну так давай… кто тебя держит. Будешь Элвиса Пресли на контрабасе лабать…

– Да хватит вам, ей-богу, – подал голос Манол. – Можно было, действительно, поделикатнее… с англичанином. Он что, живя в Британии, не слышал про «битлов»? Да он их, думаю, живьем видел… И не раз.

Никос и сам понял, что вспомнил не ту фразу. Сев на край эстрады, парень устало перевел дыхание. Вспомнил, как сам играл в дансинг-холле «Афродиты» – шикарного отеля класса делюкс. Пришлось разучить несколько песен из репертуара Элвиса Пресли и Фрэнка Синатры. Играл там, правда, только неделю: гитарист, которого подменял, вышел из запоя. Да такой беды. Ему и недели хватило, чтобы возненавидеть тамошнюю публику, а тем более, тамошний музыкальный репертуар. Гостиничные музыканты лабали одни блюзы да идиотские песенки из голливудских фильмов.

– Ну, так я пошел? – вопросительно выдохнул за спиной Йорго. – Барабанщик занес в будку ударную установку, навесил замок и собирался идти домой.

Никос пашарил в карманах, вытащил несколько монет, протянул другу. Деньги Йорго нужны как никому. Отец его еще весной подался на заработки в Германию и до сих пор не отозвался. Ляпнув барабанщика по плечу, Никос поднялся на ноги, зевнул – он работал охранником на автостоянке и намедни отработал ночную смену, – и с хрустом в суставах потянулся.

Выходя с танцплощадки, Никос бросил взгляд на угрожающую надпись: «Вход во время репетиции ансамбля запрещен!» «Надо будет продублировать по-английски, чтобы не таскались… всякие», – с этой мыслью вскинул на плечо гитару и широким шагом направился в сторону таверны дядьки Михалаки.

Дядька Михалаки, родной брат матери, стоял за стойкой и протирал стаканы. Таверна находилась недалеко от пляжа и здесь всегда было полно посетителей. В основном, это были скандинавы, что снимали домики на побережье. Они здесь завтракали и пили «Рецину» – белое эгейское вино. Сейчас таверна была пуста. Первые посетители появлялись в половине девятого.

– Что, опять все деньги на пластинки пустил? – дядька глянул на солнце сквозь вымытый стакан.

– Все, – кивнул племянник. – На прошлой неделе Никос ездил в Салоники и купил там с рук новый альбом «Битлз».

Дядька покачал головой, пошел на кухню, вынес миску горячей мусаки и зеленоватый лимон на блюдце.

– Завтра зарплату получу… за танцы. Тогда отдам.

– Да не надо мне твоих денег, – дядька взъерошил племяшу волосы на макушке, – только подстригись. А то зарос как Тарзан.