Страница 14 из 15
Собственно, вот и все, неизвестно даже: Рябов ли спас военкора. А может, это вообще другой Василий Рябов. Уже почти пятьдесят лет и мучаюсь. Не поймите меня неправильно. Погиб герой на войне. Война не бывает без жертв. Раны утрат затягиваются. А моя - нет. Профессионально мы с вами правы - стихи не сделаны. И все же - не совсем. До сих пор я не могу простить себе, что в его письме запятые красным карандашом. После войны в Пушкин ездил, писал, да разве найдешь? И еще одно помните. Он тогда, на передовой, сказал: "Мы связь держим." - Так и держит. И вы с ним держите. Это вам на всю жизнь пригодится... Даже если вы будете писать ваши стихи, продавая бензин по коммерческим ценам. Память - это ведь совесть...
Сигарета потухла в самом начале, а юный поэт, не замечая этого, прочитал вполголоса из того же письма:
Спасибо, мать, что породила,
Что ты пустила меня в свет,
Что ты меня жизнью такою наградила,
С которой жить бы мне сто лет.
И стихи показались ему не такими уж плохими: искренними, добрыми, и, хоть и не сделанные, но все-таки это были стихи.
- Сто лет будете жить вы. Идите, пишите грамотные стихи. Сделанные, для этого у вас есть все возможности.
Молодой человек поднялся, оделся, попрощался за руку с писателем и, открывая дверь на лестницу, сказал:
- А может, эти ваши запятые можно как-нибудь того, стереть... Если хотите, я принесу вам замечательную английскую резинку...
Писатель умер, улица Воровского переименована в Поварскую, улица Наташи Качуевской в еще какую-то, и теперь Качуевскую и ее подвиг вряд ли вспомнят.
Поэт дожил до пятидесяти четырех, женился на студентке, родил неполноценного ребенка...
ХЛЕБ
Константину Черницкому
У маленькой Оленьки все было хорошо: мама, папа, бабушка Оля, голубое небо и много игрушек. Единственное, что было плохо, - это манная каша по утрам и хлеб с маслом. Манную кашу еще можно было как-то проглотить, запивая сладким чаем, но вот хлеб... Хлеб есть никак не хотелось... Не помогали ни нетерпеливые покрикивания мамы, спешившей в свою газету и уже стоявшей в прихожей в сапожках на шпильках, рыжей пушистой ушанке и длинном полосатом, связанном бабушкой Олей шарфе с телефонной трубкой в руке, ни грозные взгляды папы, завершавшего утренний ритуал завязыванием модного узла на галстуке перед зеркалом в той же прихожей.
Только бабушка Оля всегда была почему-то спокойна. Она, как обычно, в ярком платье, с пышной прической сидела в это время с Оленькой за столом в своей любимой кухне и рассказывала ей разные веселые истории и сказки, придуманные ею самой. Так было и на этот раз. Они вместе заливались смехом, и так, слушая бабушку, девочка незаметно мало-помалу справилась с ненавистной ей кашей. А хлеб все же остался у пустой тарелки, он лежал, притаившись, притягивая к себе внимание девочки. А когда бабушка встала из-за стола, чтобы налить чаю, девочка решила незаметно выбросить хлеб в подвешенное у раковины мусорное ведро, изящно задекорированное под общий интерьер кухни.
Но поторопилась и промахнулась. Кусок плюхнулся на пол рядом с ведерком. Бабушка ахнула, посмотрела на свою маленькую тезку, которая вот-вот собиралась разреветься, и, ни слова не вымолвив, подняла бережно хлеб, отряхнула, убрала соринку с масла и принялась его есть.
- Баб, ты голодная? - удивилась девочка.
Бабушка вздрогнула. Она медленно, переводя дыхание, чтобы убрать в горле спазм, продолжала жевать и смотреть куда-то далеко-далеко, мимо девочки. На глазах бабушки блеснули слезинки.
- Баб, а Баб! Что ты так смотришь? Почему меня не ругаешь? Оля - плохая девочка? Плохая? Бросила хлеб, да? Оля пойдет в угол, да? Девочка заглядывала бабушке в глаза.
Бабушка доела кусок до конца, вытерла глаза, молча обняла девочку...
Признаться, я любил этот дом не только потому, что в нем обитали мои друзья, а еще и потому, что в нем всегда очень вкусно кормили. Хозяйка энергичная обаятельная женщина, придумывала и приготавливала самые разнообразные, самые изысканные кушанья. И что удивительно в наше время приготовление их не было для нее мучительной обязанностью. Наоборот, казалось, это доставляло ей огромное удовольствие. Ей был отпущен какой-то особый талант - готовить быстро и незаметно. Ее "рецепты" будто летали между руками, газовой плитой и водопроводным краном, она творила, создавая еду не только из самых заурядных, привычных продуктов, но и из любых остатков: вчерашней несъеденной пищи, высохшего сыра, куска подвядшей капусты и, конечно, из черного хлеба. Буквально в считанные минуты рождались новые блюда - незнакомые, с придуманными самой же хозяйкой названиями, свежие, красивые, вкусные, - и даже не в считанные минуты, потому что угощение появлялось на столе тут же, немедленно, то есть раньше, чем можно было эти минуты подсчитать. Ее, всегда нарядную, без фартука, подвижную, невозможно было застать врасплох. Она любила кормить, и каждый день пекла разные пироги, блины, пудинги, делала курники и паштеты, шашлыки и салаты, торты и мороженое, варила пловы, манты, лагманы... В общем, названия знакомые, а блюда получались необычные, всегда что-то в них оказывалось свое, новое, вложенное Ольгой Сергеевной, ее интуицией, легкостью, огромным желанием не только накормить, но доставить и эстетическое наслаждение, и пользу.
Она любила кормить. Да. Но представьте теперь, что это не было ее культом. Это была ее потребность. Она не обращала внимания на дифирамбы по поводу ее кулинарных способностей. Лучшей наградой для нее было восторженное мычание жующих и дочиста вылизанные тарелки. Она звонко смеялась, когда слышала за столом неизменное утверждение, что вообще-то надо сдерживать себя, есть в меру, но сегодня, только сегодня, в последний раз исключение... Она смеялась потому, что хорошо знала, что назавтра повторится то же самое...
У древних принятие пищи считалось священным.
Она исповедовала свою философию. Считать каждодневность не символом утомления и снисхождения, а символом совершенствования и восхождения. В каждодневности она закаляла свой дух и видела источник бесконечного творчества. Чувствовала в ней себя вне пошлой обыденности и приобщалась духом к красоте, разлитой во всех сферах окружающей ее реальной жизни. Даже сама кухня, где чаще всего проходили трапезы, представляла собой не кухню в обычном понимании, а, скорее, музей под названием "приятного аппетита". Раковина, плита, тесно примостившись в уголке, не мешали общему интерьеру, состоявшему из разрисованных лубочными картинками стен, огромной коллекции деревянных ложек, свисавших с потолка, цветочному садику на подоконнике и вьющимся растениям по красной раме широкого окна. Все это дело рук той же Ольги Сергеевны, хозяйки дома, бабушки Оли...