Мемуары Мойши

После обеда Шульц собрал всех обитателей хайма у себя в кабинете и представил вновь прибывших соотечественников, то есть нас. В лагере обитало одиннадцать семей, которые соседствовали и уживались друг с другом, несмотря на различия в характерах и социальном статусе. Самой развратной и чопорной показалась нам молодящаяся тетка лет сорока, которую все называли Янка-художница. Она проживала со своей дочерью Светой, симпатичной и приветливой девушкой. Художница была женщиной одинокой и очень старалась прихватить тут какого-нибудь мужичонку, будь то местного аборигена или из числа женатых обитателей хайма. Наверное поэтому никого не стесняясь, всегда прыгала во дворе в одном уж слишком откровенном бикини, а проще говоря, в трусах и бюстгальтере, из которого постоянно вываливались ее аппетитные перси.

Обитала тут и командирша своей семьи, гром-баба Верочка. Вместе с ней прибыла и вся ее тихая родня: сыновья Вадик и Толик, муж Петя и невестка Нина. Крепкой рукой и с большим успехом управляла Верочка своим подкаблучным хозяйством, потому что никто, кроме самой Веры Лейбовны, в этом запуганном коллективе и пикнуть не смел. Они, как старообрядцы, жили своей коммуной и в чужие дела не лезли, регулярно зарабатывая дойчмарки, перевозя на собственном автомобиле в город и обратно всех желающих прогуляться.

Наташа и Саша Зубец, молодая семья укро-еврейцев, прибыла аж из самого Киева. Наталья приехала беременной и уже тут родила дочку Катю, которой, когда мы прибыли в хайм, исполнилось семь месяцев. В этого чудного ребенка я влюбилась с первого взгляда. Несмотря на юный возраст, на губах у нее постоянно играла улыбка, и я не припомню ни одного случая, чтобы она плакала. Отец девочки был мрачным еврейским мужичком, а с говорливой хохлушкой Натальей мы подружились сразу и дружим до сих пор. Именно она рассказала нам о правилах и подводных камнях здешнего пребывания. Надо сказать, что из одиннадцати семей, включая нас, девять прибыли из Украины и лишь две из Санкт-Петербурга.

Алик, Таня, их старшая дочь Галя и придурочный, донельзя избалованный младший сын Ваня – наши земляки, но налаживать с нами дружеские отношения вовсе не собирались. Шепот донес слух, что Алик бизнесмен, видимо, поэтому и нес себя по жизни, как типа крутой. Был гордым, отстраненным, совершенно непонятным и крайне неприятным, по сравнению с остальными обитателями хайма. Вокруг него все время крутилась похожая на суетливую белую мышь белобрысая Таня, невзрачной наружности, но с невероятным апломбом. А уж от их сыночка Вани покоя нам всем не было ни днем, ни ночью! По ребенку явно тосковал психиатр, но на эту большую проблему бизнесменистые родители внимания, увы, не обращали.

С Наташей и Сашей Зубец дружила еще одна молодая и пока бездетная пара Саша и Рита. Я не помню сейчас, слышала ли я вообще голос молчаливой Риты, но постоянно лицезрела ее только с сигаретой в зубах. Впоследствии Маргарита родила ребенка, но, к великому сожалению, очень больного. Вот и нужно подумать женщинам, желающим рожать, стоит ли баловаться сигаретами.

Среди семейных пар встречались и одиночки. Эстер, симпатичная молодая женщина с пышной копной роскошных волос, с годовалой дочкой на руках. Она приехала откуда-то из-под Львова, навсегда оставив там мужа-украинца и свою девятилетнюю дочь. Гуляющие по лагерю сплетни говорили, что младшую дочь она прижила с каким-то иранцем, собирающимся приехать вслед за ней в Германию. Как я поняла, Эстер обожала восточных мужчин, поэтому бывший супруг, не простивший ей такого увлечения, не отдал изменщице старшую дочь.

Еще один постоялец – одинокий еврей Миша, – примчался сюда, опять же из Украины, оставив там после развода свою семью. Это был внешне приятный, но довольно странный товарищ, в разговорной речи которого имелось самое главное слово «шо», с успехом заменяющее все остальные слова. С помощью «шо» выражался восторг, сомнение, недоумение, ярость и самое интересное, все его понимали! Мы прозвали нового приятеля Мышо, сделали этакий гибрид от производных Миша+Шо, получилось: «Мышо». Мишка как-то сразу проникся к нам симпатией, правда, подозреваю, в первую очередь, ко мне. Если в лагерь привозили продукты, например, яички или кур, Михаил тут же со всех ног мчался к нам предупредить, поскольку деликатесы быстро разбирали. Впоследствии мы дружили с ним еще несколько лет, пока он окончательно не утомил нас своим обществом.

Самыми большими друзьями мы стали с пожилой женщиной по имени Рахель Соломоновна, прибывшей сюда после смерти мужа вместе с младшим сыном Игорем, которому, впрочем, было уже около тридцати. Здоровый, не лишенный обаяния Гаррик, как звали его здесь, оказался… олигофреном! По его виду и даже речи об этом невозможно было догадаться. Он обожал рассуждать о политике и говорил вроде бы разумные вещи, но вместе с тем, головку имел больную. Не знаю, это ли обстоятельство сыграло роковую роль в отношениях между Рахель и другими обитателями коммуналки или ее незащищенность, но в лагере старушку начали обижать. Выражалось это во всякого рода словесных оскорблениях и ядовитых замечаниях. Понаблюдав за ситуацией, мы решили бабульку в обиду не давать и устроили кое-какой распоясавшейся шушере хороший отлуп, а посему при нас никто из обидчиков не смел в ее адрес и слова пикнуть.

Вот так всегда! Обязательно найдут слабейшего, и если у того нет защиты, то отыграются по полной. Травля – весьма характерная черта нынешнего времени, особенно между соотечественниками. Здесь, в Германии, такое явление встречается крайне редко. Если же появляются хотя бы редкие попытки загнать вас в угол, моментально берите ситуацию в свои руки и поставьте агрессоров на место, иначе от пережитого так и помрете бессловесной жертвой. На наезды надо отвечать лишь нападением и никак не иначе! Пусть боятся, а значит, не будут с вами связываться и в конце концов оставят в покое.

Нашей соседкой по этажу оказалась журналистка Ира, которая примчалась сюда вместе с мужем и сыном Андрюшей. Они, кроме нас, ни с кем не общались. Да и отношения между нами дружбой можно было назвать с натяжкой, просто соседи, и всё тут.

Вот такой разношерстный коллектив сложился в этом большом еврейском общежитии. Мне никогда не приходилось жить ни в коммуне, ни в коммуналке, поэтому готовка на общей кухне и постоянное времяпрепровождение бок о бок со всеми этими людьми приводили в уныние. Лишь надежда шептала на ухо, что это явление временное и надо потерпеть. Ну… нам было не привыкать. Чтобы пустить тут корни, мы могли бы жить с ними даже в одной комнате.

Глава 4

Потихоньку начали обживаться в лагере. Распаковав свои миски, плошки, кастрюли порадовались, что все необходимое у нас под рукой. Перед отъездом в Германию те, кто уже проживал там, уверяли, что ехать надо лишь с полупустым чемоданом. Дескать, тут можно купить абсолютно всё, но мы не оказались доверчивыми простаками и взяли с собой все вещи, что смогли довезти! Для покупки даже старого ржавого гвоздя в Германии нужны тугрики, а у нас их на данный момент совсем немного.

Деньги выдавали регулярно, но моей-то мечтой было накопить капитал! Примеры такие встречались. Вот, к слову, одни иммигранты не ели, не пили, не одевались, не пользовались телефоном, никуда не ездили, ничего не покупали, а теперь живут в собственном доме! Может, и нам так подсуетиться? Хотя…вряд ли. После такой жесткой экономии для осуществления грандиозной покупки есть ли смысл сидеть в совершенно пустой хате голожопой мумией?! Думаю, нет!

– Слышь, Левка, – обратилась я к мужу, – а давай на фиг не будем экономить и хоть пару месяцев поживем по-человечески!

– Давай! – согласился Лев.

И мы побежали в единственный в этой деревне магазин, который имел понятное название «У деда». Сам дед тут не маячил, вместо него трудился довольно моложавый коллектив, состоящий, очевидно, из детей и внуков прародителя. Элька, как всегда, выступила в роли переводчицы:

– Дайте нам один килограмм фарша!