Страница 7 из 9
Из статьи Данна: «Теряет голову и рвется как полоумный». Фото Фредерика Кука
Статья Кука:
Вечером 15 июля мы отпустили наших индейцев домой. Они были хорошими и верными помощниками, и нам очень хотелось бы продолжить поход с ними, но им нужно было возвращаться к своему рыболовному промыслу, да к тому же у нас не хватило бы на них провианта.
Сейчас мы двигались на запад вдоль реки Кичатна, и во многих отношениях этот участок оказался самым тяжелым на всем пути. Постоянные дожди, густой подлесок, быстрые ручьи и речки, трудные для прохождения склоны, а также комары и оводы – все это вкупе замедляло наше продвижение вперед. Скоро лошади лишились сил и настолько ослабли, что мы могли использовать их только в течение трех часов в сутки, причем через день. Ноги у них были сильно избиты и исцарапаны растительностью, шкура искусана насекомыми так, что на ней живого места не осталось. Из-за этого у животных развилось воспаление и что-то вроде заражения крови. Я понимал, что причина в дряни, проникающей в их организмы через открытые раны {17}.
У Данна – еще более драматические подробности этих дней:
Ночью в лагере мы заметили, что лошади начали выдыхаться. Они похудели. Вместо того чтобы щипать траву, они вставали кругом около лагеря и, не отрываясь, смотрели на нас. Что еще хуже, их ноги распухли и стали вдвое толще, чем прежде.
«Слушай-ка, – сказал Джек так, чтобы Доктор его слышал. – Еще один день этих ям с грязью и корягами, и у нас не останется вьючных лошадей». Принц согласился, но так, чтобы Доктор не слышал: кивнул головой и заметил, что они выглядят просто ужасно. Я знал, что думал он об этом еще хуже. Он был самым великим дипломатом из всех известных мне людей. Для Принца казалось невозможным обидеть кого-то или даже не согласиться с кем-то, кроме Хайрама.
17 июля. В середине дня Миллер впереди меня вел по тундре караван. Я слышал, что он все покрикивал на тощего коня, которого мы звали Побитый-Молью-Гнедой – так много шерсти он потерял. Потом Миллер остановился, продолжая колотить животное. Бесполезно. Я подошел. Коняга обессилел. Вместе с Джеком и Принцем мы его разгрузили, взяли поклажу и привели в лагерь по краю болота.
Фред сказал, что теперь лошадям приходилось слишком тяжело на очень трудном маршруте. Я повторил все это Доктору, предложив сделать двух- или трехдневный отдых, поскольку Белолобая, Буланая и Бриджит были на грани полного упадка сил. Доктор сделал непонятный жест и пробормотал: «Хм».
Принц заявил, что если мы продолжим в том же духе, то никогда не дойдем до гор. Я спросил, как бы он поступил. «Отдохнуть здесь несколько дней и пойти потихоньку, часовыми переходами, добавляя каждый день по полчаса, если лошади придут в себя». Я предложил: «Скажи это Доктору». Он ответил: «Нет, если он сам не спросит. Я всего лишь наемный».
18 июля. Дождь идет шестой день. Я попросил Доктора выйти и осмотреть со мной лошадей, но он не захотел. Как вам это нравится? Его вьючные лошади на грани, а он не обращает ни малейшего внимания. Он только пакует и распаковывает свои приборы. Интересно, а умеет ли он пользоваться теодолитом? Принц накинулся на Доктора: «Да, сэр, нам бы хотелось дойти до перевала в любом случае». Мы все находились в подавленном состоянии и раздражали друг друга; возможно, я излишне придирался к Ральфу.
19 июля. Седьмой дождливый день. Скоро у нас вырастут перепонки на ногах. Доктор ничего не говорит о продолжении движения. На лошадей опять не хочет смотреть. Похоже, ему наплевать. Опухшие ноги животных приходят в норму. Все поправляются, кроме Побитого-Молью-Гнедого.
Тронемся ли завтра? Никто не знает. Доктор сказал, что надо попробовать и посмотреть, как пойдет дело. Дурацкий принцип. Мы собираемся придерживаться схемы, предложенной Принцем, или нам конец. Доктор не хочет сообщать, будем мы идти два часа или двадцать. Он не может принять решения. Он, кажется, не владеет ситуацией.
20 июля. Мы не прошли и 300 ярдов, как Бриджит упала на колени – не потому, что провалилась в болото, а от истощения. Я закричал и побежал вперед, предлагая вернуться. Доктор не хотел этого слышать. Они с Хайрамом пытались заставить Бриджит подняться с помощью палок. Я слышал, как Хайрам приговаривал «Вставай!» и дубасил лошадь по голове, чтобы покрасоваться перед Доктором. А Миллер обругал Хайрама на чем свет стоит за эти колотушки бедного животного. Наконец им, видимо, удалось ее поднять.
Мы двигались уже добрых три часа, когда подошли к обрыву, с которого наша белая кухонная лошадь (Бриджит носила кастрюли) отказалась спускаться. Миллер принялся ее колотить, а я швырял в нее сверху комья грязи. Кое-как мы переправили Бриджит через ручей. После этого она, обессилев, легла.
Я был рассержен, побежал вперед и, увидев Доктора, начал бурно высказываться. «Данн, нет ничего хорошего в том, чтобы говорить подобным образом», – ответил он спокойно. Я вернулся с Хайрамом, и мы батогами заставили Бриджит идти вперед. Но за следующей перемычкой лошадь скатилась в яму с грязью. Мы с Миллером сняли с нее груз, вытащили из грязи, снова нагрузили и вытянули наверх к Доктору. «Я сожалею, что иногда слишком бурно выражаю свои чувства», – сказал я. А он ответил: «Данн, ты все время говоришь слишком много и слишком громко».
Все равно, сегодня вечером я счастлив – если это может кого-то еще интересовать. Как ни странно, Хайрам сам вызвался помыть посуду. Джек пробивает отверстия в оловянной тарелке, чтобы просеивать комковатую заплесневелую муку. Наконец, после того как я сказал, что он должен больше нам доверять, Доктор согласился и объявил заранее (вы только подумайте), что мы будем проходить по три часа в день, пока лошади не поправятся.
Сильнейшее напряжение путешествия не спадало. Сопровождение лошадей поодиночке через мили дерьма, варка бобов, замешивание хлеба, обжигание потерявших чувствительность пальцев о раскаленный рефлектор, ни одного лишнего часа на отдых, сушка вещей, чтобы избежать пыток ревматизма, ремонт порванных в клочья одежды и обуви, невозможность забыть журчанье ледяной воды вокруг собственной талии и сводящие с ума тучи комаров. Хайрам терпеть не мог мочить ноги, очевидно, не заботясь ни о чем, кроме собственного комфорта. Он был упрям и энергичен, хотя безумно ленив и медлителен, как старуха. Но с такими, как мы, на Аляске все могло быть куда хуже, и этот потомок французских эмигрантов был частью нашей безнадежной и бесконечной жизни.
25 июля. Ледяная вода катит камни по дну и журчит в подмышках. Хайрам взобрался на Чалого, я за ним погнался и начал колотить палкой. Хайрам вышел из себя и посреди реки поклялся, что «сделает» меня, если я еще раз ударю его лошадь. Конечно, я ударил. Добравшись до берега, он бросился на меня. Через десять секунд он лежал лицом в грязи и выплевывал гравий. Я не хотел делать ему больно. Худшими его оскорблениями были «хам» и «хулиган». На губах у него появилась пена, в голосе – плаксивые нотки, чего он только не придумывал, пока я находился в расслабленном состоянии. Наконец я повалил его в шести дюймах от болотной жижи и сказал, что или он тут замерзнет, или пообещает не переправляться верхом через протоки. Он обиделся еще сильнее, когда проходивший мимо Миллер со смехом сфотографировал нас, пока Хайрам давал обещание. «Ты так себя ведешь, будто ты тут главный, – хныкал он, – что бы ты ни делал, все правильно, а если кто-то другой ошибется, ты начинаешь ругаться». Доктор остановил караван и спросил Миллера, что случилось. «Это всего лишь Данн и Хайрам улаживают небольшой вопрос», – ответил тот. Доктор ничего не ответил. Через десять минут лишенного лошадей Хайрама в мерзкой протоке сбило течением с ног. Я вытащил его с помощью шеста. Знай наших, мы зла не держим {30}.
В конце июля караван распрощался с Кичатной и оказался в широкой ледниковой долине, по которой стал передвигаться быстрее. 3 августа путешественники нашли перевал Симпсон – глубокое ущелье, которое привело их на северо-западную сторону Аляскинского хребта. Реки, текущие в Суситну, остались за спиной.