Вариант Юг

- Тихорецкая! Тихорецкая!

Посмотрев на Савушкина и пластунов, я сказал:

- Вот и моя станция. Будем прощаться, казаки.

- Возьми, - быстро нацарапав химическим карандашом в блокноте свой адрес, есаул протянул мне лист бумаги. - Думаю, что еще встретимся.

- Обязательно встретимся.

Забрав листок, я накинул на себя бекешу и взял чемодан, пожал пластунам и есаулу руки, а затем направился на выход.

Жаль, встретиться с есаулом нам более не довелось. На границе Кубани и Дона, на станции Кущевская, его золотые погоны приметили солдатики из революционеров, которые стояли там для того, чтобы не пропускать к генералу Каледину идущих на его призыв офицеров. Они бросились на погоны есаула Савушкина, словно стая охотничьих собак на зайца. И через десять минут жизнь бравого донца, прошедшего не через одну жестокую схватку, закончилась у стенки железнодорожного пакгауза...

Я вышел на перрон и сразу обратил внимание на то, как сильно и резко изменилась знакомая с детства узловая железнодорожная станция. Обветшавшие здания. Раскрошившийся грязный перрон. Выбитые двери вокзала. Куда ни посмотри, никто не работает. Местные машинисты стоят, и флегматично сплевывают себе под ноги семечки, а рядом с ними группки грязных и давно небритых солдатиков в серых шинелях без погон, будто крысы шныряют.

Ладно бы только это. Такая обстановка сейчас на каждой станции. Но вот мимо меня проходит человек, по лицу видно, что бывший офицер. Он испуганно таращится на мои подъесаульские погоны, от греха подальше, отворачивает в сторону и скорым шагом удаляется прочь. И только казаки, прогуливающиеся неподалеку, уважительно кивают. А кое-кто и воинское приветствие отдать не ленится. Видно, что осталось в них еще что-то от старого воинского уклада.

- Костя, ты ли это!? - ко мне кидается молодой и чрезвычайно крепкий чубатый паренек лет шестнадцати.

- Мишка? - вглядевшись в лицо парня, я с трудом узнал своего младшего двоюродного брата, которого не видел уже два года. - Ну, здоровяк! Вот это вымахал!

- А то! Не все вам с братьями геройствовать, - он кивнул на мой Георгий, выглядывающий из-под бекеши, и наградное оружие. - Мне тоже славы воинской хочется, и приходится расти, чтобы вас догнать.

- Какая там слава, брат, - в этот момент тема войны мне была неприятна, и я спросил его: - Ты как здесь оказался?

Он наклонился ко мне ближе и понизил голос до шепота:

- Батя меня с Митрохой на вокзал послал, у дезертиров оружия прикупить. Говорит, времена ныне смутные, нужен пулемет. Так что, брат, не в обиду, иди за вокзал, и там нас подожди. Мы с Митрохой скоренько. У меня все договорено, а ты при погонах, и можешь продавцов спугнуть.

Раз для дела надо в стороне постоять, так и сделаю. Я обогнул здание вокзала, прошел небольшую площадь и остановился под раскидистой яблоней с поломанными ветками. Простоял на месте четверть часа, а затем показался запряженный двумя справными гнедыми коньками из хозяйства дядьки Авдея новехонький шарабан. В шарабане накидано немного лугового сена, а поверх, на широкой деревянной доске сидели двое, подгоняющий коней длинными вожжами Мишка и широкоплечий курносый парень с лицом в веселых конопушках лет двадцати пяти. Это глухонемой Митроха, сирота из иногородних, которого Авдей с малолетства воспитывал.

- Садись, - Мишка остановил коней и Митроха перебрался на сено, а я, закинув свой серый кожаный чемодан в шарабан, подобрав полы черкески, присел рядом с братом.

- Но, залетные! - выкрикнул Мишка, и кони резвой рысью вылетели на дорогу. Налево станица Тихорецкая, а нам направо, к Терновской.

- Как все прошло? - спросил я брата.

- Отлично! Можешь посмотреть, что мы сторговали.

Повернувшись, я поворошил сено и увидел автоматическое ружье «Шош». После этого три винтовки Мосина, а под ними пистолет, такой же, как и у меня, семизарядный «Браунинг» образца 1903 года.

- Неплохо, - хмыкнул я.

- Вот «Максим» бы домой привезти, вот цэ дило. А это так, в станице почти в каждом справном дворе имеется.

- А патроны?

- Дальше. К пулемету два диска и две сотни патронов, да к «мосинкам» триста штук, а вот «браунинг» пустой и только с одной обоймой.

К станице домчались через три с половиной часа. Мишка высадил меня у ворот нашего подворья, а сам скорее направился домой, доложиться отцу о выполненном задании и моем приезде.

Я вошел в родной двор. Здесь все, как и раньше. Крепко и нерушимо стоит большой кирпичный дом, в котором я родился и вырос, за ним сараи, амбары, сад и огород. Все печали остались позади. Тревоги где-то там, в большом мире. А на родине тишина и покой, и именно здесь, наконец-то, я получу долгожданный отдых для души и тела.

- Костя вернулся! - с этим криком из дома появилась младшая сестрица Катерина, миловидная брюнетка с большой косой, которая выскочила из дома и бросилась мне на грудь.

Следом за ней вышел батя, сухой, как бы высохший, но все еще крепкий казак, одетый по-домашнему, в серую черкеску из домотканого сукна. После гибели на Западном фронте старших братьев, Ивана и Федора, который умер в госпитале, он сильно сдал. Однако слабости старался не показывать, держался молодцом и улыбался. За ним показалась мать, как и прежде, полненькая, черноглазая, в своем неизменном одеянии, длинной цветастой юбке, жакете и синей косынке.

Что было дальше? То же самое, что и у всех, кто после долгого отсутствия возвращается в семью. Баня с дороги, щедро накрытые столы, гости, родня и соседи, да расспросы про службу и земляков, с кем я мог видеться или пересекался по службе в полку.

Гости разошлись около полуночи, и за столом остались только я, дядька Авдей, здоровенный, метра под два широкоплечий казак, и батя. Можно было пойти к себе в комнату и завалиться спать. Однако у нас так не принято, и пока я не переговорил со старшим в семействе, а это дядька, до тех пор все еще не свободен. Поэтому сидели и молчали. Мать с сестрой сноровисто убрали со стола и, наконец, отец тяжко вздохнул и спросил:

- Ну что сынку, просрали мы войну?

- Точно так, - согласился я. - Почти добили турка. Да видишь, не дали нам его до конца дожать.

- А вы, офицеры, куда смотрели!?

Отец пристукнул кулаком по столу, и встревоженная мать заглянула к нам. Однако батя успокаивающе кивнул ей, и она вновь ушла к себе в спальню.

- А что сделаешь? Ведь предатели не рядом с нами были, а в тылу. А если позади неспокойно и дома беспорядок, какая уж тут война?

- Это да, предатели оказались в тылу, - батя нахмурился еще сильней.

- Ладно, погодь Георгий. Крайних сейчас искать не будем, - в разговор вступил Авдей. - Нечего на Костю с упреками кидаться. Он с войны живой вернулся, и то хорошо.

Батя согласно мотнул головой, а дядька развернулся ко мне и спросил:

- Ты лучше, племяш, скажи, как думаешь, что дальше будет?

- Гражданская война.

С ответом я не тянул и ответил Авдею точно так же, как и Савушкину. После чего, честно говоря, ожидал, что старики, почти безвылазно сидевшие в своей станице вдали от дорог и крупных городов, скажут, что я не прав. Но они только, молча, переглянулись, и один кивнул другому.

- Вот и мы так считаем, - дядька разлил в граненые стопочки по полста грамм домашней наливочки, и сказал: - Помянем Россию-матушку. Долго наш род ей служил, а теперь, видишь, что творится. Наверное, придется казакам своим путем идти.

Мы выпили, и я задал дядьке вопрос:

- Как же мы без России теперь, дядя Авдей? Может быть, еще наладится все, загоним воров картавых и шпионов немецких под землю, да и заживем как прежде?

- Нет, Костя, - он нахмурился. - Как прежде уже никогда не будет, ты это и сам понимать должен. Побывал я давеча в Екатеринодаре, поговорил с людьми солидными и по улицам походил, посмотрел на горлопанов, что на митингах с красными флагами стоят и речи двигают. Народ заводской и урла уголовная с дезертирами собрались вокруг какого-то студентика в очочках круглых. Раскрыв рты, стоят его слухають. Он им кричит, что законы долой, начальство не слушай, а все командиры-предатели и царские псы, Царя нет, Бога нет, а всех у кого что-то за душой имеется, надо давить. Потому что они енти, как же он сказал, дай бог памяти...