Страница 11 из 40
— Мелочи, — объясняет дед. — Придется ходить на собрания, и все.
— На собрания?
Взгляд цепляется за значок, который теперь блестит у деда на груди. Он представляет собой белоснежный круг, в нем — красная полоса с серебряной окантовкой и надписью «National-Sozialistische DAP». Партия нацистов. А в центре, черная как уголь, красуется свастика.
— На собрания партии в ратуше, — говорит дед. — Я давно там не был, так что… придется сходить и получить там бумагу с подписью. И раз в месяц являться с ней к инспектору Вольфу, чтобы подтвердить мое присутствие.
— А почему ты не ходил? Не хотел?
— Даже не говори так, — тихо, но резко требует Ба, словно чего-то боится. — Ни слова о том, что дед якобы не хочет ходить на собрания. Никогда. Никому. Ему нравятся собрания, так и знай.
На обед у нас вареная картошка с селедочным соусом и горстью квашеной капусты. Я все это не люблю, поэтому молча гоняю еду по тарелке.
— Ешь, — требует Ба, и я пихаю капусту в рот, стараясь проглотить не жуя.
— И молоко пей. Молоко нужно для силы. Хотя сдается мне, в нем все меньше и меньше жирности. С каждым днем оно сильнее похоже на воду.
Беру стакан. Ба с дедом сидят напротив, плечом к плечу, и я думаю, каково бы мне пришлось без них. Останься я с мамой, которая лежит наверху, словно мертвая. В школе, в компании Мартина с Ральфом, я верил, что нарушителей правил надо наказывать. Больше мне так не кажется.
Доев обед, помогаю бабуле по кухне, а потом ухожу в гостиную и пытаюсь читать, но не могу ни на чем сосредоточиться.
— Можно мне на улицу? — спрашиваю.
— Конечно, — отвечает Ба. — Дед во дворе…
— В смысле совсем на улицу. Я бы посидел на крыльце.
— Хочешь посмотреть на жизнь?
— Там тепло, там солнышко.
Ба задумывается на миг.
— Ну, вреда не будет. У тебя есть разрешение еще неделю не ходить в школу, так что все в порядке.
Вот почему я сижу на крыльце. И убеждаю себя, что мне нравится греться на солнце и разглядывать машины и прохожих. Но истинная причина в другом.
Я хочу увидеть ее.
Я буду сидеть на улице, когда темноволосая девочка пойдет из школы, и я помашу ей рукой.
Деревянный цветок
Эшерштрассе — улица прямая и длинная, и вот в конце появляется черно-белое пятно. По мере приближения из него вырисовываются очертания человека.
Оно все ближе, и становится ясно, что это едет на велике девчонка в белой рубашке и черной юбке.
До нее осталось несколько шагов, и я машу ей.
Девчонка, притормозив на другой стороне, поднимает руку и машет в ответ. Я уже думаю, что все. Она постучит в дверь, исчезнет внутри, и мне придется снова ждать ее завтра поутру. Подумаешь, делов.
Я ошибся. Девчонка лишь смотрит на дверь и вновь переводит взгляд на меня. Она ставит велик к стене и переходит улицу. Ко мне.
Девчонка.
Я с девчонками толком и не говорил никогда. Учимся мы раздельно, в «Дойчес юнгфольк» девчонок не берут. У них свои организации: «Юнгмедельбунд» для моих сверстниц и «Бунд дойчер медель»[5] для тех, кто постарше. От нас прямым текстом требуют не лезть к девчонкам, и я не знаю, что говорить…
— Привет, — здоровается она.
Я, конечно, выставляю себя дураком.
— Э-э, привет.
— Что случилось? — интересуется она, имея в виду мои бинты.
— Как бы… с велика упал.
— Неудивительно, на такой-то скорости. А что ты там забыл? Если уж прогуливаешь школу, не стоит подходить к ограде.
Вблизи ее волосы кажутся еще темнее. Они заплетены в косички, как у большинства школьниц. Брови и глаза у нее тоже темные. Форма грязная, гольфы сползли, и видно голени, все в синяках, свежих и подживших. Коленки ободраны, хоть и не как у меня.
Она стоит на тротуаре, уперев руки в боки, и хмуро взирает на меня свысока.
— Звать тебя как?
— Карл Фридман.
Я встаю. Лишь ступенька мешает мне сделать шаг назад. Девчонка так близко, что я чую ее запах — смесь мыла и улицы.
— А меня Лиза.
Разговор заходит в тупик.
— Э-э, — страдаю я. Надо бы что-то сказать, и с языка срывается самая дурацкая фраза. — Ты полукровка?
Лиза темнеет лицом, будто грозовая туча.
— Грубый вопрос, не находишь?
— Я не хотел… в смысле…
— Ну конечно, ты не хотел. Просто ты бестолковый мальчишка, который считает, что девчонки с луны свалились, и не знает, о чем с ними говорить.
— Я… — Сверлю взглядом асфальт, чувствуя, как наливаются краской щеки. Наверное, я похож сейчас на свеклу.
Лиза вздыхает:
— Так вот, Карл Фридман, я не полукровка. Ни во втором, ни в третьем колене. А если хочешь общаться с девчонками, разговаривай с нами как с парнями.
— Прости. — Заставляю себя посмотреть ей в глаза.
Пару секунд Лиза все так же стоит, уперев руки в боки, а потом грозовая туча стремительно тает.
— Я прощаю тебя, Карл Фридман. — Она лезет в карман. — Деньги есть?
— Не-а.
— Ну и ладно. У меня десять пфеннигов. — В доказательство Лиза показывает пару блестящих монет. Она зовет меня прогуляться по улице туда, откуда она приехала. — Пошли со мной. Не тормози.
Перевожу взгляд с Лизы на нашу дверь и обратно. Не знаю, на что решиться. Если я уйду, наверное, стоит предупредить бабулю с дедом.
— Да пошли же. Тут недалеко. Мы будем рядом, нас не хватятся.
И я бросаюсь за ней следом. Мы идем рука об руку, и солнце греет нам спины.
— Приятно видеть, что ты для разнообразия снял эту дурацкую форму, — говорит Лиза.
Интересно, когда это она меня видела. Ба с дедом вообще не выпускали меня из дома, так что я не мог примелькаться.
— Я иногда вижу тебя у окна, — объясняет моя новая подружка, будто читает мои мысли. — А еще когда вы с бабушкой ходите в магазин. Это ведь твоя бабушка, так?
— Ага.
— Ну, в общем, белая рубашка тебе больше идет. Твой брат иногда носит голубую, он в ней такой красавчик. Может, тебе тоже купить голубую?
— Откуда ты знаешь брата?
— Мы здороваемся по утрам, здесь он тебя обскакал. Но ты исправляешься.
— Меня вообще тут не должно быть. Ба с дедом прячут меня. Точнее, прятали, пока меня не сбил на машине гестаповец.
— Гестаповец? — Лиза, остановившись, смотрит на меня. — Тебя сбил гестаповец? Инспектор уголовного розыска Вольф?
— Он самый.
У Лизы темнеет лицо.
— Ненавижу его. Свинья.
Ее слова пугают меня. Слава богу, на улице пустынно и нас никто не слышит.
— А ты его откуда знаешь?
— Да все его знают. В школе ходит слушок, что в детстве он подрабатывал у пекаря. Развозил на велосипеде хлеб, а потом вступил в полицию. Теперь он — обычная гестаповская свинья.
— Тсс, — шикаю я, озираясь.
— Что он тебе сказал? — Лиза старается говорить потише.
— Э-э… ну, злился, что я помял машину, и…
— Заставил тебя пойти в школу?
— Да сказал, что еще пару дней можно сачковать, потому что…
— Свезло тебе.
Лиза разворачивается и продолжает путь.
Пару секунд наблюдаю, как прыгают ее косички, как она машет руками, а после бросаюсь вслед.
— А чего? Почему свезло-то?
— В школе скучно.
Раньше я такие речи слышал только от Стефана. Снова озираюсь, не подслушивают ли нас.
— Так почему тебе можно сидеть дома? Мама болеет? Моя мама говорит, когда вы приехали, твоя выглядела плохо и с тех пор не выходила. Что с ней?
— Непонятно. То ли болеет, то ли тоскует.
— Тоскует?
— У нас папа умер. Его убили враги.
— Ужас какой.
— Но мы им гордимся, — говорю я, вспоминая заветы юнгбаннфюрера. — Он выполнил свой долг перед фюрером.
Лиза смотрит на меня так, словно в голове у нее крутятся серьезные мысли.
— Еще до того, как мы уехали, мой папа говаривал, что это фюрер затеял войну.
— Да нет же, он ведет нас к победе.
— Ну, мама фюрера не обвиняет, но, может, она просто боится.
5
«Союз немецких девушек» — аналог гитлерюгенда, куда принимали только юношей.