Инспектор мертвых

– Где сержант Беккер? – раздался в тишине голос, и Беккер вздрогнул от неожиданности.

Голос звучал из вестибюля и принадлежал инспектору Райану.

– Он зашел туда, инспектор, – ответил констебль.

Райан появился в дверях библиотеки:

– «Леди Косгроув не единственная»? Ваше сообщение определенно меня поразило.

– Как говорит в таких случаях Де Квинси? Несколько обитателей этого дома присоединись к большинству человечества, – вспомнил Беккер замечание Де Квинси о том, что за долгие века умерло намного больше людей, чем живет в настоящее время.

Райан подошел к креслу и осмотрел труп.

– Вы встречались с лордом Косгроувом? – спросил сержант.

– Однажды комиссар Мэйн послал меня на заседание Комитета по надзору за тюрьмами. Лорд Косгроув как глава комитета задал мне несколько вопросов.

– Значит, это и есть лорд Косгроув?

– Сомневаюсь, что даже собственная жена, будь она жива, узнала бы его сейчас, – ответил Райан.

Покойника привязали к креслу и стянули шею веревкой, закрепив ее на верхней ступеньке передвижной лестницы, с помощью которой доставали тома с верхних полок.

В руках мертвец держал раскрытую книгу; голова его чуть склонялась вперед, как бывает при чтении.

– Посмотрите на его глаза, – потрясенно произнес Беккер. – Вы когда-нибудь видели такое?

– Нет, – признал Райан.

Острые серебряные писчие перья торчали из обоих глазных яблок. По щекам спускались засохшие темные дорожки, создавая впечатление, будто покойник плачет кровавыми слезами. Беккер с трудом подавил дрожь, представив, какие муки должен испытывать человек, которому воткнули в глаза металлические шипы.

– Трудно определить, от чего наступила смерть, – рассуждал вслух сержант, – от потери крови или удушения.

– Перья в глазах – это только пытка, а смерть принесла удавка, – ответил Райан.

– Откуда вы знаете?

– Какого цвета у него губы и язык?

Беккер догадался, что инспектор проверяет его. Он подо шел ближе и, преодолевая отвращение, присмотрелся к сведенному судорогой рту и вывалившемуся наружу языку.

– Они синие.

– Вы когда-нибудь видели повешенного? – задал новый вопрос Райан.

– Только один раз и издали. Но мне и этого хватило.

– Посиневшие губы указывают на недостаток воздуха. Потеря крови лишь ослабила жертву, голова склонилась к книге. Убийца устроил все так, будто покойник повесился сам. Какую книгу он якобы читает?

Сознавая, что ему еще многому предстоит научиться, Беккер собрался с мужеством, взял из рук мертвеца том и взглянул на корешок:

– Вроде бы свод законов.

Беккер заметил между страниц книги листок бумаги и вытащил его. На нем была такая же траурная кайма, как и на письме, которое в момент смерти держала в руке леди Косгроув.

– Что там написано? – осведомился Райан.

– Это имя, но оно мне незнакомо. Эдвард Оксфорд.

– Эдвард Оксфорд? Вы не ошиблись?

– Вам оно что-то говорит?

– Господи помилуй, еще бы.

Пока в церкви Святого Иакова продолжался опрос свидетелей, отец сидел на алтарной ограде. Короткие ноги не доставали до пола и без остановки покачивались вверх-вниз, будто шагая по воздуху. Он то рассматривал лужу крови на каменном полу, то переключал внимание на молельню леди Косгроув, где фотограф установил свою громоздкую камеру. Лицо отца приобрело болезненно бледный оттенок. Увидев, как из-под полы пальто появилась бутылочка с лауданумом, я поспешила вмешаться: прихожане могли безо всякой снисходительности отнестись к болезни старого человека.

Между тем полковник Траск все еще помогал полиции поддерживать порядок, а привлекательная молодая женщина, которую он сопровождал в церковь, следила за ним с нескрываемым восхищением. Я не могла не заметить, что полковник изредка поглядывает на меня с тем же недоумением, что и в первый раз, когда он будто бы узнал меня, но не сумел вспомнить, при каких обстоятельствах мы встречались. Его неуверенность смущала меня. Я ждала удобного момента, чтобы подойти и дать полковнику возможность объясниться, если на то будет его воля.

Но исполнить задуманное не удалось, поскольку Шон (я имею в виду инспектора Райана) быстро вывел нас с отцом из-под церковных сводов и направил прямиком сквозь растущую толпу.

– Прибыл экипаж лорда Палмерстона. Его кучер получил четкие указания отвезти вас на вокзал Юстон.

– Я должен остаться, – возразил отец.

– Вы очень помогли нам семь недель назад, – кивнул Шон. – Но лорд Палмерстон ясно дал понять, что будет весьма недоволен, если вы пропустите поезд. Он имеет куда большее влияние, чем комиссар Мэйн, так что выбора у меня нет. Вы ответили на все вопросы, а если появятся новые, я телеграфирую вам в Эдинбург. К счастью, мы с сержантом Беккером видели то же самое, что и вы.

– Вы в самом деле видели то же, что и я? – переспросил отец.

– Я обещаю не забывать вашу теорию о множестве реальностей.

Пожимая нам руки, Шон задержал мою ладонь чуть дольше, чем того требует простое дружеское расположение. Несмотря на холодную погоду, я почувствовала, как щеки у меня вспыхнули.

– Эмили, я буду скучать по нашим беседам, – сказал инспектор.

Обычно мне легко находить нужные слова, но должна признаться, что от огорчения у меня перехватило дыхание и я почти лишилась дара речи.

– Я тоже буду скучать по нашим беседам, – только и удалось мне вымолвить в ответ.

Вспомнив о приличиях, Шон повернулся к отцу:

– И конечно же, я буду скучать по необыкновенным разговорам с вами, сэр.

– Ко мне уже давно не обращались «сэр», – признался отец. – Всего несколько недель назад вы сами, помнится, называли меня совсем иначе.

Шон смущенно потупился:

– Мы все прошли долгий путь. Жаль, что дальше наши дороги расходятся. – Он поглядел в мою сторону. – Спасибо, что помогли мне залечить раны, Эмили. Удачного путешествия.

Пока он держал меня за руку, лицо у меня продолжало пылать.

– Берегите себя, – прошептала я, склонившись ближе, чтобы посторонние не расслышали прощальных слов. – Я напишу, когда мы приедем в Эдинбург.

Подбежавший констебль прервал наши объяснения, и многое так и осталось невысказанным.

– Сержант Беккер ждет вас в доме леди Косгроув, инспектор. Он велел передать, что она не единственная.

– Не единственная?

– Именно так. Он сказал, вы поймете… и что дело срочное.

Во взгляде Шона действительно промелькнула догадка.

– Боюсь, я вынужден вас покинуть, – произнес он.

– Да, конечно, возвращайтесь к работе.

По правде говоря, мне хотелось, чтобы Шон остался, но, когда я снова потянулась к его руке, он уже спешил прочь.

Внезапно к нам через толпу зевак и газетных репортеров бросился лакей его светлости:

– Скорее! Нам давно пора ехать на вокзал! – Он словно потерял рассудок. – Распоряжения лорда Палмерстона необходимо исполнять. Ему не понравится, если вы опоздаете на поезд.

Пока нас подгоняли к экипажу, я успела услышать, как один газетчик сказал другому:

– Вон идет Любитель Опиума. Слыхал, что он говорил о туманности Ориона?

– Это новый публичный дом на Стрэнде?

– Нет, речь про ночное небо. Он сказал, что туманность похожа на череп с дыркой, сквозь которую вытекает небесное вещество. Вот что опий с людьми делает.

При виде наших скудных пожитков, привязанных на крыше кареты, неизбежность злосчастного отъезда легла мне на сердце тяжким грузом. Едва слуга успел запереть дверцу и вскарабкаться на запятки, экипаж сорвался с места и помчал вперед, поскольку кучер спешил выполнить приказ лорда Палмерстона.

Отец сидел напротив меня, не в силах унять дрожь.

– Теперь уже можно, – сказала я.

Он мгновенно извлек бутылочку с лауданумом, глотнул рубиновой жидкости, смежил веки, замер, снова открыл глаза и сделал еще один глоток. Взгляд его затуманился. Пот на лице, казалось, впитался обратно в кожу. Постепенно отец перестал бесконечно перебирать ногами в воздухе.

Если бы мы собирались поехать прямо в Эдинбург, у нас ничего бы не вышло: в такую даль поезда отправлялись лишь рано утром, чтобы доставить пассажиров ночью того же дня. Но последние недели в Лондоне ввергли отца в более глубокую, чем обычно, меланхолию. Я связываю его настроения со все возрастающей зависимостью от опиума и страхом погибнуть, если не хватит сил освободиться от этого рабства.

Та же тоска погнала отца в Манчестер, где остались отчий дом и могилы сестер. Болтливый репортер не мог знать, что изначальная причина одержимости отца черепами и вытекающей из них субстанцией кроется в давнем посмертном вскрытии, которому подвергли одну из его сестер, чтобы узнать, не стала ли необычно большая голова следствием фатальной деформации мозга. Отца преследовали кошмары, в которых он видел дыру, пробитую врачом в голове девочки.

Когда один из моих братьев, Уильям, сначала ослеп и оглох от мучительных головных болей, а вскорости умер, у него в мозгу обнаружили скопление странного зеленоватого вещества. Вскрытому черепу Уильяма тоже нашлось место в страшных видениях отца.

Экипаж свернул на север и помчался от Пикадилли к Риджент-стрит. Отец высунулся из окна и окликнул лакея на запятках:

– Какой дорогой мы едем к Юстону?

– От Риджент-стрит к Портленд-плейс. Оттуда прямо по Нью-роуд.

– Поверните, пожалуйста, на Оксфорд-стрит.

– Мы знаем дорогу.

– Мой маршрут короче. И мне нужно кое на что взглянуть.

Шум колес не скрыл от нас недовольного бормотания слуги, затем он крикнул кучеру:

– Сверни на Оксфорд-стрит!

– С чего это?

– Пассажир требует.

– Вот еще! Больше делать нечего, как ему угождать! – ответил тот, быть может не подозревая, что мы все слышим.

Тем не менее карета повернула направо, и, едва колеса застучали по Оксфорд-стрит, отец крикнул лакею:

– Остановитесь!

– Но нам пора на вокзал!

– Стойте! – повторил отец неожиданно громким для такого маленького человека голосом, удивив даже меня.

Сквозь цокот копыт донеслись проклятия кучера, но он все же остановил лошадей, насколько я могла определить, в конце Грейт-Тичфилд-стрит.

Отец открыл дверцу и шагнул наружу.

Я привычно последовала за ним.

– Нет, не выходите! – воскликнул лакей. – Вы же собирались только взглянуть! Нам нужно спешить!

В воскресенье после полудня магазины на Оксфорд-стрит не работали. Улица была пустынна, лишь несколько двуколок и экипажей с грохотом прокатились мимо и скрылись. Низкие тучи заслонили небо. Дым из каминных труб окутывал крыши домов.

Отец печально оглядел окрестности. В ранней юности он провел четыре голодных месяца на этой улице среди проституток и нищих, пытаясь пережить суровую лондонскую зиму. Одна из девушек, Энн, – ее давным-давно поглотил безжалостный город – была возлюбленной отца, еще до того как он встретил мою мать.

– Даже тогда, находясь на пороге смерти, я чувствовал себя более живым, – пробормотал он.

– Отец, пожалуйста, не говори о смерти.

– Поспешите! – крикнул лакей. – Лорд Палмерстон не простит нам, если вы опоздаете на поезд!

– Скажите его светлости, что это я во всем виноват, – ответил отец. – Передайте, что я отказался сесть в карету.

– Что вы такое говорите? – вскинулся слуга.

– Приношу свои глубочайшие извинения. Будьте любезны вернуть наши сумки в дом лорда Палмерстона. Я позже с ними разберусь.

– Нет! – запротестовал кучер.

Но отец уже удалялся по Оксфорд-стрит, направляясь в противоположную от вокзала сторону.

– Отец, не слишком ли много лауданума ты выпил? – встревожилась я, торопясь за ним. – Объясни мне, что у тебя на уме.

Мы миновали Риджент-стрит, следуя на запад. Немногие смогли бы угнаться за решительной, несмотря на короткие ноги, походкой отца, и только свободная юбка позволяла мне не отставать.

– Смерть, – произнес он.

– Ты пугаешь меня, отец.

– Чуть более семи недель назад я очнулся от своих опиумных кошмаров в полдень. Не отправься мы в Лондон, я бы, наверное, начал просыпаться на закате вместо полудня. Или, возможно, однажды избыток опиума вовсе не дал бы мне проснуться. И тогда я тоже присоединился бы к большинству. Смог бы наконец забыть ту боль, что причинил тебе, твоим братьям и сестрам. И прежде всего твоей матери… Смог забыть кредиторов, от которых нам всем вечно приходилось скрываться… забыть бедность, на которую я обрек тебя.

– Отец, ты и вправду меня пугаешь.